Алла Драбкина - ...и чуть впереди
— А здорово мы их!..
— Как драпали!..
— Мы бы их, как козявок!..
— Я одному дерном по ноге попал…
— Все целы? — спрашивает Маша.
— Все.
— Купчинкин, ты цел?
— В порядке.
— Иди сюда, чтоб я тебя видела.
На обед, к счастью, не опоздали. Только вошли на территорию — горн.
— Быстро мыть руки и строиться…
И все же этот нескладный Купчинкин сделал свое черное дело. Маша обедала, когда к ее столу подошла начальница и многозначительно сказала:
— После обеда — летучка.
С какой стороны ждать беды, Маша не знала. Летучка началась с речи начальницы:
— Бежит по территории взмыленный Купчинкин. Спрашиваю, в чем дело. И он восторженно — понимаете, восторженно! — говорит, что они во главе с Марией Игоревной устроили драку с местными хулиганами… Мария Игоревна, вы понимаете, что вы делаете?
— Да не было никакой драки и никаких хулиганов! — взмолилась Маша. — Просто два с половиной человека местных ребят… или, может быть, дачников, не знаю… кидали в нас дерном. Ну не бежать же было?
— Какую-то чепуху вы говорите. Как это может быть два с половиной человека? Что это значит «с половиной»? Вы меня тревожите, Мария Игоревна.
Виктор Михалыч умирает со смеху, Маша просто боится смотреть в его сторону, так же как боится, что возьмет сейчас и скажет вдруг: «Это вы меня тревожите, Нина Ивановна». У нее просто на кончике языка это вертится.
— Я советую вам задуматься, — сказала на прощанье начальница.
Каким-то образом слух о том, что Машу ругали, проник в мальчишескую спальню. Маша услышала обсуждение этого вопроса, когда вошла в свою комнату:
— Ты, Купчинкин, или псих ненормальный, или предатель. Понял, кто ты?
— Да я же…
— Оправдываться будешь в милиции. Вот как дам сейчас по тыкве.
— Мальчики, прекратите. Он же сказал правду, — Маша заглянула к ним в спальню. — Все умылись?
— Все!
— Спать. И никаких споров.
— Расскажите что-нибудь, а?
— Ребята, устала, спать хочу…
— Ну, пожалуйста.
— Ну чего ты, Купчинкин, пристал. Спать человек хочет. А вечером расскажете?
— Да. Обещаю. Спать. Полная тишина.
Маша действительно очень устала и хотела спать. Прилегла, только прикрыла глаза и тут же провалилась в сон. Проснулась она оттого, что в спальне мальчиков громко разговаривали.
— Вожатая у нас — классная! Она с нами всегда заодно, — рассказывал кому-то Андрюшка Новиков.
— И не злая совсем. И после отбоя рассказывает. Она не хуже тебя умеет…
— Да? А вы, как последние бабы, уже раскисли?
— Что ты, Лобан, она и тебе понравится.
— Посмотрим.
Новый какой-то голос. Ага, видно, приехал тот самый Лобанов, которого Маша так боялась, еще не увидев ни разу. Пришлось подняться и войти в спальню.
— Что за шум, ребята?
— Лобан приехал, — сказал Купчинкин.
Мальчишки не спали, сидели в постелях.
— Это ты Лобанов? — доброжелательно спросила Маша у новенького — низкорослого смуглого черноволосого мальчика.
— Хотя бы.
— Меня зовут Мария Игоревна.
— Очень приятно, — дурашливо раскланялся мальчишка.
Лицо его Маше не понравилось. Жесткое, нагловатое лицо с неопределенно кривящимися губами.
— Ну, располагайся…
— Не беспокойтесь. Я тут все получше вас знаю.
— И побыстрей, — прикрикнула Маша, — сейчас обход будет.
— А вы уже испугались? — едко спросил мальчишка.
Было ясно, что с приездом Лобанова для Маши кончилась спокойная жизнь. Она вдруг почувствовала себя младше этого мальчишки. Ей вспомнился парень из параллельного класса, который однажды вот так же едко и спокойно передразнил ее на комсомольском собрании. Правда, тогда он получил по заслугам от Машиных одноклассников. И все-таки он был ровесником. А этот…
— Чего ты, Лобан, ложись, а то Марии Игоревне опять влетит, — примиряюще сказал Андрюшка.
— С каких это пор вы боитесь, что им («им» подчеркнул) влетит?
— Она хорошая, — чистосердечно ляпнул Купчинкин.
— А я не умывался еще, — сказал Лобанов и начал демонстративно искать в чемодане полотенце.
— Почему не оставил чемодан в кладовой?
— Закрыто было.
Маша была абсолютным нулем для этого Лобанова. Приказывать ему нельзя, он не послушает, получится, что ее приказы вообще можно не выполнять. Это она почувствовала, но заискивать не хотела. Интересно, что бы по этому поводу сказал Макаренко? Макаренко был старше. И потом, он был мужчиной. Кричать бесполезно. Уступить — тоже.
— Не хочешь спать — вон из спальни. Иди к Нине Ивановне и скажи, что ты приехал, — жестко сказала она.
Кажется, впервые за несколько дней работы в лагере она по-настоящему разозлилась. Даже ребята почувствовали это.
— Иди, Лобан, — сказал Андрюшка.
Лобанов пожал плечами и вышел.
В следующую половину дня Лобанов вроде бы не нападал агрессивно, но, когда все слушали «Приключения барона Мюнхгаузена» (на улице был дождь), он демонстративно читал другую книгу.
После отбоя Маша пошла пожаловаться на свою тяжкую жизнь воспитательнице самого младшего отряда Норе Семеновне.
Нора Семеновна — пожилая седая женщина с умными глазами и чуть ироническим изломом бровей. Ее все уважают, и даже начальница не смеет обсуждать на педсоветах ее действия.
— Не знаю, что делать, — сказала Маша, — я, наверное, пошла у них на поводу, поэтому они вроде бы неплохо ко мне относились. А теперь…
— Вы что-то делали против собственного желания?
— Нет. Но я рассказываю им всякое после отбоя, и вообще… никакого воспитания. Я не знаю, как воспитывать.
— Господи, какое счастье, — сказала Нора Семеновна, — вы сами не знаете, какое у вас в руках сокровище… Так много бед оттого, что педагоги думают, будто знают, как воспитывать, и не знают, как сделать так, чтоб их любили… Да и сами иногда не знают, как любить детей.
— Ну, чего их не любить. Они же все простые, как… не знаю что.
— А вот ваша предшественница говорила, что ее тошнит от одного только вида Купчинкина.
— Да он просто смешной, что вы.
— Все бы думали так, как вы. Вот у меня, например, сын… болен. Его нельзя одного оставлять дома, а бросить работу я не могу. Он… в доме хроников. И мне очень страшно, понимаете, страшно, когда кому-то противно смотреть на моего сына, возиться с ним. И будь там врач или педагог семи пядей во лбу, но если им противно… Вы понимаете, о чем я говорю.
— Да.
— Поэтому не ломайте себе голову над какими-то догмами воспитания. Дело не в этом. Дети безошибочно чувствуют, когда их специально воспитывают, а когда просто правдиво живут, честно работают вместе с ними. «И чуть впереди», как поется в одной хорошей песне. Главное, не унижайте себя и не унижайте ребят. Остальное все приложится.
— Ну так чего ж тогда Нина Ивановна?
— Отнеситесь к ней снисходительно. Бывают и хуже. Она неумна, что с нее возьмешь.
Совет Норы Семеновны был на удивление прост, но Маша поняла, что следовать ему гораздо труднее, чем иметь готовые педагогические рецепты.
А ребят она действительно уже любила. Одних больше, других меньше, но раздражения никто из них не вызывал.
Был, например, такой Сева Морошкин. В первые дни Машиной работы он подходил к ней и говорил:
— А Купчинкин описался.
— Ну и что?
— Эльза Георгиевна вывешивала всегда его простыню в спальне, чтоб все видели.
— Ну а если бы ты описался? И я вывесила простыню?
— А я не писался никогда.
— Ну а если бы?
Сева понимал, что вожатая чего-то в его словах не одобряет, отходил в недоумении, потом перестал подходить с подобными замечаниями.
Были два брата Гущиных. Старшему — двенадцать, младшему — семь. Младшего взяли в отряд потому, что старший очень уж просил об этом. Он плакал, когда просил. Был он очень спокойный, даже слишком спокойный, не выпускал братишку из поля зрения ни на минутку, потакал его капризам, играл с ним в самые детские игры, а со сверстниками был неловок, молчалив, не очень дружелюбен, будто ждал все время незаслуженной обиды. Как подойти к старшему Гущину, Маша не знала, была в нем какая-то недоверчивость, объяснить которую она не могла. Но сблизил их младший: иногда Маша помогала ему одеться, сама причесывала, следила, чтоб он не терял вещей, и старший будто оттаял, поддался Маше.
Был Сережа Муромцев, необыкновенно красивый, доброжелательный и довольно покладистый мальчик. Вожатые из других отрядов ловили его иногда и заставляли закрыть глаза, чтоб посмотреть, какие длинные у него ресницы. Сережа уже сейчас был несколько избалован, что не мешало ему быть великодушным и щедрым.
А что говорить про Витьку Шорохова, мальчишку с примесью цыганской крови? Витька постоянно находился в движении. Еще когда ехали в лагерь на электричке, Маша заметила, что, даже сидя на скамейке, Витька умудряется затратить столько энергии, сколько другому хватит на весь день. Кепка на Витькиной голове никогда не находилась в покое: то он ее снимал, то надевал набекрень, то нахлобучивал на глаза, то на одно ухо, то на другое. Простыня под Витькой всегда была сбита, матрас сползал с кровати, одеяло падало.
