Сергей Петров - Память о розовой лошади
Но я знал — ребята поблизости.
Проводив девочку до подъезда, я быстро осмотрел двор. От соседнего двора его отделяли невысокие сараи и деревянный забор, и я, решив обмануть ребят, перелез в соседний двор, вышел на улицу и быстро зашагал вдоль домов, но едва завернул за угол, как столкнулся с зареченскими почти лицом к лицу.
Один стал быстро заходить мне за спину, я подался в его сторону, но второй бросился мне под ноги; только я собрался его пнуть, как меня сильно толкнули в спину, и я полетел в снег через того, который упал в ноги, и пока я падал, Витек успел ударить меня сапогом в лицо; на тротуаре я поджал к животу колени и закрыл лицо руками, а ребята принялись бить ногами по бокам и голове. От солоноватого вкуса во рту я понял: разбита губа.
На счастье, мимо проходила какая-то женщина.
— Разойдитесь, оглашенные! — закричала она.
Ребята убежали, а женщина вздохнула:
— Ох-х, безотцовщина... Вставай, мальчик.
Поднявшись на ноги, я сплюнул на снег кровь, поднял шапку, отряхнул ее от снега и надел — шапка захолодела, и избитой голове ненадолго стало легче.
— Дай-ка я тебя утру, — сказала женщина. — Вся губа разбита.
— Не надо, сам, — отстранился я.
Отер лицо мокрой от снега рукой. Портфель ребята закинули в большой сугроб, я извлек его оттуда и зло побрел домой, облизывая разбитую губу и сплевывая кровь.
С тех пор и пошло... Жизнь ужасно осложнилась. В школу на другой день я пришел с подпухшим лицом и вздувшейся верхней губой, а до затылка было больно дотронуться — он бугрился шишками.
Те трое ввалились в класс шумными и веселыми, словно праздновали победу. Витек, столкнувшись со мной в проходе меж парт, ухмыльнулся во весь рот.
А на перемене он подошел вразвалочку к Иде, процедил сквозь зубы:
— Дай посмотреть в твои окуляры, — и протянул руку к очкам.
На меня, стоявшего рядом, он и внимания не обратил, словно наперед был уверен, что заступиться не рискну.
Перехватив его руку, я сильно толкнул Витька. Он ударился спиной о стену и сузил глаза. Но на меня не бросился, пошел в коридор, бросив через плечо:
— Скоро встретимся.
Железные пульки с задних рядов теперь летели не только в спину Иде, но и в мою, а после школы зареченские ребята по другой стороне улицы провожали нас до ее дома, потом ловили меня. Иногда я дворами обходил их, но чаще мы сталкивались. Они не сразу начинали драку, а охватывали меня полукольцом, чтобы быть всем вместе: в драке им тоже доставалось, и они, как я понимал, не так хотели избить меня, как запугать, сломить, чтобы я не выдержал и побежал.
Но я не бежал. И мы дрались.
Вскоре я совсем издергался, стал хуже учиться, только испуганный вид девочки, ее спина, вечно пригорбленная над партой, придавали мне злости, а с ней — и силы. Но надолго ли? Оставался один выход: ловить ребят поодиночке и посмотреть, у кого больше характера. Зная, что Витек ходит на переменах покурить в уборную, однажды я прошел в конец длинного коридора и присел на подоконник так, чтобы хорошо был виден вход в нее.
Скоро я заметил Витька. Сунув руки в карманы штанов, он шел к уборной, отталкивая плечами бегавших по коридору ребят.
Выждав немного, я двинулся следом.
В большой уборной с кафельным полом и поцарапанными стенами было просторно. По полу растеклась лужа воды из неисправного крана. За этой лужей, у окна, до половины забеленного, стоял и курил Витек. Я с обостренной остротой заметил: когда он вдыхал папиросный дым, то лицо его, словно враз худевшее, становилось злым, а когда выдыхал, то как-то добродушно раздувал щеки и смешно морщил нос. Перешагнув лужу, я подошел к нему. Он, еще не сообразив, в чем дело, выпустил мне в лицо тонкую струйку дыма. Я ударил по руке, в которой он держал папиросу: от резкого удара из огонька папиросы посыпались искры. Стряхивая их, Витек испуганно захлопал по груди ладонями, а я сильно пнул его под колено. Он отпрянул от меня, размахнулся, хотел ударить, но я перехватил руку и нагнулся. Он повалился мне на спину, а я, как когда-то учил отец, выпрямился, и Витек плюхнулся в лужу.
Скорее от унижения, чем от боли, он завыл; изловчившись, обхватил руками мою ногу и стал кусать ее чуть выше ботинка.
На шум в уборную сбежались ребята. Прибежали и зареченские. Они бросились было на помощь Витьку, но старшеклассники загалдели:
— Эй, эй, так нечестно — трое на одного!
— Пусть один на один дерутся!
Прозвенел звонок, но сбросить Витька с ноги я не мог: он держался цепко и все пытался прокусить штанину. С трудом я потащил его за собой — по полу коридора, от уборной до класса, от одежды Витька протянулся широкий мокрый след.
В классе он отпустил мою ногу и зашипел, поднимаясь:
— Попадешься на улице, кишки бритвой выпущу и на кулак намотаю.
— Иди давай, — сказал я. — Смотри, чтобы я тебе в следующий раз лоб не разбил.
А после уроков, проводив Иду, я перелез через забор в соседний двор, но петлять по улицам, скрываясь от зареченских ребят, не стал: обежав квартал, отыскал их взглядом и притаился за углом дома. Они кучкой стояли на другом углу улицы и совещались. Но вот Витек разослал их в разные стороны, сам же медленно побрел в мою сторону, настороженно поглядывая на ворота дворов.
Когда он приблизился, я вышел из-за угла навстречу. Витек сунул два пальца в рот и засвистел, сзывая своих, потом, бросив под стену сумку, кинулся на меня головой вперед. Я ударил коленкой в лицо и повалил его на землю; сидя на нем, принялся натирать ему лицо холодным жестким снегом. Витек мычал и пытался укусить за ногу.
Ребята уже бежали на помощь. Я оставил Витька и нырнул во двор.
Зареченские с тех пор втроем бегали по улицам, отыскивая меня, а я прятался и подстерегал их по одиночке. Дружки Витька, сталкиваясь со мной, в драку не лезли, пятились и свистели своим, Витек же, не задумываясь, бросался вперед и норовил схватить меня за ногу; если это удавалось, то он не отпускал ее, пока не подбегали те двое, и тогда мне здорово попадало.
В уборной Витек больше не курил, а выходил на улицу: стоял за углом школы с папиросой и выглядывал, нет ли поблизости меня, а я охотился за ним, и вот как-то — уже перед весной — столкнулся с ним на лестнице черного хода. Он подымался, а я спускался. Приостановившись, я ухватился рукой за перила, приноравливаясь ударить Витька ногой в грудь, а он подобрался, втянул голову в плечи и какое-то время смотрел на меня исподлобья. И вдруг... повернулся и побежал вниз по лестнице, торопливо стуча каблуками.
После уроков зареченские, потеряв терпение, решили поймать меня у школы. Едва мы с Идой вышли на улицу, как сразу заметили их за воротами: в центре — Витек, а его друзья — по бокам.
Напрасно они это сделали. При Иде я бы ни за что не отступил, да и знал, что в случае, если на меня сильно насядут, кто-нибудь из старшеклассников разбросает их по сторонам, и я, не замедлив шага, пошел на Витька; зареченские двинулись навстречу, но тут неожиданно из-за моей спины вывернулась Ида и — маленькая, испуганная, в очках — замахала портфелем.
— Не смейте его трогать, не смейте! Слышите вы — не смейте! — она затопала ногами. — Не смейте! Не смейте! Трусы вы — все на одного!
Витек приостановился, посмотрел на ребят и — хитрый малый — решил с честью выйти из драки.
— Айда, пацаны, — махнул он рукой. — Не драться же с ним, если его девчонка защищает.
Те двое пошли за ним с облегчением — на этот раз в другую от дома Иды сторону.
Больше ребята не трогали нас, делали вид, что просто не замечают, но я продолжал каждый день провожать девочку до дома: она привыкла к тому, что мы уходили из школы вместе, и если после уроков теряла меня в толпе учеников, то всегда поджидала в вестибюле или на улице.
А после того как ввели раздельное обучение и мы стали учиться в разных школах, я часто заходил за девочкой по пути на каток, бывал у нее в гостях, мы обменивались книгами, разговаривали о прочитанном, помогали иногда друг другу делать трудные уроки... Особенно нужной дружба с девочкой стала для меня, когда матери не было дома. Ребята в школе как-то узнали о ее аресте, стали приставать с вопросами, а я сердился и отмалчивался; потом заметил такое: подойду к ребятам, а они замолчат — стоят с глупыми ухмылками и смотрят в сторону. Я приходил в школу к самому звонку, почти ни с кем не разговаривал и в школе чувствовал себя одиноко...
Подслеповатая морская свинка, вытянувшая из ящика бумажную записку, заставила меня совсем по-новому, со странным томлением, с удивившей меня нежностью вспомнить крупные завитки волос, падавшие на шею девочке, ее трогательно худую спину и глаза за большими очками, смотревшие на меня с доверием.
3
После Нового года, в школьные каникулы, я шел домой по льду реки наконец-то вместе с матерью, все пристраиваясь сбоку, чтобы идти рядом, но тропинка для двоих была узкой, и вдоль всего пути следы моих ног петляли по снегу.
