Алексей Кирносов - Перед вахтой
— Почему ты уходишь так рано? — спросила она.
Он не смог придумать никакой шутки в ответ и сказал:
— Потому, что в одиннадцать у меня бой. Надо поспать хоть часа три.
— Ты врешь! — Она резко поднялась и схватила его за руку. — Зачем ты врешь, вчера ты сказал мне, что осталась маленькая формальность. Зачем это?
— Вчера была маленькая формальность, — старался он говорить весело, — сегодня это уже, пожалуй, проблема. Но не сомневайся, я побью его.
— Ты врешь, Антон, зачем ты врешь, — повторяла она, прижавшись к стене и заслоняясь рукой от его слов. — Дамир мне сказал, что бой уже был и ты победил Колодкина, он расписал мне весь бой, я ему верю, потому что он не придумал бы таких ярких деталей, я так радовалась за тебя… Ты сказал неправду?
Он сел рядом с ней, ошеломленный, не понимая, как же это так получилось. И может быть, они напутали сами. И вся картина вставала перед ним яснее ясного, и он увидел, что ничего они не напутали.
— Да, — сказал он. — Бой был. Я победил, свалил Колодкина в нокдаун. Но это был не тот бой.
Она ничего не поняла.
— Тот или не тот, какая разница. Ты победил. Но если ты хочешь уйти, то иди. Не надо только врать. Не надо! Уходи!..
5Антон смотрел в зал. Перебирал лица сперва поперек зала, потом по диагонали.
Судья говорил в микрофон:
— В красном углу мичман Колодкин, пятый курс. Имеет первый спортивный разряд. Боксом занимается четыре года. Учета боев не ведет.
Антон перевел взгляд на яркий софит, и свет ослепил его, давил на глаза, и появлялись пустые мысли, что вот он испортит зрение, и его спишут на гражданку, и кто-нибудь другой будет командовать кораблями, соединениями, а потом флотами, командовать и получать чины, воевать и получать ордена, и может быть, оттого, что он сейчас вылупился на обойму пятисоток, будет проиграно сражение, потому что тот, другой, будет командовать хуже. Антон зажмурился и стал слушать! что говорит судья.
— В синем углу старшина второй статьи Охотин, второй курс. Имеет второй спортивный разряд. Боксом занимается первый год. Провел двенадцать боев, из них побед — двенадцать.
Давай, Тоник, давай! — закричали с разных сторон. Зал гудел, заглушая микрофонный голос судьи. Свои орали: «Тоник, вломи ему!», и судья, чуть не засовывая в рот микрофон, кричал:
— Оба тренируются под руководством заслуженного тренера Советского Союза, мастера спорта капитана Беспалова!
…Утром Пал Палыч только взглянул на него, свел брови к переносице и не подал руки. Прошел, как мимо чужого.
Ему удалось поспать всего два часа, да и какой это был сон… В девять началось контрольное взвешивание. Антон проверил свой вес и охнул. Не хватало полутора килограммов до полутяжа. Сбежав на камбуз, он налился теплым чаем по самые ноздри, но все равно трехсот граммов не хватало. Дежурный по роте Игорь Букинский тихонько принес ему полукилограммовую гантелину: «Подвяжи!»
Он так и сделал, и прошел взвешивание, благополучно. Потом побегал по длинным пустым коридорам, покрутился в спортзале на кольцах и ощутил, что сила и бодрость вернулись. Чем черт не шутит? Может, он и побьет сегодня Колодкина, ведь тот запуган.
Судья скомандовал:
— Секунданты с ринга! Из-под Антона вынули табурет.
На середине ринга он подал руку Колодкину, рассмотрел его лицо. Лицо было мясистым, добрым, может быть, даже чуть глуповатым, как все мясистые добрые лица. Ни сомнения, Ни растерянности, ни уверенности в победе — ничего не читается на нем. Просто лицо.
Делая первые разведочные удары, он почувствовал с огорчительным удивлением, что тело противника стало будто плотнее, чем прежде. Колодкин работал осторожно и не подпускал его близко. Казалось, это его главная цель — не подпустить Антона близко к себе. Надо поменьше бегать, экономить силы и искать, искать ближнего боя, говорил себе Антон. Ему удалось войти в контакт, но Колодкин захватил его руки в клинч, и судья развел боксеров. Всю игру надо было начинать сначала. Он злился, лез вперед, раскрывался, и Колодкин отбрасывал его тупыми и плотными пинками в корпус. Перчатки па длинных ручищах стали непроницаемым забором, об него разбивались атаки. Иногда Антону удавалось коснуться кулаком тела человека-горы. А силы таяли как никогда. Рухнув после раунда на табурет в своем синем углу, обмахиваемый серым полотенцем, он слушал необратимую усталость мышц и знал, что минута отдыха не вернет сил. Он ясно видел, что проиграл по очкам первый раунд, но верил еще, скорее заставлял себя верить, что победит. Колодкин работал только на очки. Он помнил, что Антон бил его дважды, помнил силу удара, от которого свалился на пол. и не хотел рисковать. Он не давал ударить. Решение, как казалось всегда Антону, гибельное, и странно, что его принял такой опытный боксер.
Умру, думал Антон, но войду в ближний, и — левой снизу в челюсть — выдам все, как отпущенная пружина, и ему конец, а тогда — зачем мне тогда силы… Но и в этом раунде Колодкин не подпускал его близко, а когда Антону это раз удалось, тут же захватил его руки в жесткий клинч. Да, он умно работал. Мол, знаю, что ты сильнее и я тебя не побью, но я умнее, и я у тебя выиграю. Тут только Антон понял смысл этого слова, и почему Пал Палыч никогда не говорил «победить», а всегда говорит «выиграть». Колодкин умно и рассчитанно выигрывал. Антон только изматывался, наскакивая на его обезьяньи ручищи, и наверное, будь он в полной силе, дело вряд ли обстояло бы иначе. А в зале требовательно орали:
— Давай, Тоник, давай, вломи ему!
Зритель не любит выигрывающих, он любит побеждающих.
В конце раунда, необдуманно рванувшись вперед и двинув кулаком воздух вместо скулы Колодкина, перевернувшись на месте, он услышал то, чего не слышал никогда:
— Там никаких «давай» уже не будет!.. Секундант утешал его простительной ложью:
— Этот раунд твой. — Он утирал полотенцем его фиолетово пылающее лицо. — Сломай теперь третий, и все о’кэй!
— Тринадцать… — сказал Антон.
Он знал, что проиграл по очкам и второй раунд.
Силенок оставалось совсем мало, только чтобы попрыгать три минуты по рингу, не упав. Нужен удар, молитвенно думал Антон, один хороший, настоящий удар, и в этот удар надо вложить весь свой вес, и тогда пусть хоть сдохну от разрыва сердца. Он молил судьбу, чтобы Колодкин вдруг сошел с ума и раскрылся, услужливо подставил бы челюсть… Чудес не бывает, сказал он себе, зная, что сейчас будет гонг, прекращающий так нужный его телу отдых. Он сказал себе, что тот, кто молит судьбу о чуде, тот уже покойник.
Гонг надтреснуто рявкнул. И Антон, прокляв его, снова попытался войти в ближний бой, а Колодкин уже увидел что с ним что-то неладно. Он стал бить увереннее и точнее, но не менял тактики, не соблазнялся нокаутом. И Антон понял что с таким боксером бороться бесполезно.
Капа мешала дышать, и он выплюнул ее, надеясь что судья не заметит. Судья заметил и сделал ему предупреждение. Антону дали новую капу. Он сжал ее в зубах и ринулся головой вперед, держа перчатки зачем-то около висков, и снова был отброшен, и ему показалось, что Колодкин издевается над ним: ведь имел сейчас возможность уложить насовсем одним ударом в раскрытое лицо.
Зал молчал. Только кто-то недовольно буркнул:
— Работать надо. Это вам шахматы, что ли…
Колодкину работать не надо. Он уже выиграл — именно как в шахматы, заранее продумав план партии и предельно точно сыграв. Он методично отражал слабые теперь атаки Антона и, неуязвимый, назло залу, почти не менял места. Антон, смирившись с тем, что апперкот немыслим, стал обдумывать длинный удар правой и, поторопившись, ударил правой издали, и удар прошел в стороне от лица противника. Антон не удержался на немеющих ногах и тяжело рухнул. Все думал он, гол в свои ворота, стоит ли подниматься. Но поднялся, не дожидаясь конца счета, и тут вышедший из угла Колодкин поставил красивый, обдуманный мат: подпустил его близко, сделал обманное движение вправо, молнией откинулся влево — и бросил его на канаты тем самым ударом, о котором весь бой мечтал Антон.
Он висел на колючих канатах, не в силах оттолкнуться от них. Сознание держалось на слабой ниточке и едва отметило гонг.
Секундант отвел его в угол, вытер лицо, стащил с рук перчатки.
По залу волнами пробегал недоброжелательный шумок. Антон подумал безразлично, что бой был все-таки интересный и нет им основания быть такими недовольными. Чего шумят?..
Боковые судьи подали листочки. Судья на ринге поднял руку Колодкина. Антон встал с табурета, прошел в центр ринга и пожал поразившую его руку. Вспомнил, что этика требует подойти к секунданту противника, пожать и ему руку. Проделал. Тут же подлез под канаты и пошел одеваться. Мысли его были слабы и однообразны. Он думал что с боксом покончено, что число тринадцать в самом деле несчастливое число, что карьера его погибла, а Нина считает, что он мерзавец, так что и с этой стороны полный крах. Да и кто любит побежденных? Их жалеют, утешают, оправдывают. Но их не любят. Им предпочитают удачливых и неуязвимых.
