Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики
Глава четырнадцатая
ДО ВСТРЕЧИ, ЮЛИЯ!
Вскоре после праздника солнце ушло в долгосрочный отпуск.
Утро, день, вечер, ночь — все сливалось теперь в серые сумерки, просквоженные лучами прожекторов и фонарей. Ток высокого напряжения, пройдя через шины открытой подстанции, зажигал бесчисленные электрические звезды в карьере, на Промстрое, в поселке.
Лютых морозов не было, воздух смягчался дыханием океана, но часто налетали вьюги, или «заряды», как называют здесь стремительные вторжения миллиардов снежных крупинок. Иногда ветры закручивали такую карусель, что строителям не разрешалось выходить на участки. Тогда составлялись акты о невозможности производить работы по условиям погоды, и такие дни назывались «актированными». Как рыбаки при сильных штормах не вываливают за борт сетей, а ложатся в дрейф, так и строители Севера ненадолго отступали под натиском снежной бури.
Сугробы возле домиков наметало такие, что к утру еле дверь откроешь.
В такие дни хорошо было сидеть в теплой комнате, пить чай, грызть яблоки (их тоннами завезли в магазин к началу полярной зимы), читать и заниматься. Многие из новоселов использовали «актированные дни», чтобы ликвидировать долги по вечерней школе.
Зимнее ночное время познакомило молодое население Буранного с удивительным чудом Крайнего Севера — пылающими дугами и полосами в небе. Полярное сияние! Одно дело — читать в учебнике про электрические заряженные частицы, которые исходят от Солнца и отклоняются магнитным полем Земли, а другое — самим видеть волшебную пляску лучистых, светящихся пятен, слабое, мерцающее бело-розовое и жемчужно-серебристое зарево над горизонтом, видеть, как снежные вершины сопок, застывшие в мглистой ночи призрачным полукольцом, начинают вдруг ловить игристые огни сполохов…
Наконец-то довелось увидеть и оленей, и оленьи упряжки, и закаленных людей Севера — саамов-оленеводов. Открылся «зимник» — зимние санные пути через необозримые пространства тундры, застывшие озера и болота.
Однажды из глубинного оленеводческого колхоза привезли на нартах тяжело заболевшую женщину-саамку. Ее положили в только что законченную строителями больницу, в чистую, светлую палату.
…Оленья упряжка остановилась возле входа в больницу. Распряженные олени — показались они Юле невзрачными, куцыми — легли на снег. Один олень, со спиленным рогом, неподвижно стоял, и казалось, что умное, терпеливое животное чутко прислушивается к тарахтению движков и другим звукам стройки.
Возле упряжки похаживали два невысоких человека — пожилой и молодой, оба в одинаковых малицах, подпоясанных ремешками, и в пимах; на ремешках висели ножи в кожаных футлярах. Оказалось, что старший — муж заболевшей, а второй, чисто говоривший по-русски, — сын. Фамилия у них была русская — Кирилловы.
Младшего Кириллова звали Яков, он пришел в общежитие к комсомольцам и рассказал немало интересного. В саамском колхозе есть и школа, и библиотека-читальня, скоро будет и своя больница. Яков окончил семь классов, но есть у них в селе уже и такие юноши и девушки, что получили аттестаты зрелости.
Большое у них стадо оленей, вернее, три стада, а в каждом по две тысячи голов. Смелые люди пастухи… Нынешним летом был такой случай. На стадо напала стая волков. Олени разбежались, бросились вплавь через озеро. На другом берегу найти их было бы невозможно. Пастух, не раздумывая, бросился в ледяную воду, накинул веревку на рога плывшего впереди быка, так держался и плыл; переправился на другой берег и там собрал стадо, а то бы ушло оно к морю…
Якову нравится работа в транспортной бригаде. Они возят грузы на «райдах» — так называются целые поезда оленьих упряжек. Это повелось еще с дней воины: тогда на «райдах» подвозили боеприпасы к линии фронта, что проходила через тундру, к передовым позициям. А назад везли раненых, заботливо одев их в малицы, натянув на ноги пимы и меховые чулки.
И теперь далеко уходят оленьи поезда. Везут продукты и снаряжение партиям изыскателей-геологов и строительным отрядам в самые глухие уголки Заполярья.
Вся жизнь — в пути. Берут с собой только шесты и шкуры для походных чумов, да хлеб, чай, сахар и сырое мясо в «кисах» — кожаных мешках. Олени могут бежать без отдыха много дней и ночей. Пусть нет никаких вешек, условных знаков в ровной белой пустыне зимней тундры. Вожаки «райд» посоветуются со звездами, с ветром. Если станет на пути озеро, схваченное молодым льдом, — не повернут назад, а зигзагами, осторожно поведут «райду» вперед, только вперед, хоть лед будет ходить ходуном и прогибаться под полозьями нарт. Застигнет метель, налетит «заряд» — свяжут оленям ноги, укроют снежным одеялом, а сами переспят в походном чуме. Завтра же снова и путь.
Слушая эти рассказы, Юля дивилась скромному мужеству маленького народа, древнейшего народа Кольского полуострова, и вдруг подумала: «А что, если бы мы затянули с отделкой больницы, если бы не закончили работу в срок?..» Антонина Петровна спасла жизнь пациентке.
Обо всем этом Юле хотелось писать в заветной тетради, в письмах родным… И хотелось всюду успевать — и на участках, где сейчас, до начала работы, штукатурам приходилось очищать стены от наледи и инея; и в клубе, где ребята радовались каждой новой веселой затее, музыкально-танцевальному вечеру или разговору о просмотренном фильме; и дома, за книгой или учебником. Так жила Юля и большинство комсомольцев. Но так жили не все…
* * *Всякими правдами и неправдами освободился от работы на стройке электрик Григорий Терентьев.
Все началось с того, что Терентьеву предложили отчитаться за доверенное ему имущество. Хотя радиотехнический кружок почти не собирался, имущество было уже наполовину разбазарено. Занимаясь ремонтом частных радиоприемников «налево», Терентьев со спокойной совестью брал запасные детали от присланных в подарок коллективу строителей приемников. По существу, это было уголовное дело, Терентьеву грозил суд. Однако администрация ограничилась выговором. Из зарплаты Терентьева бухгалтерия удержала стоимость пропавших деталей, а его самого решили перевести на Промстрой. Тут он поднял крик, что его «травят», что с ним «расправляются» за критику, хотя ни на каких собраниях с критикой он никогда не выступал. Покинуть обжитую комнатку в поселке, оставить теплую компанию собутыльников, общество Померанца, Руфы и Игоря он отказался наотрез. Он считал это «насилием над личностью», хотя строительство имело полное право перебрасывать рабочих и специалистов на те участки, где они были нужнее: как раз на Промстрое требовалось срочно ставить новую осветительную линию, там электриков но хватало.
Прогуляв шесть дней, Терентьев явился к Одинцову с требованием, чтобы его уволили по статье 47-й трудового кодекса (законы он знал назубок). Одинцов спросил, при себе ли у Терентьева его комсомольская путевка.
— Берите, она мне не нужна! — Терентьев достал из кармана и швырнул красную книжечку.
Одинцов молча поднял упавшую на пол путевку, развернул ее. Рядом со словами «Комсомольская путевка» был оттиснут флажок комсомольского значка; на полях путевки были изображены сосны, снежные горы, домны и трубы — символы тех великих пространств Севера и Востока, куда в пятьдесят шестом году двинулась комсомольская армия.
— «Партия и правительство, — стал читать Одинцов то, что мелкими буковками было отпечатано вверху путевки, — обращаются ко всем комсомольским организациям, комсомольцам и комсомолкам…»
— Что вы время тянете? — перебил Терентьев. — У меня душа человеческая, а вы играете, как на балалайке.
— Душа у вас? — Одинцов поднял голову. — Есть ли у вас хоть капля уважения к тем, кто с почетом провожал вас сюда? — И он продолжал громко читать:
— «…ко всей советской молодежи с призывом выделить из своей среды в 1956—1957 годы 400—500 тысяч юношей и девушек, которые взялись бы за сооружение в восточных и северных районах новых заводов, гидроэлектростанций, угольных шахт, рудников и других предприятий, а также железных дорог… Товарищ Терентьев Григорий Станиславович по призыву Коммунистической партии и Советского правительства добровольно, — Одинцов подчеркнул это слово, — изъявил желание самоотверженно, — он снова замедлил чтение, — трудиться на важнейших стройках и предприятиях в восточных и северных районах страны и направлен комсомольской организацией города Минска на строительство Северостроя Мурманской области…» Вы все это помните?
— Ваш Север и за сто лет не освоишь. Подпишите мне заявление!
Одинцов подумал и наложил резолюцию.
— Вот, порядок, — облегченно вздохнул Терентьев. — Спасибо, товарищ начальник!
— Не торопитесь благодарить. — Одинцов отодвинул от себя заявление, не замечая протянутой руки. — Можете ехать.
