Лев Экономов - Под крылом земля
Я выскочил на плоскость и спрыгнул на землю.
— Дергайте парашютное кольцо! — крикнул Одинцов. Все стало ясным. Парашют мой лежал под плоскостью незаряженным, там же — шлемофон и очки.
— Вот видите, — инженер посмотрел на меня осуждающе. — Так тренажи не проводят. Надо забыть про условности.
— Майор Сливко этого не требовал, — начал оправдываться я.
— Тем хуже и для вас, и для майора. Сделайте предполетный осмотр.
«Хочет проверить меня. Педант несчастный!» — подумал я с неприязнью. Но сейчас же устыдился. Нет, Одинцов не педант. Ведь если бы не он, не видать мне неба до тех пор, пока не отремонтируют мою машину. А он пошел к полковнику (я узнал это от Кобадзе) и попросил, чтобы мне разрешили тренироваться на самолете Николая Лобанова, хотя инструкцией это запрещалось.
— На войне всякое может быть, — сказал он командиру полка, — летчик должен хорошо летать на любой машине.
Я помнил, как Кобадзе пришлось однажды ночью в пургу на чужом самолете разыскивать затерявшуюся группу. Не только на войне может всякое случиться. Почему же Одинцов должен верить мне, летчику, который не умеет контролировать механика и моториста? Разве я не могу снова что-нибудь не досмотреть?
«Не могу! — ответил я себе. — Он сейчас в этом убедится».
Я осматривал самолет, как учили в аэроклубе и училище: проверял тяги, тросы, качалки, крепления рулей, заглядывал в каждый лючок на моторе, ощупывал каждый узел. Я залезал в гондолы шасси, забирался под стабилизатор, и Одинцов следовал за мною, как тень.
— Пожалуй, вы не сделаете больше ошибки, — сказал он на прощанье. — А парашют надевайте, когда тренируетесь. И не смотрите так хмуро. У вас был перерыв в полетах, и я обязан вас проверить.
Во время облета района на «спарке» Кобадзе то и дело спрашивал:
— Что видишь под правым крылом? А под левым? Сколько километров до Черного болота?
Убедившись, что я знаю запасные аэродромы и площадки, капитан велел идти на посадку. А через два дня мы снова поднялись в воздух. Но теперь кабина была закрыта плотной белой материей. Я не видел ничего, кроме приборов. Приборы были моими глазами и ушами. И я должен был верить этим металлическим существам, больше чем себе! Это очень трудно. Мне казалось, я врежусь куда-нибудь так, что и костей не соберешь.
На аэродром я вышел по радиокомпасу, но если б капитан спросил, над какими ориентирами мы пролетаем, я не сказал бы. А ведь полеты в сложных метеорологических условиях, когда можно ориентироваться только по приборам, ценны тем, что позволяют подойти к объекту незаметно для врага и, пробив облака, внезапно поразить цель.
— Напряженно ведешь себя в воздухе, — сказал капитан, когда мы сделали три полета. — Трусишь что ли?
Нет, «трусишь» это не совсем то слово. Если зрячему человеку завяжут глаза и поведут под руки, он не до конца будет верить поводырям. Примерно то же чувствовал и а в первом слепом полете, хотя за спиной сидел капитан Кобадзе, который в любую минуту мог поправить меня или взять управление самолетом в свои руки.
Я крепче обычного сжимал в руке штурвал, слишком резко действовал сектором газа. Самолет то и дело рыскал, шел с переменной скоростью.
— Ладно, свет Алеша, не горюй, не грусти, — сказал мне Кобадзе уже на земле. — Сделаем еще парочку полетов в закрытой кабине. Сумеешь в любую минуту определить местонахождение, тогда и будем считать, что задание усвоил.
И вот мы снова в воздухе. Под плоскостью совхоз. Над ним надо «входить в облака», так как дальше, по условиям, «вражеская территория». Я замечаю время, закрываю полотняные шторки кабины. Самолет лезет вверх. Я не спускал глаз с высотомера. Вот стрелка коснулась деления с заданной цифрой. Перехожу в горизонтальный полет. Теперь путеводителем — магнитный компас. Стараюсь выдержать расчетный режим полета.
А что, если я не выйду в заданный пункт? Прощай тогда полеты в сложных метеоусловиях! Буду плестись в хвосте у товарищей… Я начинаю лихорадочно соображать, где мы находимся; кажется, что лететь в облаках легче, чем сейчас, когда не видишь даже плоскостей машины.
— Определи местонахождение, — слышится в микрофоне голос Кобадзе.
«Где мы, где мы?» — стучит сердце. Бессмысленно смотрю на часы. Потом взгляд скользит по приборам. Чуть повыше сектора газа на белом полотне — шовчик. От воздушной струи, задуваемой в приоткрытую форточку, расползлись нитки.
Я пригибаюсь к щелочке. Всего на одну секунду. Но если тебе известны характерные ориентиры, секунды достаточно, чтобы узнать, где летишь. Оказывается, мы идем точно по курсу!
Я выскочил к аэродрому и через пять минут открыл шторки кабины.
Когда мы приземлились, Кобадзе велел мне проанализировать полет. Я промолчал о злополучной щелке.
— Повезло тебе, свет Алеша. Определенно. С другими пришлось дольше возиться. А одного и вовсе отстранил.
— Почему?
— Почему тебе повезло?
— Нет, почему отстранил.
— За недобросовестность. Понимаешь, набрался нахальства и неплотно закрыл шторки.
Капитан смотрел на меня прищуренными глазами и хитро-хитро улыбался.
— Кого хотел провести, — капитан погрозил пальцем. Было похоже, что он мне грозил. Лицо мое залила краска стыда. Я уже хотел признаться во всем, но Кобадзе вдруг отвернулся и заговорил о другом.
— Завтра будет ветер, нагонит облаков. — Он улыбнулся. — Недавно было так: горизонт чист, значит, можно лететь, а теперь, смотри-ка, все наоборот. Обложило небо тучами, дождь или снег идет — будут полеты. Да ведь что ж, хорошая погода для прогулок, а не для боевых операций. Определенно.
Он ушел, размахивая планшетом.
Кажется, он все заметил. Неужели простил? Это на него не похоже.
Стволы берез ослепительно белели в солнечном свете. Кое-где березы отбегали к горизонту, стволы их сливались с небом, и казалось, что зеленые ветки висят в воздухе. Светло-сизый мох на елях выглядел снегом. И было странно видеть среди богатой зелени эти убранные «снегом» ели.
Кобадзе был прав: действительно поднялся ветер и небо затянуло облаками. Но лететь нам не пришлось: вернувшийся с разведки летчик сообщил, что облака в районе полетов плывут над самой землей — прижимают к ней самолет, и видимость очень ограниченная.
— Плоскостей своих не видно, — говорил разведчик командиру полка. — Летишь, будто ватой обложен. Да и ветерок этак баллов на десять.
— Заруливайте самолеты на стоянку! — приказал Молотков летчикам. Командир считал, что от простого надо переходить к менее простому, от менее простого к менее сложному, а затем уж к сложному.
Лерман выбрался из задней кабины и, громыхая о борт пряжками ремней, вытянул за собой парашют. Его окликнул Одинцов. Они отошли в сторону и стали вполголоса совещаться.
— Все будет сделано, товарищ майор, — услышал я. Лерман старательно щелкнул каблуками.
— Предстоит серьезное дело, — внушительно сказал он, когда мы, взвалив парашюты на плечи, отправились на командный пункт. — Инженер просит, чтобы комсомольская организация помогла проконтролировать работу авиационных механиков, ведь скоро начнутся учения. Надо провести рейд.
На следующий день члены рейдовой бригады — двадцать человек, — разделившись на группы, разошлись по стоянкам. Я вошел в группу Герасимова, который вызвался помочь комсомольцам.
— Вот что, братцы-товарищи, — сказал Герасимов, остановившись у самолета, который был временно закреплен за мной. — На машине вроде бы промывали масло- и бензотрубопроводы. Сейчас уточним. — Он похлопал по ноге, торчащей из фюзеляжного люка, и оттуда выбрался долговязый сержант.
— Принеси-ка формуляры, — распорядился Герасимов.
Несколько минут он тщательно просматривал их, высчитывал, сколько часов осталось работать мотору до регламента.
— Так вот, братцы, — обратился он к нам, — надо в первую очередь проверить места соединений трубопроводов. Один человек осматривает верх мотора, другой — низ, двое — с боков. Я проверю контровку самолетных тяг и тросов.
Самолет облепили со всех сторон. Глухо загремели по трапу сапоги, захлопали бронелюки.
— Вот здесь, на маслосистеме, петрофлекс нужно бы заменить, — слышалось сверху.
Герасимов поднимался по стремянке и заглядывал, сгибаясь крючком, в развал блоков.
— Хомуты водосистемы надо подтянуть! — доносилось снизу.
И механик устремлялся вниз.
Дефектов на моем самолете нашли немного, меньше, чем на других. Но я сказал механику:
— Плохо мы за машиной смотрим. Придет из отпуска твой командир, не похвалит.
— Похвалит, — возразил тот с простодушной улыбкой. — Скажет, что вам можно доверить машину, вот увидите.
— Ой, ли.
— Конечно. Никто еще так не муштровал меня, как вы.
— Что поделаешь, кто ожегся на молоке, дует на воду.
