Лев Экономов - Под крылом земля
— Да, я слышал об этом. — Майор Сливко приземлился, забрал летчика и фотоаппарат.
— Не те слова, лейтенант Простин, — Семенихин замотал головой. — Спас от лютой смерти товарища и доставил в штаб ценные разведданные.
Семенихин пытливо посмотрел на меня. Сделалось не по себе под прищуренным взглядом острых умных глаз.
— Скажите, лейтенант, что бы произошло, если б на месте Сливко были вы?
— Я бы тоже, товарищ подполковник, не задумываясь…
— Подождите, Простин, если бы вы сделали посадку, подобную вашей последней?
Я молчал. Спрашивать замполита, правильно ли мы поступили с Мокрушиным, было уже не нужно. Семенихин заглянул мне в глаза:
— Жалко? И мне жалко! Но мы же не открещиваемся от Мокрушина. Если Мокрушину дорого звание комсомольца, он обретет его. А мы поможем ему, не оставим в покое. — Подполковник встал: — Не старайтесь, лейтенант, нравиться всем.
XV
Выехать в лагеря мне, «безлошадному» летчику, пришлось позже всех — сдавал разбитую машину в стационарные мастерские.
С машиной оставался ефрейтор Брякин.
— Я помогу ремонтникам, разрешите, — сказал он Одинцову, когда составляли дефектную ведомость. — Я ведь токарь. Все будет сделано в лучшем виде. Я ведь уже хорошо знаю конструкцию самолета.
На этот раз Одинцов не стал возражать. И меня это не удивило: было видно, что Брякин искренне хочет скорее ввести самолет в строй. Несчастье с Мокрушиным сильно подействовало на него. Он стал серьезнее, собраннее. Я видел, что он переживает его горе, как свое собственное.
Пока мастерские принимали машину, я каждый день дежурил возле госпиталя — подстерегал Людмилу. Как утопающий хватается за соломинку, так и я хватался за последнюю возможность увидеться с Люсей и поговорить с глазу на глаз. Мне казалось, еще не все потеряно, еще можно вернуть ее.
Но Люся упорно не появлялась. Мастерские приняли машину — и я вынужден был доложить комэску, что могу отбыть в лагеря. Истомин велел мне до отъезда встретиться со Сливко и передать, что ему продлен отпуск для устройства личных дел.
— Личные дела?! Какие это?
— Когда будете жениться, поймете, — весело ответил капитан и положил телефонную трубку.
Сливко женится!.. Ну почему так несправедливо все! Ведь он не любит ее так, как люблю я…
Весь день я ходил по городу и думал, думал о Люсе. Поздно вечером я обнаружил, что нахожусь неподалеку от ее дома. Ноги, помимо воли, несли меня все ближе к знакомым воротам.
Окна в доме были ярко освещены, доносилась музыка, смех. На какое-то мгновение на узорчатой шторе возникла тень Людмилы. Закинув кверху тонкие руки, так что хорошо обрисовалась ее маленькая грудь, Люся поправила пышные волосы. Потом к ней приблизилась другая тень, с погонами на плечах, и загородила ее. Хотелось схватить кирпич и запустить в окно.
«Не сходи с ума, — сказал я себе. — Этим ничего не добьешься. Надо же быть мужчиной!»
В ту же ночь я собрался, написал Сливко открытку и уехал из города.
Лишившись самолета, потеряв механика, распростившись с девушкой, я всецело доверился Кобадзе.
— Слова-то какие подобрал: лишился, потерял, распростился, — сказал капитан и поморщился, словно микстуру выпил.
Наш разговор происходил на крутом песчаном берегу речушки, которую на все лады расхваливал Лерман. Мы сидели с заброшенными в воду удочками и ждали, когда клюнет рыба.
— К сожалению, за этими словами большой смысл, — обреченно сказал я.
— Ни черта за ними нет. Абсолютно. Ты еще посмеешься над ними и над собой тоже. Кстати, труд — это, милейший, панацея от всех зол.
— Летный труд, видно, не для меня. — Говоря это, я не рисовался. Все чаще я спрашивал себя, правильно ли поступил, сделавшись военным. Не лучше ли было послушаться отца и стать кузнецом?
— Брось, брось говорить ерунду. — Кобадзе вскочил. — Меня что в тебе привлекло — твоя страсть, задор твой! — Кобадзе достал трубку и папиросы — он всегда набивал ее табаком из папирос. — А теперь вдруг ты заговорил по-другому. Будто выгорело в тебе все!
— Да нет, не выгорело. Просто мне кажется… ну, я сомневаюсь. Ты же сам, Гиви, говорил, что я кузнец, а не летчик.
— Ну, говорил. И сейчас скажу, если плохо будешь летать. А впрочем, не хочу я с тобой разговаривать, — Кобадзе отвернулся, но все же продолжал говорить: — Слабак ты. Выходит, встретился с трудностями и раскис. Ты что же — думал, в жизни будут одни пироги да пышки? Ах, черт возьми! Неужели тебя не задевает, что все молодые летчики уже вылетели в закрытой кабине? Скоро начнут полеты в облаках. Тебе нужно догонять. Или ты болен? — Озорно сверкнув глазами, капитан усмехнулся. Так он делал, когда ждал возражения или хотел, чтобы ему возразили. — Можно, конечно, и повременить, только догонишь ли тогда?
Из березовой поросли выпорхнула стайка рябчиков. Тесно прижавшись друг к другу, птицы взвились в светло-сиреневое небо, очертили ломаную дугу и сейчас же камнем упали на отбежавшую от своих сестер березку.
«Хорошо здесь! — впервые подумал. — Вольготно, как дома».
— Ты мне как-то письмо дружка показывал, — продолжал Кобадзе, — того, который взводом командует. Не верю я! Не пойдут солдаты в огонь и в воду за тем, кто их гавриками считает. Но я хочу другое сказать. Ты командуешь младшими командирами, грамотными специалистами. Они имеют дело едва ли не с самой сложной техникой и знают ее основательно. Каждому из них можно доверить целое отделение. Вот теперь и прикинь — отстал ты от дружка или рукой ему машешь?
Я уже решился сказать капитану, что готов с завтрашнего же дня приступить к полетам, но Кобадзе поднял руку:
— Сматывай удочки и иди получай в оперативном отделе топографические карты. Я их отложил — писарь знает. А вон там, в березнячке, приклеена немая карта нового района полетов. Пока она не заговорит твоими прекрасными устами, о полетах и не мечтай. Определенно.
— Разрешите завтра сдать зачеты по чтению немой карты? — спросил я, приложив руку к козырьку.
Кобадзе усмехнулся. Как я любил его дружески-насмешливую улыбку!
— Нельзя, товарищ Простин, бросаться из одной крайности в другую. А впрочем, такой разговор мне больше нравится.
Не знаю, сумел бы я осилить немую карту, если б не подполковник Семенихин.
— Поддается? — спросил он, подойдя.
— С трудом, товарищ подполковник. Очень уж мало на ней характерных ориентиров. Вся надежда на железную дорогу, если заблудишься.
— Надежда верная, — сказал он. — А ну-ка, восстановите по памяти карту.
Я провел на листе бумаги несколько ломаных линий, нарисовал зеленое облако, что должно было обозначать лесной массив… и ничего больше припомнить я не мог.
Подполковник улыбнулся.
— Срисуйте карту несколько раз, и она запомнится. А на сон грядущий и ото сна восстав проверьте себя. Привлеките к этому своего воздушного стрелка. В районе полетов он сейчас разбирается не хуже летчика. — Семенихин посмотрел на меня одобрительно: — Это вы, лейтенант, догадались обучить воздушного стрелка штурманскому делу?
— Но ведь это же нужно.
— Он тут летал с одним младшим лейтенантом в пилотажную зону. И то ли летчик закрутился, то ли машину ветром отнесло, оказались они не под тем местом, где начали пилотаж. Летчик стал метаться, пошел куда-то в сторону от аэродрома. А горючее кончалось. Может, на вынужденную бы сел, на колхозное поле, если бы не стрелок. Подсказал, куда лететь.
Я чувствовал себя на седьмом небе. Хотелось тотчас же разыскать Лермана и поблагодарить его. А подполковник продолжал:
— Я распорядился, чтобы всем стрелкам выдали топографические карты, хватит им быть воздушными пассажирами. А то, как война кончилась, наступила для стрелков легкая жизнь: ни забот, ни ответственности. Пусть-ка совершенствуются!
Как только подполковник ушел, я снова принялся за дело и вскоре изрисовал всю бумагу, какая у меня была.
Лермана я не пригласил: постеснялся, все-таки не гоже быть учеником перед ним. Вдруг опростоволосился бы.
Когда я был допущен к полетам, меня навестил Одинцов.
— Ну-ка, вылезайте из кабины, — сказал он, покачав элерон.
Я опустил штурвал и выключил аккумулятор.
— Что-нибудь случилось? Инженер забрался на плоскость.
— Случилось то, что вы нарушили правила тренажа. Вы представляли себя в полете?
— Да, уже подлетал к полигону, — ответил я, не понимая, в чем заключается нарушение.
— Иначе говоря, вы находились над территорией противника?
Я улыбнулся.
— Да, как будто бы…
— А вы не смейтесь, — инженер недовольно посмотрел на меня. — Сейчас вражеские зенитки отбили вам хвост и все рули. Ваши действия? Отвечайте быстрее. Самолет падает!
— Прыгаю с парашютом.
— Прыгайте! Фонарь у вас уже открыт.
