Борис Блинов - Порт
— Уголек бы ему покидать у топки, — поддержал деда Ярцев.
— Мне кажется, сейчас время сжалось. То, что раньше называлось «новое поколение», теперь приходит через десять лет. С вами у нас орбиты соседние, а с ними — через одну. Вы между мной и ими. Странно, вместе и днем и ночью, соединение, казалось бы, взаимопроникающее. Ан нет, только внешне, а суть белая, как пятно Антарктиды.
Открылась дверь ЦПУ, окатив их волной грохота и влажного насыщенного тепла. Вторая вахта была, как на подбор, молодые, рослые ребята. В ЦПУ стало шумно, людно, как всегда бывает перед концом вахты.
— Идемте, — сказал дед. — Так и без ужина остаться можно.
К себе в каюту Ярцев поднимался странно: через корму, мимо кают-компании и каюты, в которой жил обслуживающий персонал. Он и сам толком не знал, почему все последнее время он ходил этим, далеко не самым коротким путем.
Когда идет хороший фильм, места в салоне занимают «засветло», пока свет еще горит. Ярцев опоздал, и теперь выбирать не приходилось. Увидев свободное место за одним из столов, он, согнувшись, прошел под лучом и занял его. Впереди еще одно место было свободно, а рядом маячила чья-то лохматая голова. Он хотел было пересесть, но вовремя разобрал, что голова принадлежит кастелянше. Она смотрела на экран, позвякивая ключами от прачечной, но что-то не очень ее действие занимало, поглядывала вправо, влево, оглянулась назад. Ярцев услышал вздох и слова, которые ни к кому не относились: «Пришел наконец». Минуту она сидела спокойно, и Ярцев мог разобраться в действии фильма, но она снова оглянулась, блеснув в темноте острой полоской зубов, и, отвернувшись, села так, чтобы своей прической загородить весь экран. Смотреть на ее прическу у него не было никакой охоты. Он уже подумал было пересесть куда-нибудь, но места, кроме как рядом с ней, не было.
Вдруг чья-то фигура продвинулась перед его глазами, и на свободное место плюхнулся сварщик. По совместительству он занимал должность «кинщика». В кинобудке ему жарко было от нагретой аппаратуры, поэтому он без рубашки как был, так и вышел, распаренный, потный. Теперь Ярцев видел уже две головы, одна из которых склонилась к другой и что-то нашептывала на ухо. Кастелянша отстранилась, оттолкнув его локтем, но он цепко схватил ее за руку и потянул к себе. Звук пощечины прозвучал коротко и сухо.
— Кобель паршивый.
Она рывком поднялась, и Ярцеву показалось, что в глазах ее блеснули слезы. Он почувствовал, как стыд заливает ему лицо.
— Ты что же вытворяешь? — зло прошептал он.
— Зачем шуметь? — повел плечами сварщик.
— Здесь не положено сидеть голым. Выйди.
— А что я вам, мешаю? — пробубнил сварщик. Он встал и, отпечатавшись на экране, вразвалку зашагал в кинобудку.
Ярцев тоже поднялся и вышел. В конце коридора он увидел поспешно удалявшуюся фигуру Миши Рыбакова, который находился на вахте.
Ярцев остановил его и устроил ему такой разнос, что Миша заикаться стал, когда давал обещание, что этого больше не повторится.
2
— Слушай, Алик, а какой цвет — зеленый?
— Зеленый — он и есть зеленый, как трава, деревья.
— А ты уверен, что я его вижу так же, как ты?
— Ну, Серый, за тебя я никогда не могу быть уверенным.
— Нет, я серьезно. Я все цвета различаю. Но иногда мне кажется, что я зеленый цвет вижу красным.
— Ты комиссию-то проходил?
— Ну и что? Может ведь такое быть: она мне показывает зеленый — я и говорю — зеленый. А вижу-то я его как красный. Откуда ты знаешь, что мой зеленый цвет такой же, как твой?
— Бред какой-то. Все знают, что такое зеленый…
— Я вот читал, один художник рисовал картины, всех цветом удивлял, а к концу жизни узнал, что он дальтоник. Разные есть люди и по-разному видят. Чтобы мне видеть как ты, мне надо в твою тыкву залезть. Иного способа я не знаю. Но тогда это уже буду не я, а ты. На все придется глядеть твоим искривленным глазом.
Это разговаривают соседи Ярцева: четвертый механик Алик Сивцов и радист Сережа Сажин, Серый.
Перед нолем часов в каюте радиста работает молодежное кафе под названием «Фирма».
Стены «кафе» расцвечены рекламными проспектами с великолепной полиграфией. Изделия лучших фирм света украшают каюту: ракетки «Стига», спортивный инвентарь «Адидас», лыжи «Элан», радиоприемники «Ганибо», часы «Лонджинс», рыболовные снасти «Абуматик» — все глянцевое, контрастное, рельефное, в глазах рябит, как у них в магазинах. Не довольствуясь плакатами, Серый вырезает из проспектов буквы и наклеивает их на каютные предметы. И теперь у него часы «Ариган», вентилятор «Филлипс», динамик «Сони». Два года назад судно заходило в Японию, и как память об этом со стены улыбается Ямао Мамоуть, красивейшая девушка Японии, ее национальная гордость. Ничего в ней нет особенного. Японка как японка, таких на всех рекламах изображают. Говорят, поет она замечательно, но записей ее у Серого нет. У него разные другие модные ансамбли. Названия их Ярцев плохо запоминает, да и сами ансамбли с трудом отличает один от другого. Алик тоже их не очень жалует.
Алик любит машины. Не просто, по-дилетантски, а увлечен ими еще со школьных лет. Самая страстная его привязанность — это «формула I», гоночные машины с объемом цилиндра до 1500 кубиков. Он и Серого ими увлек.
«Ники Лауда — великий гонщик всех времен и народов». Ярцев листает чешский журнал «Мото», который выписывает Алик, и почти в каждом журнале встречает цветные фотографии этого гонщика. Странное у него лицо, словно маска, без бровей и ресниц, сожженных в последней аварии, и гладкая, натянутая кожа у глаз.
— Фантомас, — сказал Олег, а у Алика от возмущения раздулись ноздри.
— Ты знаешь, какой это человек! Такие люди рождаются раз в столетие.
Алик с жаром стал расписывать его спортивные подвиги.
— Надоел ты мне своим Лаудой. Андретти сделает его как миленького, — со знанием дела сказал Серый.
— Что? Андретти? Да он же старик. Если кто и сделает — только Рони Петерсон, в будущем, конечно.
— Ох, уморил, да твой Рони…
Они заспорили, азартно перебивая друг друга. Сыпались звучные имена, названия фирм, трассы.
— Мальчики, — пораженный их темпераментом, вклинился Ярцев, — вы вообще-то где живете?
Оба словно со всего маху на столб наскочили.
— Я — на «Полярных Зорях»… А Серый — в Москве теперь, — хихикнув, ответил Алик. — А что?
— При чем здесь Москва, — быстро отреагировал Серый. — Я где жил, там и буду.
О том, что Серый — «в Москве теперь», Ярцев слышал. Серый был юношей доверчивым, и поэтому весь пароход имел возможность наблюдать, как прямо в море, на таком же длинном переходе развивался его роман с девушкой, которая находилась в это время в радиоцентре города Москвы на Новой площади. Вначале было известно, что зовут ее Наташа, ей восемнадцать лет и что она с детства мечтает связать свою жизнь с морем. «За мечту надо бороться», — сказал Серый. В радиосеансах он рассказывал ей о тропическом море, о заходах в инпорты и о морской дружбе. Со временем их радиосвязь приобрела регулярный характер. Она знала уже половину команды и утвердилась в своем решении поступать в мореходку. Серый был этим очень доволен и консультировал ее по всем вопросам. Сам он находился в курсе повседневной жизни Москвы и постоянно приносил информацию о новых фильмах, выставках и столичных новостях. Заочно он познакомился с выпускниками десятого класса «А» сто тридцать пятой московской школы и со «школьным товарищем Витей», который звал ее путешествовать на плотах. Потом связь оборвалась, и Серый две недели ходил мрачнее тучи, ожидая, пока плот причалит к берегу. Когда же это произошло, Серый узнал, что от школьного товарища Вити Наташа получила предложение руки и сердца. Это случилось уже перед самым приходом, и в первый же день стоянки Серый улетел в Москву. Вернулся он сияющий, воодушевленный и со штампом в паспорте. Мечта Наташи сбылась, она связала свою жизнь с морем. И, судя по всему, была счастлива.
Но вот что-то последнее время грустноват бывал Серый. Как он признался за одним за чаепитий, в радиосеансах снова стали появляться сведения о школьном товарище Вите.
— У вас положение неравноправное, — как бы между прочим произнес Алик. — Она знает, где ты, а ты — даже не подозреваешь.
— А мне нечего подозревать. Я ей верю, — быстро сказал Серый и зашевелился в кресле.
— Ты молодец, — играя бровями, сказал Алик. — Я вообще страсть как не люблю ревнивых людей. Есть такие, ко всем ревнуют, даже к школьным товарищам.
— Отстань ты, — хмуро произнес Серый и выразительно посмотрел на часы. — Скоро сводка.
— Ты так сделай, — посоветовал Алик, — как только она тебе про школьного Витю, так ты ей — про новую кастеляншу.
— А что, она в порядке гирла, — оживился Серый.
