Екатерина Шереметьева - Весны гонцы 2
Звонок оборвался, и все от неожиданности затихли.
— Товарищи, внимание! Прошу прекратить хождение и занять места. — Один за длинным столом Генка выглядит особенно щуплым, жалким, а голос глухой, дрожит.
Каталов сел в первый ряд и, обернувшись, разглядывал зал. Алена придирчиво рассматривала его. Нет, не баранья морда, глаза умные. Лицо даже красивое, только стандартное, и прическа из парикмахерской витрины.
— Товарищи, нужно избрать президиум. Бюро предлагает в количестве семи человек. Возражений нет? Тогда разрешите зачитать список кандидатов. — Гена перелистывает блокнот, листки топорщатся, мелко дрожат. — Красавина, Осипова, Петрова Глафира, Зацепина, Лютиков, Коробкин, Рябинин.
— Огнева! — кричит Гриша Бакунин.
Несколько голосов подхватывают:
— Огнева-а!
— Черт знает! Сашка великолепно ведет собрания, а выдвигают недовывихнутых орал: Зацепину, Лютикова… Черт знает!
— Огнева! — не отвечая Алене, кричит Агния.
— Дыгана! — Это вагинские режиссеры.
Геннадий стучит карандашом по графину, виновато смотрит на Каталова.
— Тише, друзья! Ну, тише… Мы хотели списком…
— А мы не хотим! — дразнит Гриша Бакунин.
Зал поддерживает его смехом.
— Надо списком! — пронзительно, как звонок, врезается голос Регины Зацепиной. — Это же скорее!
— У-у! Недовская подлипала.
— А мы не хотим, не хотим, не хотим! — весело скандируют вагинские режиссеры.
— Товарищи, товарищи… — У Генки перехватило горло, он кашляет, стучит стаканом о графин.
Зал шумит.
Встает Сашка — ух, какой еще желтый после проклятой ангины!
— Ребята! — словно колокол покрывает все шумы. — Давайте организованно. Давайте голосовать.
— У вас, видно, воплями привыкли решать, а не голосованием. — Взгляд и интонация Каталова уничтожают презрением.
Сашка мягко, будто ребенку, объясняет:
— Вопли — это так, но у нас, как везде, привыкли к демократии.
Смех, аплодисменты. Каталов покраснел. Недовцы орут в Сашкину сторону: «Нахальство! Безобразие!» Пронзительнее всех — Зацепина. Глаза Геннадия остекленели, он, как автомат, бьет карандашом по графину и стакану.
— Голосуем, давайте голосуем. Кто за то, чтобы голосовать списком, предложенным бюро?
Будто по команде, щетиной встали руки недовцев, да среди зала всего десятка два одиночек — явное меньшинство. Но Генка педантично доводит: «Кто „против“? Кто воздержался?».
Не прошли профкомщик Петя Коробкин — бледная личность — и зловредина Зацепина — так и надо! Больше всех голосов у Валентины — ее знают (два года секретарила в институтском масштабе!), любят за справедливость. На втором месте Сашка — его очень уважают. Кто будет председателем? Лучше бы Сашка — он ведет делово, без болтовни, но сегодня… Нет, все равно он умнее, находчивее Валюши. Что это у нее шея забинтована?
Президиум во главе с Каталовым, Душечкиной — заведующей отделом пропаганды райкома партии — и новым секретарем институтского парткома Ереминым, стоя позади длинного стола, тихо, но не мирно совещается. В центре — Каталов и Валя, она показывает на горло, Каталов пожимает плечами, усмехается, краснеет, взмахивает кулаком. Жест точь-в-точь Женькин, но характер не тот. Сашка чуть в стороне, смотрит в окно, будто спор ему неинтересен.
Еремин что-то сказал, отошел и сел в конце стола. Он заменил Илью Сергеевича и на кафедре марксизма. Говорят, лекции читает терпимо, а что за человек, никто пока не понял. Только подозрительно часто торчит у него в парткоме Недов.
За Ереминым пошла Валя. Каталов резко повернулся, отошел к другому концу стола. И все стали рассаживаться. Геннадий вцепился в Сашку, сел с ним рядом в середине. Генка будто приободрился. Около Саши располагается Света Осипова, кругленькая, проворная, как мышонок, — секретарь всех важных собраний, успевает записывать самых быстрословных ораторов. Между ней и Валей — Глафира. На каталовском фланге «красавец мужчина» Лютиков и Душечкина — повязать бы ей цветастый платок, выпустить частушки петь: матрешка.
Саша встал.
— Повестка товарищам известна, — свободный летящий голос, неторопливые движения, удивительная у него сила — сразу утихли все. — Слово для доклада о политико-воспитательной работе предоставляется Геннадию Рябинину.
После Сашиного голос Генки зазвучал жиденько — в зале прошелестел смешок. Бедный Генка!
Он торопясь, монотонно и нудно перечислял, сколько выпущено радио- и стенгазет, проведено мероприятий: встреч с мастерами театра, вечеров. Сколько состязаний по волейболу, лыжных вылазок, диспутов…
— А почему нам запретили — о любви? — прервал докладчика сердитый девчоночий голос.
Аудитория дружно засмеялась.
Первокурсники, возвратись «с картошки», пришли в комитет комсомола:
— Мы хотим о любви… диспут, что ли.
Геннадий ответил категорически:
— О любви? На первом курсе? Рано.
Потом со скрипом будто бы разрешил диспут, но его все перекладывали с одного срока на другой, да так и «замотали».
Саша, тоже смеясь, остановил веселье зала:
— Не перебивайте. Повестка большая, не задерживайте, ребята.
Мягкий, дружеский тон действовал лучше привычного окрика и нервозного бряканья по графину. Алена ощутила гордость за мужа и комсорга своего курса.
Геннадий читал все так же торопливо, нудно, вдруг запинаясь, кашляя, стандартные фразы. «Конечно, много сознательных студентов, но нужно говорить о недостатках. Конечно, дисциплина: поведение на лекциях… успеваемость невысокая… пропуски… Бывают пьянки. Неуважение к товарищам. Бывает: идешь по общежитию — крик, пение. Скажешь — отвечают: „Разве уже двенадцать часов?“ А ведь крик мешает заниматься, отдыхать. Были случаи бегства с картошки… то есть из колхоза… Увлечение зарубежным искусством, нигилизм…»
— А нельзя ли конкретные примеры: кто и на каком курсе? — нетерпеливо бросил Каталов.
Саша предостерегающе глянул на него и легонько звякнул карандашом по стакану. Каталов побагровел. Зал насторожился.
Геннадий повел плечами, будто от холода.
— Примеры… Вот из колхоза уехали… с третьего актерского и второго режиссерского…
— Потому что нечеловеческие условия!.. — заорали недовцы, выделился резкий голос Зацепиной.
Саша встал. Недовцы стихли. Но температура в зале ощутимо повышалась.
— Прогулы… в общем на всех курсах… — Геннадий еще больше заторопился и спотыкался на каждом слове. — Всякие увлечения… В общем… на разных курсах имеются… Отдельные личности…
— Оторвался от бумаги и захромал, — буркнул Петя Коробкин — он сел рядом с Аленой на Сашино место.
Гена, будто услышал его, опять уткнулся в бумажки и быстренько дочитал самокритическую страничку о недостаточной «активности и бдительности комитета», робко оправдался тем, что комитет еще «молодой — всего два месяца», и закончил неуверенным обещанием «активизировать работу с помощью всего комсомольского коллектива».
— Есть вопросы к докладчику?
— Почему ни слова не сказано об исключении из комсомола студента четвертого актерского курса Кочеткова? — спросил Гриша Бакунин четко, зло, с вызовом. — Это разве не относится к политико-воспитательной работе?
— Правильно!
— Почему?
— Каждый день, что ли, такое случается?
— Почему без первичной организации?
В зале переговаривались, спорили.
Каталов, отстраняя Душечкину, Лютикова и Арпада, навалился на стол, что-то требовал от Саши. Саша с философским спокойствием смотрел в зал.
Агния не выпускала Аленину руку, иногда предостерегающе сжимала. Было решено, что курс должен вести себя на собрании по-военному дисциплинированно.
Саша поднялся.
— Есть еще вопросы к докладчику?
— Пусть ответит сначала на этот, — понеслось с разных сторон.
Гена облизал белые губы.
— По персональному делу Кочеткова выступит заведующий отделом райкома комсомола товарищ Каталов.
Смех покрыл его слова:
— Сам сказать не можешь?
Вопросов Геннадию больше не задавали, требовали выступления Каталова.
Он вразвалку подошел к кафедре. Недобрая тишина встретила его. Каталов постоял, неторопливо заложил руку в карман, другой нарочито небрежно провел по волосам.
— Друзья! Печальное событие произошло у нас на четвертом актерском курсе. Оно говорит о серьезных недостатках…
— В решении бюро райкома, — негромко побежало по рядам. — Каталов дело состряпал. Зачем нам его слушать?
Агния стиснула Аленину руку. Лицо Каталова напряглось. Он напирал на каждое слово, помогал себе взмахами кулака:
— …о серьезных недостатках в политико-воспитательной работе комсомольской организации института, а в особенности четвертого актерского курса — комсорг Огнев. — Ему пришлось переждать громкий говор. — Это печальное событие не могло бы иметь места…
