Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»
Валет бежал впереди, нюхал кочки с мышиными норами, некоторые, подняв лапу, отмечал, лазил в кривых кустиках ивы с зелеными узкими листочками. Так эта ива и под снег уходит и там зимует, не сбрасывая зеленого наряда, — круглый год оленям свежая зелень. На озерах не переставая кричали гуси. Им вот-вот лететь. В Индию летают. Даль-то какая!.. Ах, природа-матушка, как слаженно она все подточила, притерла, подогнала. Словно в хорошем движке, все разумно и все на своем месте крутится-работает. А сунь в такой движок крохотную песчинку — и сразу сбой. Даже сталь высшей крепости моментом истирается в порошок…
— Цвир-рик! — крикнула с небольшого бугорка евражка. Валет чуть покосился и хотел пробежать дальше, но евражка от такого небрежения подпрыгнула и залилась длинным воплем:
— Чик-фир-цви-ри-фир!
Валет не выдержал и помчался к бугру. Евражка еще успела сказать что-то псу в самый нос, махнула хвостом и исчезла в норе. Валет с разбега сунул морду следом до самых глаз и замер.
— Поделом нам, — сказал Егор. — Все она правильно выложила, пойдем, Валя, поторапливайся.
Валет оставил нору и побежал вперед. Так, первым, он и вбежал в серый сумрак, ползущий на долину от горной гряды. На Егора пахнуло сыростью, и минутой позже он тоже вошел в пасмурный мир осенней тундры. Краски не исчезли, они просто поблекли до того состояния, когда уже трудно отличить красный цвет от коричневого, зеленый от голубого или фиолетовый от синего. Точно на весь мир осела толстым слоем, влажная пыль. А тумана не было, лишь пропало солнце и небесная зелень да размазались дали. Тишина стала глубже и тревожней. На перекатах, а кое-где прямо на берегу, у воды, валялись тушки травленой рыбы. И впрямь выпрыгивают, как буровик хвалился… Беда, беда…
Впереди замаячили висевшие в воздухе бледные изломанные штрихи. Егор шел к ним, и паутина хаотически начерченных линий обозначалась все темнее и резче, пока в какой-то неуловимый миг не обрела стройности и не превратилась в единое целое. Егор увидел ребра крутых щебнистых осыпей, пологие откосы, желтые от выжженной ночными заморозками растительности. Горы Осыпные. Вездеход туда не полезет, это ясно… А если мне напрямую через них? Часа на четыре можно сократить дорогу… Нет, нельзя сокращать: за этими людьми надо идти след в след — никто не знает, что они еще могут натворить в тундре, а каждое такое их деяние требуется в протокол…
И лишь Егор подумал так — впереди залаял Валет. Не зло, а удивленно. Но нотки удивления быстро исчезли, и в голосе пса зазвучала вначале растерянность, затем возбуждение.
Егор пошел быстрее. Ага, вот тут вездеход останавливался: кусок колеи осел в почву, выдавив торфяную жижу. Судя по вмятине, стояли полчаса. Вот и отпечатки сапог: двое, те, что в резиновых, вылезли и на носках — крадучись — пошли к реке. Позже машина двинулась за ними.
Валет лаял за рекой. Так его взбудоражить могла только какая-то диковинка. Путаясь в изломанных ветвях, Егор сполз в воду. Дно Прозрачной выстилал крупный темный песок, ила не было, следы тут же замывало течение. Вездеходовский след отпечатался только на берегах, где машина проломила дорогу в кустарнике и обрушила пойменные уступы. Кое-где в свисающих корнях синели брюшки дохлых рыб.
Охотник выбрался на левый берег, прошел кустарник и увидел лежащего оленя. Возле гавкал Валет. Он заметил хозяина, прыгнул навстречу и заголосил громче.
Егор подошел к оленю. На ягельной подушке лежала белая в серых пятнах домашняя четырехлетняя важенка и смотрела на живой мир стеклянными глазами. В боку краснело небольшое пятно с вмятой в тело шерстью: входное отверстие крупной ружейной пули. Калибр не меньше шестнадцатого. Егор раздергал шерсть. Да, так ее вбивает свинцовый самодельный кругляш двенадцатого калибра. Из-под другого бока на ягель натекла уже почерневшая лужа крови: навылет прошла пуля. Вторую лужу, поменьше, охотник увидел у откинутой головы важенки. Но пулевого ранения там не было. Егор наклонился. Так и есть — разрез под нижней челюстью. Язык вырезали, лакомство. Сытые, конечно, ребятки работают на приисках…
— Удивительно тебе, почему зверя убили, а не взяли? — спросил Егор Валета. — Я и сам не пойму. Будем выяснять. А ты ищи. Ищи, Валетка!
Пес взвизгнул и, хватив носом воздух, помчался вдоль речки, вниз.
«А я думал сократить дорогу, — Егор покачал головой. — Не-ет, за ними надо след в след».
Впереди снова залаял пес.
— Слышу! — крикнул Егор и отправился на зов.
Там лежала еще одна, коричневой масти, важенка-трехлетка. Тоже с вырезанным языком. А дальше, с интервалом метров в двадцать, — внутренности трех оленей. Все — важенки. Но тут ребята почему-то оказались до мелочей хозяйственными, все забрали: и рожки, и шкуры, и головы. С этих все подчистили, а две туши бросили целиком? Не вяжется… Места не нашлось в вездеходе? Может, и так: рыбы много погрузили, судя по остаткам на косе… А если просто испугались? Увидели, что вертолет сел на место «рыбалки», струхнули и — ходу. Только и всего. И не стоит искать каких-то сложных причин. Хапужьи мыслишки и планы далеко не спрячешь, они всегда как на ладони, и не видит их тот только, кто видеть не хочет. И стоят они испокон веку на трех китах: поймать момент, ухватить и спрятаться.
— Дрянь мы с тобой будем, если упустим этих добытчиков, — сказал Егор Валету. — Но пора малость передохнуть. Оглядись пока.
Он еще побродил вокруг, посмотрел следы оленей. Откол голов на пятьдесят. Недоглядели пастухи, самые ярые любители грибов и удрали. Правда, грибной сезон кончился, но почерневшие шляпки торчат вокруг вон как густо.
Ниже по реке, у поворота, приглашающе завизжал Валет. Егор пошел к нему и увидел пса на песчаном пляжике, по размерам как раз для костра и палатки. Рядом в Прозрачную катился один из горных ручьев, на кустах торчали застрявшие с половодья охапки плавника.
— Что и надо, — одобрительно сказал Егор.
Из многочисленных горных расщелин пополз вечерний тусклый туман. Он валил тяжелыми холодными клубами, словно кто-то в горах зажег сырой негреющий костер. В ручье раздавались частые сочные шлепки. Егор прошел по нему немного вверх. На перекатах метались темными тенями крупные хариусы, кое-где взблескивали серебряными боками пыжьяны и чиры. Небольшие бочаги битком забиты рыбой. В одном, глубиной метра в полтора, плотно стоял гольцовый косяк. Вот они где спасаются. Отрава ползет по Прозрачной от зимовальной ямы, и все живое бежит в притоки. То, что успевает и может бежать. А всякие там таракашки-букашки да жучки-ручейники быстро бегать не могут и умом особым не наделены. Их участь решена. А стало быть, участь рыбы тоже — какая зимовка без питания…
Пока нагорал в костре жар, Егор поймал тройку хариусов на ужин, привязал за кусты палатку и сунул туда кукуль. Подползли сырые клубы тумана, и охотник сел к костру.
Властительница наша, природа-матушка, и что у тебя за манера прятать эти грабежи? — невесело подумал он. — Как погуляет по твоим просторам какой-нибудь ухарь, потопчет, поуродует живое тело, так ты сразу норовишь шрамики туманчиком, снежком или дождиком прикрыть, обмыть, замазать. Стыдно своих разудалых деток? Ты бы наоборот солнце поярче, света побольше на это безобразие: смотрите, мол, люди, что вы делаете со своей матерью! Авось один застыдится, другого народ, наглядевшись, приструнит. А ты все прячешь, являешь им не к месту свою бабью, материнскую жалость. Стыдлива не в меру там, где гласность и твердость нужны… Да, молчишь… Так, молча-то, втихую, — неизвестно до чего и докатимся. Сегодня туманом да ночным дождичком замоешь кровь, а завтра ветерком подметешь — вроде ничего и не было. Однако в душе человеческой от этих картин — а он все видит — растет и растет пластом мутный осадок. И пласт этот в будущем неизвестно, как себя проявит, каким качеством на свет белый вылезет…
Валет, жмурившийся на огонь по другую сторону костра, поднял голову и заворчал.
Егор огляделся. Вроде тихо-спокойно, ничего не видать. Тогда он палочкой разровнял угли, уложил сверху рыб, сбоку поставил консервную банку, наполненную водой из ручья.
Валет опять зарычал без злости в голосе. Все же идет кто-то. Ага — вот. До ушей Егора донесся голос. Шел пастух и негромко распевал походную песню, в которой слова навеваются путевыми событиями, пейзажем, говором реки, шелестом кустов и криками животных.
Егор привстал и увидел за кустарником человека в пестрой ситцевой камлейке, надетой поверх летней кухлянки. На груди его висел бинокль в футляре, под локтями согнутых и отведенных назад рук, повыше поясницы, торчала поперек тела винтовка. Это же Омрит, пастух из четвертой бригады, недавно вернувшийся из армии, с действительной. Не иначе — откол ищет.
Омрит шел, чуть приволакивая ноги и покачиваясь, неторопливым на вид, но довольно быстрым тундровым шагом, которым могут ходить только пастухи, охотники да опытные геологи. Шаг этот рассчитан на многие часы без перекуров, изобретен и отшлифован в безмерных тундровых просторах.
