Юрий Бородкин - Кологривский волок
— Ну, что скажешь на сей счет? — как бы издалека послышался голос Короткова.
— Мы, к примеру, еще двух быков начали объезжать, чтобы весной в борозду их поставить. Больше всего в лесу гробим лошадей, ни летом, ни зимой нет им отдыха.
— А нам с тобой есть время для отдыха? Думаешь, какое мое первое желание сейчас? Выспаться хоть разок по-настоящему, — признался Коротков, пожимая пальцами переносицу.
Зазвонил телефон. Коротков встал, потянулся одной рукой к трубке, другую подал Лопатину:
— Бывай здоров! Или еще есть какое дело?
— Нет. Только Бакланову не забудьте…
— Завтра позвоню ему.
Не удалось Лопатину оставить свои сомнения за порогом райкома, по-прежнему, если не больше; давили они изнутри, так что в груди ощущалась теснота. Завалившись в кошевку, он сердито хлестнул вожжами мерина, который и без того ходко шел к дому; тоскливо заныли полозья, словно по живому телу скребли, замельтешили в глазах то ли блестки робкого снега, то ли инея, теперь морозило лишь по ночам, потому что близилась весна, и вызревали в небе увесисто-крупные звезды. Он спешил поскорей миновать длинный посад с печально-желтыми огнями в окнах и выехать в поле.
Лопатин так и не мог понять, правильно ли поступил, умолчав в разговоре с Коротковым о своей ошибке.
5
По утрам еще курился морозный, пар над Каменным бродом, льдисто сверкал на полях крепкий наст, и ребятишки бегали в школу не дорогой, а прямиком, но уже чувствовалось приближение весны. Начала горбиться и чернеть дорога от конюшни до реки: по ней и в бор ездили, и гонял Осип лошадей на водопой. Зори разгорались все ярче, солнышко как бы набухало день ото дня, вставало огромное, багрово-красное, выманивало из бора на полевые закрайки тетеревов. Далеко открылась лесная ширь, накренившаяся к реке.
На соборновской березе, в самом центре деревни, появилась пара скворцов. Это были разведчики, они опередили других, спеша на свою родину. Они родились именно здесь, может быть, вот в этой потрескавшейся дуплянке, а в теплом заморье всегда тоскуют по ней, грезятся им шумилинские березы, вспаханные поля, луга по берегам Песомы. Первые скворцы — всегда удивление и радость. Проходя по улице, люди задирали головы и улыбались, глядя на усталых вестников тепла. Скворцы сидели рядышком, на одном сучке, и молча охорашивались, чистили перышки.
А следом за птицами пришло тепло, и сразу отмякли, сели сугробы, погнало с крыш капель. И устремились ввысь по стволам деревьев токи земли, березы окутались едва приметной фиолетовой дымкой. Последняя военная весна торопилась на помощь людям…
Такого половодья на Песоме не помнили старики: вода поднялась к самым огородам, затопила не только луга ниже Портомоев, но и ольшаник вокруг старицы. Самые беспокойные дни для Василия Коршунова. Он и домой не приходил, ночевал на мельнице, переживая за нее. На всякий случай вбил по скобе в углы мельницы и избушки, натянул трос.
Это случилось на рассвете. Всю ночь Василий Капитонович не сомкнул глаз, ворочался на жесткой лежанке, прислушиваясь к шороху шуги, казалось, она задевала за самые стены. И вдруг резко встряхнуло избушку, как будто сдвинуло с места. Мельник испуганно перекрестился и выскочил на улицу. Вода стояла под порогом. Он сделал несколько нерешительных шагов и обомлел: скобу вырвало из угла мельницы, и она всплыла и медленно поворачивалась, как на оси.
Василий Капитонович отчаянно бросился к ней с багром, зачерпывая голенищами ледяную воду. Ему удалось зацепиться за дверной косяк: мельница уже отодвигалась от берега в омут, и было безрассудством удерживать ее. «Стой! Стой, окаянная!» — хрипло повторял он. Напрягался до ломоты в глазах, а мельница все тянула его за собой и наконец вырвала из рук багор. Василий Капитонович задохнулся от бессилия, рванул ворот рубахи так, что пуговицы камушками булькнули в воду.
Мельницу как сняло целиком со свай, так и несло вниз по течению. Он постоял в оцепенении и побежал берегом вдогонку, не сознавая, зачем это делает. Разве можно было поправить беду? Ноги зашлись от холода, яловые сапоги сделались будто свинцовыми, вода хлюпала в них. Если бы кто увидел Василия Капитоновича в такой момент, мог бы испугаться, настолько встрепанный, дикий вид был у него: второпях не успел даже надернуть шапку. Он пробежал, наверно, с полкилометра, огибая старицы и заводи, пока не преградил ему путь разлившийся овраг. Мельница все не останавливалась, ее несло по самому руслу.
Руки и ноги тряслись от волнения и усталости, когда вернулся в избушку. Все тело ознобно лихорадило. Скинул одежу и закутался в тулуп. Исчезновение мельницы казалось невероятным. Василию Капитоновичу было видно в окно, как на месте ее ходили кругами мелкие льдинки. «Как же так? — спрашивал он себя. — Нет больше мельницы?! Столько лет стояла, и на вот тебе — ковырнуло под корень. Воды-то нонче — точно потоп. За что господь наказывает? Сына война отняла, теперь мельницу снесло. Какая мне жисть без нее?»
Неподвижным взглядом следил он за разбушевавшейся Песомой, и по его тоскливой отрешенности можно было подумать, что мыслями блуждает где-то далеко-далеко. «Надо бежать переодеться домой и найти мельницу, — словно очнувшись, решил он. — Ведь должна она остановиться, скорее всего около Осыпи, место там узкое».
Еще не доходя до деревни, Василий Капитонович увидел за конюшней толпу. Вся деревня, от мала до велика, собралась на берегу: дивились на мельницу, принесенную невиданным половодьем и застрявшую на каменистых Портомоях. Ледяное крошево напирало на нее, покачивало. Кто-то высказал опасение:
— Может стронуть и дальше унести.
— Ежели воды прибудет.
— Надо бы хоть вожжами ее зацепить, — посоветовал Осип (он уже держал их под мышкой). — Все-таки надежней.
— Спробуй подберись, посмотрим, как пузыри пускать будешь, — посмеялись над ним.
— Никуда не денется. Теперь вода сбывать начнет, — заверил старик Соборнов.
— Я вижу — крыша из-за кустов выставляется, думал, сарай плывет, — рассказал Федор Тарантин.
— Ну-ка, не диво ли, куда принесло? — скорбно поджав беззубый рот, качала головой Федулиха.
Василий Капитонович почувствовал себя виноватым перед людьми, чего доброго, не сочли бы вредительством. Какой же ему смысл в этом? Подошел к председателю, стоявшему у самой воды, развел руками:
— Вот, Степан Никанорович, какая беда.
— Практически, прозевали мельницу. — Лопатин досадливо поморщился.
— День и ночь караулил, тросом привязал ее к избушке — не помогло. Против воды не поборешься, — оправдывался Коршунов. — Что теперь делать? Может, вода сойдет, так разберем да перевезем на место?
Лопатин походил по берегу, пощипал усы.
— А лошади где? Они только из лесу вернулись, отдохнуть надо дать перед пахотой. Придется на Томилиху ездить.
— Ой, далеко! Очереди там большие, всегда людно, — загомонили бабы.
— Худо будет без своей-то мельницы.
— Ничего не поделаешь. По крайней мере, в это лето нам не сдюжить.
— Правильно говорит председатель, — подтвердил Соборнов, — надо подождать мужиков. Тут дело серьезное.
Авторитетным было его слово среди однодеревенцев. Бабы пожалели мельницу, повздыхали и стали расходиться. Только ребятишки остались на берегу.
Обида душила Василия Капитоновича. Будто впотьмах, на ощупь шел домой. Шурик выскочил на крыльцо, залепетал:
— Дедуска, смотли, я какие камуски насол! Смотли, смотли!
— Да пес с ними, с камушками! — отмахнулся он, огорчив внучонка.
Хворая жена, морщась от постоянной головной боли, озабоченно выглянула из-за печки:
— Что, бать? Мельницу-то али пригнало к самому броду?
— Али, али! Как соринку смыло, поди полюбуйся.
— Теперь греха куча.
— Замолчи! Без того тошно, — осадил Василий Капитонович.
Настя не вступала в разговор, — знала нрав свекра. Она взяла притихшего Шурика на руки и унесла его в переднюю.
Василий Капитонович злился, стаскивая в кути сапоги, мокрые портянки были неподатливы. Один кое-как стащил, а другой пришлось зажимать в двери. Вгорячах придавил ногу, выругался:
— Разрази душу! Не сапоги, а капканы!
Швырнув их в угол, прошлепал босиком на кухню. Под лавкой стояла заткнутая бумажной пробкой бутылка. Одним духом опрокинул стакан палючего самогону, точно на каменку выплеснул, и полез на печь.
Озноб быстро прошел, по телу разлился нутряной жар. Василий Капитонович поставил пятки на самые горячие кирпичи, чтобы прогреть их как следует. В голове шумело. Как там, в избушке, чудился ему шорох за стеной, и стояли в глазах водяные воронки над тем местом, где была мельница. Вся его жизнь прошла возле нее. Отец, умирая, наказывал: «Перенимай мое дело, Василий, мельница век будет тебя кормить. Венюха уехал в город, отстранился от нашей жизни: отрезанный ломоть. А ты не гоняйся за другим счастьем, оно переменчивое да увертливое. Ты его вроде бы достиг, а оно уходит, как сухой песок из горсти. Время сейчас непонятное. Помни мои слова, около мельницы всегда сыт будешь».
