Зоя Журавлева - Островитяне
Директор выслушал технолога молча, выставив подбородок.
Спросил, как на собрании: «Угроза заводу есть?»
«Да нет вроде, — сказала Елизавета, успокаиваясь. — Не успел он, сейчас поправят. Охрану, что ли, поставить, или как?»
«Никак, — сказал Иргушин. — Еще не хватало — охрану!»
«Так он что, рехнулся? — спросила Елизавета. — Он же именно тебе хотел сделать, я так поняла. Был какой разговор?»
«Нет», — мотнул Иргушин.
«Какая у него премия в прошлый месяц?»
«Большая, — засмеялся Иргушин. — Да брось ты! Неужто не понимаешь? Работаешь с мужиками, а все никак. Перебрал — вот тебе вся причина!.»
«Он же не пьет», — сказала Елизавета.
«Вот именно, — сказал Иргушин. — А тут, значит, выпил — на новой квартире и по холостому делу».
«Думаешь? — Елизавета прикинула про себя, сказала — Нет, он был трезвый. Я рядом стояла».
«Много ты в этом деле понимаешь!» — засмеялся Иргушин.
«Достаточно, — улыбнулась Елизавета. — Ты не отмахивайся, Арсений. В этой истории нужно разобраться».
«Будь уверена, — сказал Иргушин. — Вовка знает плавать боком, Вовку нечего учить».
Это у Олега Миронова было такое присловье.
«Я пока никому ничего», — сказала Елизавета.
«Само собой, — сказал Иргушин. — Никому ничего и не надо».
Когда Елизавета ушла, Иргушин уселся на стол, как он любит. Долго и бессмысленно смотрел в окно. Дважды звонил телефон, но директор трубку не снял. Заглянула бухгалтер, подписал где надо. Походил по кабинету. Присел возле шкафа на корточки, свистнул особым свистом — тонко. Раз, другой. Из-под шкафа вылезла толстая крыса Ларка, оглядела директора блестящими глазами. «Вот так, Ларка», — сказал Иргушин задумчиво. Ларка ощерила зубы — улыбнулась, ничего не сказала. Взбежала Иргушину по ноге, устроилась на плече, быстро-быстро зачесала себе за ухом. «Не щекотись», — попросил Иргушин.
Тут вошел техник Михаил, глядя вбок.
Иргушин цыкнул. Ларка скатилась по нему и исчезла за шкафом.
Директор, улыбаясь, поднялся навстречу технику.
«Держи, Михаил Леонтьич», — сказал Иргушин.
Протянул технику через стол коробок со спичками, полный.
«Чего?» — вскинул глаза Михаил.
«Спички, — объяснил Иргушин. — Поджигать небось будешь, поскольку с каналом не вышло. Завод будешь? Или дом? Давай — лучше дом, сам строил. Отведешь душу!»
Михаил спрятал спички в карман и сел.
«С Елизаветой Максимовной ты уже объяснился, — сказал Иргушин, помедлив. — Это очень, конечно, по-мужски. Спасибо. Дальше чего?»
Михаил сидел ровно, и яркий рот его блестел в бороде.
«Я про тебя как-то думал иначе», — сказал еще Иргушин.
«А если мне без нее не жить», — сказал наконец Михаил без вопроса, едва разлепляя губы, и борода у него на лице качнулась, будто приклеенная, почти погасив тихий голос.
«Заплачь — пожалеет», — сказал Иргушин жестко.
«Плакал», — сказал Михаил.
«Это дело твое, — сказал Иргушин, длинной рукой дотянулся до сейфа, открыл, достал из сейфа коньяк «плиску» — дамский, вообще-то, предложил: — По такому случаю выпьем?»
Бухгалтер опять мелькнула в дверях, Иргушин качнул головой, бухгалтер скрылась мгновенно.
«Не умею», — угрюмо сказал Михаил.
«Потому и предлагаю, что риска нет, — засмеялся Иргушин, наливая стаканы. — А ты все же попробуй, окажи честь».
«Ладно», — сказал техник директору.
Стакан утонул в громоздкой руке, борода качнулась над ним. Михаил поставил пустой стакан обратно на стол и снова сел прямо.
«Получается», — сказал Иргушин.
«Я все равно не пьянею, — сказал Михаил угрюмо. — Могу сколько хочешь пить — это пустой номер, потому не пью. Ну, и не люблю это».
«Понятно, — сказал Иргушин. — А нам — лишь бы дух был..»
Встал, запер «плиску» обратно в сейф, прислонил стаканы к графину, как были. Сказал с расстановкой:
«Искомый дух от тебя, Михаил Леонтьич, теперь есть, что и требовалось. Теперь ты, Михаил Леонтьич, ступай в свою комнату, и, чем больше народу тебя у завода встретит, тем лучше. А народу сейчас, слава богу, полно, потому что — как тебе известно — путина, время горячее для завода. А ты в это самое горячее время идешь домой пьяный. И вполне естественно, что будет тебе строгий выговор на всю катушку за твое безобразное поведение, это я сейчас прикажу отпечатать…»
«Нет, — сказал техник Михаил. — Я не маленький. — Что сделал — то сделал, за это могу отвечать».
«Можешь, — согласился Иргушин. — Но лучше — не надо..»
Вот что мог бы рассказать сейчас Иргушин Ольге Мироновой и хотел рассказать. И даже — больше. Но не стал, поскольку Ольга, кажется, в этом деле помочь не может, хоть они и друзья с Зинаидой. Да и кто тут может помочь? Иргушин сказал только:
— Михаил скандал сегодня устроил — едва уняли. Напился в рабочее время, канал чуть не своротил…
— Может, с Зиной поговорить? — сразу сказала Ольга.
— Я как раз хотел посоветоваться, — соврал Иргушин.
А о другом он думал, наоборот, — умолчать, так сказать: пройти мимо, чтоб не обвинили в предвзятости. Но все же решил, что нельзя промолчать.
— Пока тебя не было, я заглянул на цунами…
— Ты говорил, — кивнула она. — Вроде спокойно. Агеев сегодня в ночь, тут уж я не волнуюсь, спать буду как убитая.
— Погоди спать, — усмехнулся Иргушин. — Что-то мне сдается, что твой Агеев — вроде моего Михаила, лыка не вяжет.
— Фу, как ты его не любишь, однако, — улыбнулась Ольга.
— Да нет, — сказал Иргушин. — Я к нему теперь ничего.
И оба знали, что такое — «теперь», разом опустили глаза. То есть после Олега, после того, как Агеев нырял, когда искали.
— Агеева в праздник-то пригубить не упросишь, — сказала Ольга. — Верка его за одну рюмку полгода ест..
— Вера Максимовна мне известна, — кивнул Иргушин. — И все-таки.
— Это тебе показалось, — сказала Ольга решительно. Но все-таки встала. — Схожу на станцию. Исключительно — чтобы тебя успокоить.
— Во-во, — засмеялся Иргушин. — Успокой, сделай милость. Мне все равно пора…
Пакля уже стояла возле крыльца на изготовку, на досуге подгрызала перила. Вечно после нее баба Катя Царапкина находила на крыльце свежие погрызы. Если применительно к лошади можно говорить о хобби, то хобби у Пакли — погрызть где покрепче. Иргушин даже уверял, что она способна валить вековые деревья.
Он вспрыгнул в седло чуть не прямо из двери. Крикнул сверху:
— И птицей на коня взлетел, толкни под зад!
Сразу они умчались, слитно — Иргушин и Пакля. Пропали во тьме. Тьма стояла такая, что хотелось ткнуть палкой в тугое небо, проклюнуть хоть звездочку. Но скоро глаза привыкли.
Ольга некстати подумала тут про клюевскую телеграмму и заспешила. Хоть ерунда, конечно, не может такого быть с Агеевым.
Телеграмма поступила позавчера: «Прошу быть начеку с двадцатого числа до конца месяца Клюев». Опять, значит, Клюев ждет, персонально. Ждет персонального землетрясения, о котором пока один только Клюев и знает, так как он уже много лет занимается прогнозированием.
Темная это лошадка — прогноз, и сперва это вышло Клюеву боком при защите докторской. У него в диссертации один из районов Сахалина фигурировал как абсолютно сейсмобезопасный — в глубь веков и насколько хочешь вперед. А в аккурат накануне защиты, как по заказу, в этом именно районе рвануло с магнитудой семь и три. Нельзя сказать, чтоб это рушило научную концепцию Клюева, но компрометаж был явный. И много смеху по сферам. Клюев, конечно, от защиты отказался, вздымал кверху тщедушный палец, объяснял весело: «Поскольку сами боги против!» Очень его утешала такая связь — он и боги.
Но докторская отодвинулась почти на два года.
И до сих пор, как ни занят по должности, Клюев иногда радовал станции, подотчетные институту, вот такими депешами — такого-то, мол, числа гляди в оба. Олег это называл — «клюевский допинг». Смеялся: «Проверяет, чтобы не спали». Иногда в означенные Клюевым сроки действительно хорошо трясло, чаще — нет. Тут один Клюев небось знает — шли землетрясения по науке или ломились вопреки всякой, практикам об этом трудно судить. Но допинг был. Олег как-то послал ответ на домашний адрес: «Было семь землетрясений приветом Миронов». Они с Филаретычем заранее хмыкали, предвидя ответ — по известному всем троим сценарию. Но ошиблись. Клюев прислал через сутки: «Срочно вылетаю». Приурочил ловко.
И сейчас может прилететь с новым начальником, кто его знает.
Вообще — все может быть. Вон — пятого августа, чего далеко ходить, пришлось дать по океанской стороне острова тревогу цунами, среди ночи вывозили в сопки народ. Начальник штаба цунами в пух разругался с Иргушиным, который в сопки лезть не желал; только намылся в бане, благодушествовал за чаем, подавал подчиненным пример несознательности. Костька Шеремет дежурил на берегу, глядел — не ушло ли море: перед волной море с шумом откатывается от берега, обнажая дно на сотни метров. Отчаянные любители, бывало, вместо бежать рысью вверх — кидались подбирать со дна рыбу, которой море оставляло за собой тьму. Глупая эта отчаянность до времени сходит с рук. До момента. Этот раз волна пришла всего полтора метра, практически — не было. А могла — и пятнадцать. Недаром радиоточки в поселке неотключимые, крути как хочешь — не вывернешь. Чтоб можно было в любое время объявить тревогу по радио. И сирена, конечно, орет, это уж — как война.
