Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
— Надо ли? — высказывал сомнение один.
— Стары мы уже.
— Не обязательно знать русилинские черточки, чтобы убить нерпу. Нерпа не понимает их, и бумажку с черточками ей не покажешь, — съязвил другой.
— Ничего, скоро будут и чукотские черточки.
Но это никого не убедило, и согласились учиться только трое: Антымавле, Рыно и Гырголь, которому теперь как члену нацсовета надо было уметь читать и составлять бумаги.
А вот с организацией товарищества оказалось сложнее. Байдара принадлежала Ринтылину, а тот ни в какую не хотел отдавать ее товариществу.
— Зачем нам товарищество? Мы и так охотимся вместе, — повторял он. — А если уж так хочется всем товарищество, то пусть старшим будет Рэнто. Пусть он будет ытвермечином — хозяином байдары. Я согласен.
Инрылинцы побаивались Рэнто. Хорошо, если человек силен, плохо, если сила у него злая. Рэнто необычайно силен и зол. Никто так не кидает гарпуна, как он. Ни один морж не уйдет из-под руки Рэнто, ни одна нерпа не избежит его пули. Но не жалеет Рэнто людей, никогда не поможет слабому.
Тщеславен Рэнто. Хотя и были уже винчестеры, но Рэнто часто ради славы и подвига ходил на белого медведя с копьем.
Увидит Рэнто умку где-нибудь в торосах и бежит за ним день, а иногда больше. Сначала умка старается уйти от человека, а потом начинает сердиться. Рэнто это и нужно. Встанет на ровном поле льда и ждет, когда умка с ним столкнется. Медведь выкидывает вперед лапы, голову прижимает, прикрывает грудь. Рэнто сделает упор, для правой ноги, копье выставит. «Шею сейчас проткну тебе», — скажет Рэнто. Близко умка, подкинет Рэнто перед носом зверя шапку, прыгнет умка, пытаясь ее поймать, но не успеет он еще опуститься на лапы, как ему в шею между ключиц вонзается копье.
Обычно все охотники снимают шкуру с медведя, берут внутренности, немного мяса, сшивают все это мешком в шкуре и так волокут домой по льду. А Рэнто так не делает. Зачем добро оставлять? Зачем еще раз приходить? Пришьет передние лапы к животу нерпичьим ремешком, привяжет к голове толстый ремень и целиком тушу медведя волокёт по снегу домой.
Однажды увидели инрылинцы в торосах медведя, бросились за ним в погоню. Рэнто остановил их.
— Смотрите! — крикнул ой, выбежал вперед и нацелился стрелой из лука. Взвилась стрела, проткнула медведя насквозь.
Люди удивлялись подвигам Рэнто и пугались. Боялись его нечеловеческой силы, и никто не хотел с ним связываться, когда он был в гневе, а гнев у него наступал внезапно. Необуздан, жесток Рэнто. Даже детей своих не жалеет. Не так давно поехал он в Нешкан, взял с собой старшего сына Кымыкая, которому всего лет десять было, — но на нарту не посадил, а привязал ремнем к поясу и заставил бежать за нартой следом. А ехать до Нешкана полдня. Но сын выдержал, и Рэнто остался доволен.
И почему бы не жить хорошо семье Рэнто? Сила у него есть, ловкость есть, сноровка есть. Но часто голодно в семье Рэнто. Никогда он не думал о запасах впрок, а после встречи с Рэнтыгыргином увлекся одним делом. Научился Рэнто делать веселящую воду и вовсе забыл о семье.
Капает жидкость в бутылку — глядишь, и к вечеру полная бутылка наберется. Попробует на язык Рэнто — хороша, отцу даст — тот тоже похвалит.
«Какой знающий Рэнтыгыргин, — думает Рэнто. — Этот вот настоящий человек, ничего не жалеет, рассказал, как веселящую воду надо делать».
А чтобы не портить себе приятное, Рэнто, как только увидит, что закапало, перестает есть и пить чай. На голодный желудок веселящая вода лучше действует. Выпьешь немного, а в голове уже шумит, в глотке приятно жжет. Разные мысли в голову приходят. Веселиться хочется. Запряжет собак и едет от яранги к яранге по стойбищу, будто они далеко стоят. Зайдет в чоттагин, собак ногой раскидает. Хвастает своей силой.
Хозяин молчит, слушает пустую болтовню Рэнто, но не может его выгнать, не хочет ссоры и гнева.
Однажды вспомнил Рэнто старую обиду, схватил копье и направился к яранге Антымавле.
— Мэй, тымнелявыль! Ты совсем бороться перестал, давай на копьях попробуем, — закричал в чоттагине, наступая на лапы собакам.
— Я не медведь, чтобы со мной, копьем драться, — ответил Антымавле.
— Все бродяги трусливы, — удовлетворился. Рэнто и без спросу забрался в подог.
— Им-мм-ли-нэ, Им-мм-линэ, — заплетающимся языком назвал Рэнто, — мы же родня? Верно? Почему он жадничает? Будто его кто проверяет, сколько он дает сахару. Почему он мало дает?..
— Коо, — неопределенно ответила женщина. — Наверно, так надо.
— А зачем он старика обидел?
— Коо, не знаю.
В левом углу полога спал Тымнеквын. Рэнто, не мог говорить тихо, да и какое ему было дело до всех. Старик проснулся. Рэнто побаивался его: умен был старик, с Ринтылином мог спорить. Тымнеквын откинул шкуру.
— Не сумасшедший ли ты?.. Зачем насильничаешь, как древние эрмечины? Почему тебе только веселящая вода нужна? — сквозь кашель ронял Тымнеквын. — Разве нам хуже стало от того, что Антымавле кооператом стал? Разве кого он обманывает? Слабый ты человек, слабый!..
— Как так?
— Веселящая вода тебя поборола. Плохие она мысли тебе дает. Зачем над людьми издеваешься? Зачем? — закричал тонким голоском Тымнеквын и встал голый во весь рост, словно собрался бороться с Рэнто. — Ну, на, обижай слабого, коли копьем! Коли!..
Рэнто посмотрел на старика с тупым удивлением. «Сбесился старик», — решил он и тихо скрылся, опустив входную шкуру.
Инрылинцы никак не могли понять, откуда достает Рэнто веселящую воду. Антымавле ее в своей лавке не имел, а Рэнто почти каждый день веселый… Наконец от кого-то пошел слух, что Рэнто сам умеет делать веселящую воду из сахара и муки.
— Зачем веселящую воду варишь? — сказал однажды Гырголь, как член нацсовета. — Новый закон запрещает это.
— Не знаю я новых законов! Нет их! — процедил сквозь зубы Рэнто, хватаясь за нож.
Торкин по-прежнему занимался странными вещами. Инрылинцы посмеивались над ним. «Совсем ребенок, решили они. — Разве так учат детей?» А Торкин уже немного начал говорить по-чукотски. Правда, у него это получалось смешно, но детишки ему помогали. Часто видели люди учителя где-нибудь в стороне от яранг, на чистом месте в кругу детей. Он что-то рисовал выбивалкой на снегу. Дети смеялись и тоже рисовали на снегу.
— Медведь, — говорил Торкин и выводил на снегу контур белого медведя. — Мед-ведь.
И дети повторяли за ним:
— Мет-вет.
— Мед-ведь, медведь — умка. Белый медведь.
И снова ученики вторили Торкину:
— Пел-лий мет-мвет.
А потом Торкин рисовал на снегу оленя и говорил:
— Олень.
Дети повторяли:
— Ольень.
— Олень, олень — кораны, — пытался поправить Торкин.
И опять говорили:
— Оль-ень.
«По-русилински учит говорить, — догадывались инрылинцы. — Пусть учит».
Самым способным оказался сын Гырголя Ыттувги. Он легко и быстро запоминал русские слова и очень старательно выговаривал их. А вот у толстого, краснощекого малыша Тыневги никак не получалось. Доходило даже до того, что на морозе от частого повторения слова «ольень» у него на носу выступали капельки пота.
Когда дети уставали, учитель садился на снег и рассказывал детям что-то интересное, с трудом выговаривая чукотские слова. Ребятишки удивлялись, смеялись, охали. Взрослых тоже заражал смех детей, они подходили послушать и тоже смеялись вместе с детьми.
Любопытно стало и Ринтылину, подошел послушать.
— Наша земля — нутенут, круглая, как этот мяч, — показывал Торкин на расшитый ровными квадратами чукотский мяч, набитый шерстью, которым только что играли дети.
— Ка-ко! — удивлялись они. — Разве?
— А кто видел? — вдруг вмешался Ринтылин.
— Никто не видел, умом люди додумались.
— Вранье. Если бы земля была круглая, то из моря вся вода вылилась бы, — авторитетно заявил Ринтылин.
— Иг-гыгы! — рассмеялись дети.
— Не надо смеяться, потом все поймете, — пытался успокоить детей Торкин.
Хотя и поколебался авторитет учителя, но дети все равно продолжали приходить к нему: с ним было весело.
— Надо детей учить писать и читать, — сказал как-то Торкин Гырголю. — Место надо. На улице нельзя писать. Пурга, ветер. Сидеть холодно. Руки мерзнут. В тепле учить детей надо.
Тот покачал головой: дом строить долго, не умеем…
— Пока и в яранге можно…
— Ну что ж, пусть в моей яранге учатся, — согласился Гырголь. — Так ведь и писать не на чем…
— Пошли к Антымавле, — предложил Торкин.
Долго обсуждали серьезный вопрос. Тетрадей не было, бумаги тоже.
— А что если писать на белой нерпичьей шкуре-мандарке, как я отчеты пишу? — нашел выход Антымавле.
Все согласились. Но совсем по-другому это предложение встретили женщины.
