Ольга Гуссаковская - Вечер первого снега
Зина не спускала с Речки глаз. Она про себя давно думала, что эту лошадь можно отучить от страхов не кнутом, а терпением — ей просто нужно показать, что испугавший ее звук не опасен. Поэтому, когда в воду плюхнулся кусок глины, Зина спешилась и, ведя Речку за повод, сама столкнула туда же следующий. Речка вздрогнула и дернула повод, но не убежала. Тогда Зина толкнула в воду подвернувшийся под ноги камень, он поднял целый фонтан брызг, но на Речку это уже не произвело впечатления. Она спокойно миновала мост и вошла в тайгу, начинавшуюся сразу же за последней мостовой сваей.
Тут Зине вновь пришлось спешиться и подвести Речку к большому кусту стланика. Он рос в тени и часть его могучих узловатых ветвей все еще прижимала к земле ледяная корка. Ударом ноги Зина разбила лед, и с шумом, вроде взмаха крыльев, ветви взвились вверх в искристом снежном облаке. На этот раз Речка вздыбилась было, но Зина удержала повод и заставила ее саму наступить на следующий такой же куст.
…К трактористам Зина добралась только к обеду, но зато Речка уже спокойнее бежала своей удивительной, плывущей иноходью и не шарахалась от каждого куста. А еще через месяц лошадь и вообще словно подменили: Зина уверяла, что даже дремлет на ней, устав от дальнего однообразного пути, и Речка сама привозит ее в нужное место. А если что и случалось, Зина о том не рассказывала никому. Так они и прожили до осени, а потом и долгую колымскую зиму, когда иной раз в концу пути золотистая шерсть Речки белела от инея.
А следующей весной у Речки родился жеребенок. Он ничем не пошел в мать — серенький смешной лошонок с нескладным телом и большой головой. Сразу стало видно, что быть ему обычным «якутом» непонятной белесой масти, но для Речки, как и для всякой матери, он ничуть не сделался хуже от этого. Речка облизывала его долго и страстно, кормила и глаз не спускала со своего сына. А для Зины это событие оказалось спасением: узнав, что Речка поумнела, ею вновь заинтересовались геологи, только кому нужна в тайге жеребая кобыла? Пришлось им и в этот раз отступиться от Речки.
Впрочем, Зине было не до того: все начиналось заново! Только теперь Речка боялась не за себя, а за своего сына, и справиться с этим до конца Зина так и не смогла. Какой уж тут — дремать в седле. Только и жди, что еще померещится Речке! Жеребенок бежит себе рядом, возле материнского плеча, но не дай бог, скроется на минуту за куст — Речка грудью кидается на колючий стланик, дико ржет и успокаивается только, облизав свое сокровище с ног до головы, А каково все это всаднику — ей и дела нет.
Зина все чаще появлялась с исцарапанными руками и лицом, и даже директор сказал как-то ей:
— Слушай, брось ты эту треклятую кобылу! Морока одна, продать ее, что ли… Ну, смотри, на что ты похожа? Всех женихов распугаешь. А я тебе доброго коня найду, честное слово.
— Да нет уж, я с него останусь, она же не виновата, что жеребенка любит? — тихо, но твердо ответила Зина. — А лицо это я сама поцарапала, ягоду собирала да споткнулась…
И все осталось по-прежнему. Короткое колымское лето быстро набирало силу: зацвел в распадках шиповник, берег реки посинел от ирисов, выскочили на пригретых вершинах сопок, первые грибы-маслята. На Колыме и у грибов свой обычай: растут не по низинам в густой мшистой тайге, а по голым склонам сопок среди камней, стланика и карликовой березки. Рядом с грибами поспевала и первая голубица на низких ползучих кустах.
Жеребенок подрос, и Речка уже не могла заставить его идти рядом, он все время забегал вперед или отставал, иногда подолгу не отзываясь на тревожный голос матери. Но Речка уже не так беспокоилась и не лезла следом за ним напролом — время слегка уравновесило ее чувство.
…В тот день им надо было перевалить через мертвую лысую сопку. Когда-то по ней прогулялся лесной пожар, стланик выгорел, и на его место пришло болото. Так случается только в краю вечной мерзлоты: пожар нарушил хрупкое равновесие тепла и холода, уничтожил растительность, и вот, на самой вершине сопки, появляется мшистое, никогда не сохнущее болото с ржавыми листьями морошки и белой пушицей на кочках. А между кочками — черный обугленный стланик, изогнутый, как покоробленный огнем металл. Унылое место. И опасное: ни убежать, ни спрятаться.
Речка неторопливо рысила по склону, изредка нагибая голову, чтобы сорвать приглянувшуюся ольховую веточку или пучок травы. Жеребенок рыскал между кочек, пугая птиц.
И вдруг они увидели медвежонка! Увидела-то Зина, а Речка сначала почуяла только и тут же заржала. Жеребенок побежал было к ней, но на полдороге остановился, наткнувшись на очень уж интересного незнакомца. Медвежонок шаром подкатился ему под ноги и вякнул что-то, подняв острое рыльце. Жеребенок взбрыкнул всеми четырьмя копытами и отставил хвост торчком — приглашал поиграть. Медвежонок стал столбиком и недоуменно уставился на непонятного зверя — никогда таких не встречал!
А Речка все ржала — тревожно, долго и не слушалась понуканий Зины, которая одна понимала, что сейчас произойдет! Ведь где медвежонок, там и медведица, а у Зины не только карабина — ножа с собой не было… Да и что нож против разъяренного зверя?
Жеребенок подбежал к матери как раз тогда, когда появилась и медведица. Бурая громада словно вытекла из-за камней — так легко и бесшумно она бежала. Взрыкнув, медведица шлепнула медвежонка лапой, и тот с визгом укатился в кочки. Потом она в упор уставилась на пришельцев, оторвавших ее от важного дела: медведица лакомилась ранней голубицей. К черному ее носу прилипли листья, а слюна, капавшая с морды, посинела от сока. Изъеденные комарами красные веки медленно моргали, губы дрожали от беззвучного рыка — она еще не решила, как себя вести.
И тут Речка ее опередила: она с пронзительным визгом налетела на медведицу и занесла над ней передние копыта — Зина все равно ничему не могла помешать и даже не попробовала ее остановить. Но ударить Речка не успела — медведица отскочила., и молча покатила в сторону, напролом, гоня медвежонка впереди себя.
Речка как-то странно, коротко застонала и начала оседать — Зина едва успела соскочить с нее. Но лошадь все-таки не упала, выправилась — с ней просто случилось что-то вроде обморока, а потом она снова пришла в себя. Но сейчас ее уже никто бы не назвал «золотой»: она вся почернела от смертного пота. Только жеребенок как ни в чем не бывало тыкался мордой в материнское брюхо и, наверное, жалел про себя, что ему так и не дали поиграть с забавным незнакомцем.
Яшка — «предатель»
Птицу эту почему-то называют дрозд-рябиновик; но, наверное, по ошибке: надо бы «дрозд-вишенник». Потому что питается этот дрозд летом никакой не рябиной, а отборными спелыми вишнями.
Где живут дрозды, пока вишни не созрели — неизвестно. Просто их нет — и все. Но только вишни перестают напоминать булавки с зелеными головками, дрозды тут как тут. Неспешно (ведь все еще впереди!) летают над садом разведчики — крупные, желто-пестрые птицы с вороватым быстрым взглядом. Садятся на ветки, пробуют ягоды на выбор. Убедившись, что «не то», улетают, а утром появляются снова.
К людям дрозды относятся, как к надоедливой, но неизбежной помехе: никто из садоводов не может похвастаться, что ему удалось насовсем прогнать дроздов-разведчиков.
Но время идет, вишни все более наливаются соком, краснеют, потом даже чернеют, и весь сад наполняется дразнящим винным запахом спелой вишни. Тут-то и появляются дрозды! Однажды утром разведчики больше не прилетают, их дело сделано, зато на сад обрушивается крикливая, драчливая серая туча. Гибкие ветки вишенника гнутся, как в бурю, под тяжестью прожорливых птиц. Дроздов сотни, но каждый хочет найти самую спелую ягоду и торопливо наклевывает — одну, другую, третью…
Что тут делать человеку? От выстрела в воздух вся стая с шумом взвивается вверх, обдав человека дождем помета и потерянных перьев, а через секунду вновь обрушивается на деревья. Рыболовные сети, накинутые на дерево сверху больше утешают несчастного садовода, чем помогают спасти хоть часть урожая. Люди вынуждены просто соревноваться с птицами в быстроте сбора — только и всего.
…Яшку мы нашли в лесу. Там, где дрозды живут постоянно. Это был старый березовый лес, огромные деревья давно вытеснили слабый подлесок, и только на опушке столпились заросли рябины, ольхи и волчьей ягоды. Там мы и обнаружили Яшку — желторотого, но уже оперившегося дрозденка. Его сгубило детское любопытство: выпрыгнул из гнезда, не сообразив, что летать еще не умеет.
Он сидел на корне рябины, взъерошенный, обиженный и косил на нас желтым, уже явно вороватым дроздиным глазом. Что тут поделаешь? Оставить дрозденка на месте — ласка съест или лиса набежит, а то и просто погибнет с голоду. Решили назвать его Яшкой и взяли с собой.
Дома выяснилось, что самостоятельно есть Яшка не может: надо брать пинцетом червяка и опускать в похожий на горлышко кувшина желтый рот. Никакой благодарности Яшка к нам не испытывал — просто молча снова и снова разевал рот. Сигналом, что он сыт, хотя бы на время, являлось то, что on опускал перья и начинал чиститься. Но как редко это случалось! Мы всей семьей ловили мух и искали червяков в дровяной прели, за сараем — Яшке всего было мало. И еще — он не хотел спать! Мы поселили его на подоконнике в «гнезде» из старой шерстяной юбки, но он всю ночь возился и попискивал — что-то его не устраивало.
