Анатолий Жуков - Дом для внука
Сельская библиотека. Новый 5-стенный дом. 11 тыс. томов, чит. зал, завед. биб-кой — заочница библ. инст-та.
Тов. Щербинин (Репкину). А плакался! Прежде такой библиотеки на весь уезд не было.
Средняя школа. 368 учеников. Физкабинет, химлаборатория, трудовые мастерские, фото-, мо-то-, авто-, тракторный кружки, шк. биб-ка. Успеваемость 99,1 %. Для взрослых есть консультпункт заочн. ср. школы — учатся — 42 чел. Директор — Романов, 46 лет, лысый, очки, строгий, задумчивый.
Тов. Щербинин. Богато живете. Академия, а не школа.
Романов. Вы серьезно? Ошибаетесь — бедны, как церковные крысы. И трудностей по горло. Уч. программы перегружены, успеваемость порой натягиваем, зарплата учителей низкая, в труд, мастерских стар, оборудование, для кружков нужны грузовик и трактор, а есть только мотоцикл, школьную биб-ку надо пополнять щедрей…
Тов. Щербинин. Заелись вы, я вижу. Вспомните свое детство, оглянитесь назад! «Сколько же оглядываться! (Романов) Пора и вперед посмотреть»…
Свиноферма кол-за. Председатель Хватов — тридцатитысячник, быв. раб. автозавода. В свинарнике грязь, скученность, силос не измельчен, свален кучей, растоптан.
Тов. Щербинин. Любуйся, Хватов! Свинья ходит с кукурузн. стеблем, как с кнутом. Почему не измельчили? Какой дурак приказал силосовать стебли целиком?
Хватов. Я приказал, тов-щ Щербинин. Для экономии массы.
Тов. Щербинин. Экономист! В навоз идет половина. С кем советовался?
Хватов. Я сам. Агроном и зоотехник были против.
Тов. Щербинин. Он «сам»! А они — специалисты, они «самей» тебя, думать надо! Какой урожай кукурузной массы с гектара?
Хватов. Не помню в точности, но в два раза ниже среднерайонного. Мы ее пересевали, всходы засыпало песком, посекло.
Тов. Щербинин. На будущий год кукурузу планируете?
Хватов. Так точно. На 140 гектар больше нынешнего. Я дал слово тов-щу Балагурову. Если партия говорит надо…
Тов. Щербинин. Молодец. Где тебя, такого послушного, откопали? На заводе? Рабочий?.. Чудеса!.. Показывай, где хранишь технику.
У околицы села — колх. кузница. Под открытым небом тракторы, комбайны, плуги, сеялки и т. д. Техника пришла из МТС, а в колхозе нет крытых сараев, хранить негде, ржавеет.
Тов. Щербинин. Почему плохо смазали?
Хватов. Холода наступили, мы торопились. Все равно надо новую технику получать.
Тов. Щербинин. Получать или покупать?
Хватов. Так точно, покупать.
Тов. Щербинин. А это все — в металлолом? Откуда у вас деньги на покупку, на ссудах живете!
Хватов. Тов. Балагуров обещал…
Тов. Щербинин. Опять Балагуров! А думать сам ты можешь? Или делаешь только то, что тебе скажут? Член партии?
Хватов. Так точно. Вступал на фронте, в Сталинграде…
Тов. Щербинин. Так какого же ты… лакействуешь, как из воина ты превратился в холуя? Почему обманываешь колхозников?
Хватов. Я не это самое… не обманываю, но…
Тов. Щербинин. А зачем сеешь кукурузу, если она не родится? Ты колхозников спросил? Или тебя Балагуров выбирал в председатели? Почему не послушался специалистов при силосовании? Ну? Как ты допустил, что ржавеет техника? Здесь же миллионы народных рублей! Ты не коммунист, ты самый настоящий контрик, за это к стенке ставят, понял, гад?! Хватов стоит по-солдатски, выкатив глаза, не мигнет».
Щербинин со вздохом перевернул очередной лист блокнота. Все правильно. Хватова надо убрать, это не председатель.
«Контора правления к-за. Вызвали агронома, механика, зоотехника. Все согласны: Хватов с/х-ва не знает, не учится, бестолков, но исполнителен, заискивает перед начальством, с колхозниками не считается. Тов. Щербинин назвал их всех тряпками, мямлями — почти четыре года ими руководит невежда, дурак и они терпят! Почему? «Привыкли, — сказ, агроном, — прежний был еще хуже».
Едем в Уютное. По пути две деревни Хлябинского колхоза, 30–40 дворов, трудоспособн. в одной 9, в другой 11 чел., остальн. старики. Порядка нет. На скот, дворах — телята. Молоко и обрат для поения их возят из Хлябей за 5 и 8 км. Так распорядился Хватов: здесь живут телятницы.
Тов. Щербинин. А вы куда глядите, вы лично?
Бригадир. А что я? Я — как прикажут. Телята не мои — колхозные.
Тов. Щербинин. Да разве так можно?! Вы же все дело так загубите, великое наше дело!..
Бригадир. Какое дело?
Тов. Щербинин. Дело социализма! Ты знаешь, что это такое?
Бригадир. Я-то знаю, а вы, должно, не знаете, если так ругаетесь. В каждой газете пишут: с народом надо мягче, надо советоваться, коллективно… Писать пишут, а никому ничего не надо…
Уютное. Здесь т. Щербинин успокоится, здесь хорошие хозяева, село старое…»
Щербинин положил блокнот на тумбочку рядом, разделся, закурил и лег в кровать. Запись Курепчикова была точной, подробной, раздражало только постоянное «тов.» перед фамилией.
— Вы почему, Курепчиков, перед моей фамилией пишете «тов.», а перед другими не пишете?
Курепчиков вскочил, как солдат, вытянулся, покраснел. Дядя Вася стал собирать и укладывать шашки.
— Это называется подличаньем, лакейством, рабьей психологией, Курепчиков. Вам ясно?
— Так точно, товарищ Щербинин.
— Так точно!.. — Щербинин глубоко затянулся, отвел голую худую руку с папиросой в сторону, свесил с кровати, выпустил в потолок струю дыма. — Хватов тоже твердил «так точно», а вы это записывали. Неужели вы записывали, не думая?
— Он от чистого сердца, Андрей Григорьевич, — заступился дядя Вася за Курепчикова. — Уважает тебя, выделяет. Я тоже вот к тебе с уваженьем.
— Вот, вот, с этого все и начинается. Ты-де начальник, мы тебя уважаем, почитаем, выделяем, относимся по-особому. А мне не надо по-особому, надо одинаково со всеми.
— Люди-то не одинаковы, — сказал дядя Вася. — Сам же говорил, что Хватов дурак и подлец. Как же я буду одинаково и тебя и его звать и почитать. Не буду, не могу. Эх, Григорьич…
— Чего ты эхаешь, защитник, ложись спать, разговорился!
— Мне что, я лягу, а только напрасно ты парня. Он хороший, смирный, к тебе всей душой, молиться готов на тебя, а ты к нему задницей — не так угодил.
Курепчиков разделся и лег на соседнюю кровать. По другую сторону укладывался дядя Вася.
Напрасно он их обидел. Курепчиков смирный, неглупый парень и, судя по записям, чувствует людей. И дельный: записал лишь самое характерное. Но нельзя же быть таким робким! Где робость, там и неискренность, угодничество, подлость. Вот Ким на этот счет молодец, все видит и никому не спустит, даже родному отцу. «Нет, я с тобой не поеду, — сказал он. — Для инспектирования колхозов и одного Щербинина достаточно, а для тебя — я не секретарь. Ссориться лучше дома». А как с ним не ссориться, если он и в грош не ставит мою работу? «Мелкие дела». А сам бросил Москву для этого, известный журнал.
Может, и правда все это — мелкие дела: поездки по колхозам, ссоры с председателями, заседания? А что не мелкое? Вся жизнь состоит из этих мелочей, все приходится делать.
Щербинин достал из брюк на спинке стула папиросы, закурил и взял с тумбочки недочитанный блокнот. Курепчиков и дядя Вася спали.
II
Уезжать из Уютного не хотелось. Старое это село в две сотни дворов было в самом деле уютным даже осенью. А летом здесь словно зона отдыха. Серединой села бежит среди тальника и раскидистых верб речка Веснянка, прямо у околицы начинается смешанный хвойно-лиственный лес, с другой стороны — ровные квадраты полей в зеленых заборчиках защитных лесопосадок. И дорога километров на шесть профилированная, с гравийным покрытием. Хорошая дорога, прямая, с ровными бровками, кюветом по бокам, с ограничительными столбиками.
И порядок в колхозе был отменный. Скорее всего потому, что председательствовали здесь настоящие хозяева: в колхозе — домовитый и знающий экономику (вырос из счетоводов) Иван Ванин (прозвище Два Ивана), очень осторожный и неуступчивый; в сельсовете — рассудительный старичок Сутулов, занимающий этот пост с 1929 года. «Ты что же, так никуда из Уютного и не отлучался?» — спросил его Щербинин в прошлом году, во время первого посещения. «Отлучался, — сказал Сутулов с сожалением. — На войне был целых три года. Ну, правда, жену оставлял за себя, она у меня бедовая — и в школе не бросала учить и сельсоветскую работу вела».
…Хорошая гравийная дорога кончилась, на кочкастом, разбитом осенью и окоченевшем проселке сильно затрясло. Отсюда по всему полукружию районной территории до самой Хмелевки дорога была только летом. Весной и осенью ее развозило, зимой заметало снегом, ездили на лошадях да на тракторах, гробя и те и другие. Если бы все средства, которые мы теряем, как из худого мешка, на транспорте, повернуть на строительство дорог, у нас были бы теперь и хорошие дороги и лучший, соответствующий дорогам транспорт. Хотя этот «козел» — отличная машина и на асфальте.
