Александр Розен - Почти вся жизнь
Но Левкина успокаивала мысль о том, что все это скоро кончится и на другом берегу Ладожского озера хватит еды. Там всего хватит, чтобы поддержать жизнь Левкина.
Его даже не раздражал Колечкин, который, сидя в углу кабины, беспрестанно что-то жевал.
Машина вышла на Ладожское озеро, и Колечкин сказал:
— Начинается самое главное.
— Понимаю, — ответил Левкин.
С того момента, как Левкин согласился на эту поездку, он не переставая думал о дороге через озеро. Многое пришлось испытать ему за свою длинную шоферскую жизнь, но дорога через озеро… В памяти — головокружительные виражи на Кавказе и мучительные бураны в каракумских песках. Да, кое-что было пережито. Но дорога через озеро… Ледяные горы, сквозь которые надо прорваться на ту сторону…
Проверка документов. Регулировщик флажком указывает путь. Новый регулировщик. Машина идет по твердому настилу хорошо утрамбованного снега. Ледовый блиндаж — бензозаправочная. И еще один ледовый блиндаж — красный крест медпомощи. Ледовый блиндаж с навесом. Левкин замечает под навесом машину. Нет сомнений: два красноармейца меняют скаты. Регулировщик.
Сквозь треугольник, образованный «дворником» на ветровом стекле, Левкин видит широкую ленту дороги, словно вырывающуюся из ледового плена. Он не только видит ее — он чувствует дорогу, покорную его машине.
Евгений Павлович, как только выехали на озеро, весь как-то согнулся и даже перестал жевать. Он молча смотрел на Левкина. Вернее, на руки Левкина, уверенно лежавшие на баранке руля, смотрел робко — так, словно ожидал от них какого-то чуда.
И, лишь миновав озеро, Колечкин выпрямился и довольно засмеялся.
— Ну ты и счастливчик!
— Почему счастливчик?
— Без бомбежки доехали!
— Вот что!.. — сказал Левкин. — Так ведь для шофера главное — дорога, а вы меня зря самым главным — дорогой через лед — пугали.
Левкин остановил машину, вылез. За ним выскочил Евгений Павлович.
Давно уже Левкин не видел поездов. Даже разбитой, полусожженной станции они придавали необычайно мирный, обжитой вид.
— Держи бумаги, — сказал Евгений Павлович строго. — Будешь грузиться. Я тут неподалеку. — Он сунул накладные Левкину и быстро исчез.
Левкин попрыгал по снегу, размял затекшие ноги. Он увидел людей, бегущих к нему.
— За грузом, товарищ? — крикнул один из них, здоровенный мужчина в бараньем тулупе.
— Ну да, — ответил Левкин.
— Мы вас ждем, — сказал человек в тулупе.
— Меня?
— Ну да, вас. То есть каждую машину. Давайте скорее грузиться.
— Давайте, — отвечал Левкин. — Только…
— Об этом говорить не приходится. Вот в этом бараке столовая.
Вскоре Левкин понял, что он далеко не первый ленинградский шофер, обедающий в этой походной столовой. Понял по особому вниманию, с которым ему подали дымящиеся щи, огромный кусок мяса и хлеб. Хлеб, который ему, ленинградскому шоферу, разрешалось здесь есть, не соблюдая установленных норм.
Человек в тулупе сидел напротив Левкина, положив большие руки на свежий сруб стола. Левкин чувствовал, что человеку в тулупе более всего хочется поговорить, но он сдерживает себя, чтобы дать Левкину спокойно поесть.
Когда они вышли из барака, машина была почти нагружена.
— Ну, как в Ленинграде? — спросил наконец человек в тулупе.
— В Ленинграде? — переспросил Левкин. — В Ленинграде как в Ленинграде…
— Вот это верно! — воскликнул человек в тулупе, неожиданно чему-то обрадовавшись.
Левкин посмотрел на него с удивлением.
— Ведь мы здесь тоже работаем, — сказал человек в тулупе, словно оправдываясь.
— Ну ясно, работаете, — сказал Левкин.
— Ей-богу, мы здесь ночи не спим. Как в песне поется: эшелон за эшелоном. Послушайте меня: вот Никитин, — он показал на одного из грузчиков, — пятые сутки без отдыха, и Любимов тоже вместе с ним…
Левкин взглянул на грузчиков, потом на человека в тулупе. У всех лица были очень утомленные. Глаза воспалены, не то от мороза, не то от бессонницы.
— Конечно, у нас столовая хорошая, — сказал человек в тулупе. — Но вот еще десять, пятнадцать, двадцать таких эшелонов, и вы увидите, что в Ленинграде станет легче. Верно?
— Верно, верно, — согласился Левкин. Так он еще никогда не думал о дороге через Ладогу.
Он приехал сюда по своему личному делу, приехал спасти себя. В самом деле, он не представлял себе ни вереницы эшелонов, ни караванов машин…
— Еще ящичек, — сказал человек в тулупе. — Ведь можно его сюда приспособить? Тут всего-то килограммов пятьдесят.
— А что? — спросил Левкин. — По-моему, всё. Норма.
— Так ведь всего-то лишних пятьдесят килограммов. Товарищ шофер, не откажите в просьбе: возьмите.
— Чего он вам дался, этот ящик? — спросил Левкин. — Погрузите на другую машину.
— Не выход, — сказал человек в тулупе, — все равно он и на другую машину сверх нормы пойдет.
Левкин не понял:
— Это как же?
— Да так. Негосударственное имущество. Мы этот ящик в вагоне обнаружили. Видите — надпись? «В Ленинград». От кого — неизвестно. В Ленинграде будет видно, куда вы его приспособите. Так, что ли? — спросил он, потирая руки.
— Продукты?
— Шоколад, масло, консервы.
— Сейчас я напишу расписку, — сказал Левкин.
— Какая может быть расписка! Мы-то ведь без расписок брали. — Человек в тулупе улыбнулся.
Улыбка была ясная и спокойная. Она словно освобождала Левкина от вопросов, невольно мучивших его.
— Выражаю вам благодарность, — продолжал он. — Сердце горит, как подумаешь… Шутка сказать — через Ладогу… Спасаете Ленинград, ни на что не взирая.
Подъехала новая колонна грузовиков. Левкин увидел бегущего Колечкина. Евгений Павлович махал Левкину руками. Рот его был набит едой. Подбежав к Левкину, Колечкин проглотил еду и быстро спросил:
— Погрузился?
— Готов, — отвечал Левкин.
— Ну, едем, едем, — сказал Колечкин.
— Вот мотор разогреем, тогда и поедем.
Колечкин сел в кабину и затих. Левкин взялся за руль.
— Едем? — через некоторое время спросил Колечкин, открывая глаза.
Над Ладогой было темно. Черная ночь стояла над озером, и только снег освещал дорогу. Левкин вел машину с отчаянной скоростью.
Вдруг забили зенитки. Дорога вспыхнула. Колечкин закричал:
— Бомбят! Бомбят! Немцы!
Левкин не отвечал. Невдалеке шлепнулась бомба.
— Зажигательные или фугасные? Левкин!..
Левкин молчал. Он так крепко сжал руль, как будто от этого могла увеличиться скорость машины.
— Быстрее, Левкин, быстрее. Ну что же ты!
Еще раз шлепнулась бомба.
— Бомбят, Левкин… Быстрее…
Свист. Бомба. Сноп света.
— Стой! — закричал Колечкин. — Стой! Куда же ты едешь? Стой! Они там бомбят.
— Помолчи, — сказал Левкин коротко. — Куда попадет, не угадаешь, надо озеро миновать.
— Господи, — бормотал Колечкин, — это ж невозможно… Останови машину. Стоп! — Он вдруг схватил Левкина за руку. — Я приказываю! Слышишь? — Он пытался переставить непонятные ему рычаги.
Левкин оттолкнул его. Колечкин схватил Левкина за руку, и Левкин подумал, что Колечкин может его укусить. Он с силой прижал его к стенке кабины. Колечкин завизжал. Вдруг вышла луна, и ее лучи смешались с пламенем снарядов и бомб. Снег потемнел.
— Боишься? — спросил Левкин сквозь зубы.
Неожиданно сильный толчок вырвал руль из рук Левкина. Разом треснули стекла в кабине. На мгновение стало совсем темно. Машина резко свернула вправо, но Левкин успел лечь на руль. Машина стала, Левкин выскочил. Кузов был изрешечен осколками — наплевать! Но почему заглох мотор? Он поднял капот.
— Ну, — сказал Левкин визжащему Колечкину. — Вылезай! У меня инструменты под сиденьем.
Колечкин выскочил в открытую дверцу.
— Может быть, лучше под машину?
— Может быть…
Немцы еще сбрасывали бомбы на лед, и Колечкин заполз под кузов. Левкин работал. Чтобы разобраться в аварии, ему пришлось снять рукавицы. Он торопился, потому что мороз мог лишить гибкости его пальцы.
Мимо Левкина проносились машины. Их было много. Каждая везла не менее тысячи пятисот килограммов муки, мяса, шоколада, консервов, крупы.
Ему было обидно, что его машина еще не в строю, но он старался работать спокойно.
Немцев отогнали. Левкин еще с полчаса добивался правильной подачи горючего и, только поверив в совершенную готовность полуторки идти с любой угодной ему скоростью, закрыл капот.
Колечкин уже сидел в кабине.
— Ну как? Едем? — спросил он Левкина.
Левкин согнал его с места. Уложил инструменты в сиденье, затем сказал: «Садись!»
