Александр Розен - Почти вся жизнь
Иван Николаевич, как всегда, молча слушал жену, молча смотрел, как она растапливает печурку. Тяжесть к желудке становились все больше, тем не менее Иван Николаевич съел суп-лапшу.
— Тебе нравится, Ванечка? — спрашивала жена счастливым голосом. — У нас все были очень довольны. Это тихвинская лапша.
— Здесь болит, — сказал Иван Николаевич, показав на желудок.
— Ничего, Ванечка, — говорила жена, убирая посуду. — Это желудок. Хочешь, я налью кипятку в бутылку?
Иван Николаевич взял горячую бутылку, положил ее на живот. Боль не проходила. Омерзительная тошнота подступала к горлу.
— Мне худо, — сказал Иван Николаевич.
— Что же мне с тобой делать? — сказала жена. — Ну, подожди, я принесу еще воды и согрею ее на углях.
Когда жена вернулась в комнату, Иван Николаевич был уже без сознания. Она поставила ему холодный компресс на лоб и в испуге побежала советоваться к соседке.
К счастью для Ивана Николаевича, следующий день был воскресным. Жена была весь день дома. Она не догадывалась о причинах болезни и решила, что на здоровье Ивана Николаевича повлияло плохое питание.
— Но только не лапша. Лапша была мирного времени.
Прошли сутки, утихла боль, спазмы и тошнота прекратились и в понедельник, когда жена уходила на службу, Иван Николаевич ясно ответил жене:
— Не болит… живот… не болит…
Как и раньше, Иван Николаевич продолжал лежать на своей постели, накрывшись несколькими одеялами. Но за эти сутки он очень изменился. Раньше он лежал и решительно ни о чем не думал, сейчас мысли раскалывали голову.
Думал он и о горбуне-спекулянте, и о загубленных часах, и о еде, не принесшей радости, и тогда ему вдруг начинало казаться, что в дверь стучат, и он думал, что, быть может, это снова пришел горбун. Когда же он убеждался, что никто не стучит, он все равно думал: открыл ли бы он дверь горбуну, а если бы открыл, то какая у них была бы встреча и стоило ли снова меняться? Он думал о том, сказал ли бы он о новой встрече жене и что стоило бы отдать в обмен, и о том, отдал ли бы он жене половину продуктов или меньше. Думал Иван Николаевич и о товарище Счастливченко, который советовал ему беречь энергию, и Иван Николаевич старался лежать не шевелясь. Думал он и о женщине-враче и, прислушиваясь к своему сердцу, по-прежнему удивлялся, что именно сердце его не беспокоит.
Как-то он взглянул на себя в зеркало, которое жена забыла на тумбочке около кровати. В другой раз он, быть может, и ужаснулся бы, увидев себя таким небритым, грязным и сморщенным, но сейчас он только подумал, что это не он, что это не его, а чужое лицо, и грязь чужая, и морщины чужие.
Тогда он подумал, что он, Иван Николаевич, давно уже умер, а на его месте появился другой человек.
— Что ты будешь есть? — спросила жена, вешая пальто на гвоздик. — Суп, а кашу на завтра? Или кашу, а суп на завтра?
— Кашу и суп сейчас, — ответил за Ивана Николаевича этот другой человек.
Ночью снова не было сна и снова мысли овладели Иваном Николаевичем. Но теперь он думал о себе только в прошлом, и только в третьем лице, то есть вспоминал, каким он был до смерти.
Вот он берет деньги со сберкнижки, идет в ювелирторг, покупает часы и дарит их жене и благодарит ее за долгую и хорошую совместную жизнь. Вот он, вымытый, выбритый и свежий, идет на работу, оставляя жене записку: «Задержусь после работы на месткоме. Целую». А вот еще раньше, до свадьбы, он, стараясь поправиться своей будущей жене, приглашает ее на вечер в почтовое отделение, где ему вручают грамоту ударника.
Такой человек не мог бы одобрить сделки с горбуном. В крайности можно было обменять свои часы. Часы жены отдавать было нельзя. Нехорошо было не поделиться едой. Сам все съел, а потом заставил жену ухаживать за собой.
Не могло Ивану Николаевичу нравиться и все, что было до прихода горбуна. В столовую надо было ходить самому и самому заботиться о сохранении энергии во время блокады. Надо было встретить Новый год с женой или хотя бы отдать жене квадратик масла.
Человек, который появился на месте Ивана Николаевича, делает гадости, это было бесспорно.
Вечером пришла жена.
— Я очень устала, Ванечка, — сказала она. — У меня к тебе просьба. Помоги мне немного, наколи досок. Они совсем легонькие.
— Я болен, — ответил за Ивана Николаевича другой человек.
Впервые за все это время Иван Николаевич пожалел о своей смерти и впервые он подумал о другом человеке, появившемся на его месте: только ли на одни гадости тот способен?
— Подожди, я сейчас встану, — сказал Иван Николаевич.
Он встал, взял коптилку и, пошатываясь, пошел на кухню. Он нашел распиленные доски. На плите, поблескивая, лежал топор. Он взял его в руки. Топор показался ему очень тяжелым. Иван Николаевич никак не мог попасть им по доске, но наконец попал и расколол доску. Следующие движения были точнее. Топор стал несколько послушнее в его руках.
Ночью с непривычки все тело немного ныло. Вместе с мыслями о другом человеке, появившемся на месте Ивана Николаевича, пришла мысль о том, что можно колоть доски, не затрачивая столько усилий. Надо только приноровиться к топору.
Жена еще спала, когда Иван Николаевич вышел на кухню. Ему было лучше, чем вчера, и он принес в комнату две полных корзины.
Жена ушла на службу, Иван Николаевич долго смотрел на расколотые им доски: они были, безусловно, велики для печурки.
Он принес топор из кухни и аккуратно наколол лучину. Перед приходом жены он растопил печурку.
Когда вечером жена собиралась колоть доски на завтра, Иван Николаевич сказал твердо:
— Я сам.
Топор, в сущности говоря, был совсем не тяжелым. Растопка получилась хорошая. Но топор был чужой, и вечером за ним пришел дворник. Прежде чем заснуть, Иван Николаевич долго размышлял, как теперь быть: топора нет, доски не будут расколоты. Не решив вопроса, как быть с топором, он крепко заснул. Утро он пролежал в постели, но не выдержал, вылез из-под одеяла, осилил коридор, вышел на лестницу и спустился в дворницкую.
— Топор дадите?
Дворник, покачав головой, вынес топор, и Иван Николаевич взял его. Дрова он колол на площадке лестницы — это было значительно удобнее.
На следующий день он снова спустился вниз и получил топор. На третий день дворник сам пришел к Ивану Николаевичу:
— Возьмите топор. Принес, чтобы вам ко мне больше не ходить.
Иван Николаевич взял топор, но это не обрадовало его, а скорее озадачило. Незачем теперь было ему выходить из квартиры, и впервые за эту неделю он весь день пролежал в постели. Вечером он сказал жене:
— Сегодня четный день. Оставь мне судки.
На следующее утро, наколов досок, он вышел на улицу. Он шел в столовую и все думал, как его встретят и как будут разговаривать — как с Иваном Николаевичем или поймут, что Иван Николаевич умер под одеялом, а пришел другой человек, с одутловатым лицом, грязный и небритый. И прежде чем зайти в столовую, он спустился в подвальное помещение, где работал парикмахер.
— Полный ремонт? — спросил парикмахер, лязгая ножницами.
В столовой Иван Николаевич увидел товарища Счастливченко.
— Как дела, коллега? — крикнул товарищ Счастливченко. — Выжили? Я же говорил вам, полный покой. Надо беречь энергию. Никаких лишних движений.
Иван Николаевич хотел что-то сказать, но потом махнул рукой, быстро разлил суп по судочкам и зашагал домой. По дороге ему стало обидно, что он ничего не ответил товарищу Счастливченко, хотя он и сейчас смутно представлял себе свой ответ.
Весь день Иван Николаевич обдумывал, как ответить товарищу Счастливченко. Но следующий день был нечетным, в столовую идти было незачем, а идти в столовую только для того, чтобы встретиться с товарищем Счастливченко, было чересчур глупо. Тогда он подумал, что может прийти в свое почтовое отделение не только за обедом и там поговорить с товарищем Счастливченко.
В амбулатории он получил номерок, дождался своей очереди, и, войдя в комнату врача, положил на стол свою справку.
— Вы для себя продлеваете или для родственника? — спросила женщина-врач.
— Для себя, — сказал Иван Николаевич. — Только я не продлеваю. Я… Выпишите меня на работу.
Женщина-врач сделала какие-то пометки в большой разлинованной книге и на справке. Иван Николаевич сел на стул. То ли от долгого ожидания, то ли от чего другого, он впервые за этот месяц почувствовал сердечную слабость.
— Печать поставите рядом в комнате, — сказала женщина-врач.
Иван Николаевич поставил печать в соседней комнате и вышел из амбулатории.
Приоткрыв подшлемник, он не спеша шел домой. Он думал о появившемся на его месте другом человеке. Этот другой человек хорошо колол дрова, и в столовой он не разлил супа, а сейчас отметился на работу. Этому другому человеку, появившемуся на месте Ивана Николаевича, предстоит служить в почтовом отделении и разговаривать в столовой с товарищем Счастливченко о сохранении энергии в блокаду.
