Юрий Пронякин - Ставка на совесть
Сутормин покачал головой.
— Зря.
— А что обращаться? Кому какое дело до чужого горя?
— Ну уж нет… Заботиться о подчиненных, помогать им — обязанность командира. Вы же знаете, — наставительно возразил Ивин. Сутормин махнул рукой:
— Выговора да наряды вне очереди — вот их обязанность.
— Ни за что, ни про что взыскание не наложат.
— Э-э, товарищ капитан, бывает и не знаешь, за что отхватишь.
— Например?
— Ну вот, служил я в автороте. К Октябрьской революции мне сержанта присвоили. Решил «обмыть» с ребятами лычки. А мне взяли и срезали их за это и в пехоту перевели. На исправление.
— Но ведь вы поступили нехорошо.
— Только ли я?
— Не кивайте на других… Видите, к чему легкомыслие приводит, — упрекнул солдата следователь.
— Разве заранее узнаешь… Вот и с Семеном, с Ващенкой… Не думал, не гадал, а вышло… Загубил человека.
Ивин заметил: за все время, пока они находятся вместе, Сутормин ни словом не обмолвился о том, что́ ждет его самого. «Или он еще ничего не понимает, или считает себя совершенно невиновным и рассчитывает отделаться гауптвахтой?» — предположил следователь. Сутормин, казалось, угадал его мысли и упавшим голосом спросил:
— Товарищ капитан, а мне из тюрьмы позволят написать Ващенке, если он поправится?
Ивин с изумлением посмотрел на солдата — осунувшегося, побледневшего, с четко обозначившимися на скулах веснушками. Эти мальчишеские веснушки, и нос пуговкой, и рыжие, щеточкой торчащие надо лбом волосы выдавали в Сутормине человека живого, задорного. Но бледно-фиолетовые тени под застывшими, невидяще устремленными куда-то глазами настойчиво напоминали, что этот человек наполовину уже заключенный. И главное, он знает об этом.
Ивину стало жаль его и совестно перед самим собой за то, что он втайне рассчитывал встретиться здесь со злостным преступлением и умело распутать узел, показать себя в настоящем деле… Пока что такие дела Ивину в его практике не встречались.
И оттого, что этот человек оказался иным, следователь сочувствовал ему сейчас. Это сочувствие вызывалось и другим обстоятельством. Ивин заключил, что в батальоне не все благополучно с индивидуальной воспитательной работой, и решил высказать свое мнение майору Хабарову.
А Сутормин, ничего не подозревая о размышлениях и переживаниях следователя, тоскливым взглядом обводил стрельбище, на котором сочно зеленели травы и пестрели цветы. Стройные лучистые ромашки, казалось, внимали звону льнувших к ним колокольчиков. Между ромашками и колокольчиками, будто хоронясь от посторонних глаз, нежились Иван-да-Марья, снежинками белели скромные маргаритки и, блестя атласными чашечками, тянулись к солнцу лютики. Почти у самых ног Григория, на бровке окопа, из густой зелени проглядывали белые мохнатые головки клевера, над ними, выбирая, куда бы сесть, с бередящим душу жужжанием кружилась пчела.
А над стрельбищем невесомо синело небо, чистое, без единого облачка. Солнце, горячее с утра, щедро дарило свое тепло зеленой летней земле. Было очень тихо. Никто не подавал команд, никто не стрелял. Казалось, этого даже вовсе не существовало, а всегда было вот такое яркое летнее утро, тишина, зеленый луг и цветы — много, много цветов. И Григорий с болью и раскаянием почувствовал, что до сегодняшнего утра он просто не замечал всей этой красоты.
VIII. СЕРЖАНТ БРИГИНЕЦ
1
Незадолго до злополучного тактического учения с боевой стрельбой капитан Петелин сказал сержанту Якову Бригинцу, чтобы он подготовился к выступлению на дивизионной конференции отличников. Для Якова это была нелегкая задача: за какие-нибудь 10—15 минут интересно и поучительно рассказать об опыте воспитательной работы в отделении. Он перебрал в уме десятки вариантов и наконец остановился на эпизоде, когда в отделение прибыл Григорий Сутормин, разжалованный из сержантов в рядовые. На другой же день новичок намеренно опоздал в строй и на строгое замечание Бригинца с невинной ухмылкой ответил:
— А куда мне теперь спешить? Все равно жизнь поцарапана.
В строю хихикнули. Яков не сразу нашелся и, побледнев, проговорил:
— Если так от одной царапины, то что же будет, когда жизнь ушибет вас? Объявляю выговор.
— Простой или с предупреждением? — прикинувшись простачком, спросил Сутормин.
За эту наглую выходку Сутормин побывал у командира взвода.
Новичок оказался малым веселым, общительным. Во время перерывов занимал солдат побасенками и анекдотами, которых знал несчетно и, главное, складно рассказывал. Зато к учебе он относился так, будто отбывал повинность, а на занятиях по строевой подготовке вскоре опять «отличился».
Накануне ночью землю схватило морозом, деревья покрылись толстым слоем инея, ворсистого, как необтертая солдатская шинель. Снег скрипел, будто новые кирзовые сапоги. Стыли ноги и руки, кололо щеки.
Бригинец, прямой, не согнутый стужей, хотя страдал от нее не меньше подчиненных, объявил тему занятий и стал показывать строевые приемы. Повернувшись к строю спиной, он услыхал ворчливый голос Сутормина:
— И кому все это надо?
Бригинец резко повернулся:
— Должны бы знать, не первый день в армии.
— То-то и оно, — ответил Сутормин.
— Рядовой Сутормин, выйдите из строя, — скомандовал Бригинец. Сутормин повиновался. Бригинец заставил его проделать в медленном темпе повороты на месте. Солдат выполнил приказание по-медвежьи, и видно было — умышленно.
Бригинец язвительно заметил:
— Ну и как, по-вашему?
Он ожидал от Сутормина покаяния. Но тот легко вывернулся из положения:
— Пятки примерзают, товарищ сержант, никак не оторвешь при поворотах. Будь весна — я бы…
— Я бы, мы бы… Вы сейчас покажите! — резко отпарировал сержант.
Когда Бригинец делал разбор занятий, Сутормин на вопрос, почему у него получается хуже всех, буркнул:
— Таланта в ногах нет.
— Ото ж говорю: это тебе не баранку крутить, — подкузьмил Сутормина Ващенко. Они стояли рядом.
Сутормин зарумянился, как сидевший на ветке снегирь, и надулся. Но, как убедился Бригинец, ненадолго. Уже вечером в казарме он рассказывал солдатам:
— Так вот, послали моего дружка на гарнизонный смотр сачков. Чего смеетесь? Был такой однажды. Газета даже писала. Пришел. А над сачкодромом — треск страшенный.
— Отчего? — наивно спросил один из слушателей.
Сутормин с нарочитым удивлением ответил:
— Как отчего? Зевают. А скулы не смазаны, трещат.
В ответ раздался дружный смех. Бригинец тоже сдержанно засмеялся. Ему понравилось веселое вранье Сутормина. Кто-то опять спросил:
— Чего ждали-то эти сачки?
— Угощения.
Снова смех.
— Дождались?
— Слушайте. Стоят они час. Стоят два. Нескольких в санчасть увезли: скулы свернули. Вдруг видят: «маз» с прицепом жмет. Подкатил, остановился. А в кузовах уголь. Тонн десять. Сачки в панику: разгружать заставят. Тогда старшина и говорит: «Сачки, кто не хочет работать — два шага вперед». Все мигом раз-два — и готово. И только один ни с места. Старшина к нему: «А ты почему остался?» — «Так ведь еще два шага надо делать…»
Ващенко, смеясь, заметил:
— Скажи, Грицько, то ты, мабуть, был?
— Если бы я, вы бы меня здесь не видели.
— Почему?
— Потому что тот сачок и поныне там.
Бригинец, посмеявшись вместе со всеми, тут же предложил Сутормину принять участие в художественной самодеятельности. Сутормин отчужденно глянул на Бригинца.
— Это вы, товарищ сержант, чтобы меня перевоспитать?
Бригинец вспыхнул:
— При чем тут перевоспитание?
— Бросьте, будто не знаю — сам таким был!
— Коль был и все понимаешь, нечего простачком прикидываться, — резко сказал Бригинец, перейдя на ты.
— А я не прикидываюсь. Какой есть… — надменно ответил Сутормин.
— Ну и плохо! Теперь вижу: не зря разжаловали.
Сутормин хотел ответить по достоинству, но все нужные слова будто смыло кровью, схлынувшей с лица. Он сжал челюсти, глотнул:
— Поглядел бы я, как вы… если бы у вас так перед строем ножницами чик лычки с погон!..
У Бригинца родилась догадка: нерадивостью Сутормин, как пластырем, прикрывает душевную рану.
Яков решил: надо подождать, пока Сутормин переболеет и поймет, что доброе имя можно вернуть лишь добрыми делами. Однако Сутормин на занятиях все еще скучал и оживлялся лишь во время перекуров.
— Никогда не спеши выполнить приказание: за этим последует его отмена, — услыхал раз от него Бригинец и сделал замечание.
— Уж и пошутить нельзя, — обиделся остряк.
— Смотря когда и как…
А через несколько дней солдат Мурашкин, задорно остроносый, с оттопыренными, как у летучей мыши, ушами, опасливо стрельнул глазами по сторонам и с таинственным видом сообщил командиру отделения, что Сутормин ему не нравится. Бригинец спросил почему. Мурашкин ответил:
