Даниил Гранин - После свадьбы. Книга 2
Тишина сразу надвинулась на них, затопила их зеленым лунным светом. На земле ни огонька, зато на небе перемигивались звезды, дымы облаков наплывали на прозрачно-желтую луну.
Они стояли посреди шоссе, на широкой и теплой ладони земли.
— Мне так не хочется отпускать тебя! — Подавленная тревога пронизывала его голос.
Сна успокаивающе сжала его руку.
В дорожных кюветах урчали лягушки, сперва тихо, потом громче и громче. Ветер стучал ветками вербы, нес запах березового сока, где-то в темноте лопались почки берез, и Тоне казалось, что она слышит, как, потрескивая, распрямляются зеленые ушки первых клейких листков.
— Смотри, какие горы на луне, — сказала Тоня. — Вот бы полазить!
— Пылища там.
— Потому, что там никто не живет.
Он притянул ее к себе, поцеловал, и тогда она почувствовала, что лицо ее мокро от слез. И он тоже почувствовал это. Они оба испугались этих слез и невесть откуда нахлынувшего предчувствия. Они крепче прижимались друг к другу, заглядывали в глаза — нет, не может быть, им просто показалось.
Часть третья
Глава первая
Весна этого года стала решающей в начатой великой битве за хлеб.
В поездах, сельсоветах, за кулисами театров, в воинских частях страстно обсуждали виды на урожай, уменьшение налогов, постановления ЦК, цифры надоя. «Земля», «хлеб» — древние эти слова вдруг приблизились к каждому человеку, обновленные до самой своей первозданной сущности.
Когда-то на Руси слово «хлеб» означало все Заботы человека о продовольствии, а выражение «отнять хлеб» значило лишить человека всего: места, промысла, средств существования; и сейчас емкое слово это вбирало в себя и целину, и трудодень, и спор агротехников, и семена, и лен — все, что люди давали земле, и все, что она могла дать им.
Хлеб наш насущный — его и брали иначе, бережно, задумчиво взвешивая в руке ноздреватый, пахучий ломоть, почувствовав вдруг, что значит в жизни народа, страны, этот первый и главный дар земли. Воспитанное поколениями русских хлебопашцев, оживало, как еще никогда, священное отношение к хлебу-батюшке, кормильцу, началу всех начал, с которым всегда были связаны мечты народа, его горе и радость, богатство и сила.
Память людская хранила еще вкус голодного, стодвадцатипятиграммового кусочка блокадного ленинградского хлеба, замешенного на целлюлозе и жмыхах, хлеба, с которым отстаивали город и который не соглашались променять на суленные врагом калачи.
Еще не были забыты послевоенные хлебные карточки, талоны на пшенную кашу в заводской столовой.
Еще оставались районные городки, где тянулись очереди за хлебом, где иногда месяцами не продавали ни сахара, ни масла. Еще с мешками и чемоданами рыскали из Ленинграда в район спекулянты, но люди чувствовали: это на исходе, это отступает в историю, туда, где были блокадный хлеб и карточки…
Вслед за шумными эшелонами добровольцев, уехавших на Алтай и в Казахстан, двинулись составы с техникой. На открытых платформах шли, сверкая краской, новые мощные тракторы, комбайны, грузовики, шли вагоны с удобрением, запчастями, цистерны горючего, кирпичи, радиоузлы, кровельное железо, ватники; не было, наверное, завода, фабрики, которые не работали бы в те дни для деревни. Приятели писали Чернышеву: «Батрачим на тебя… взяли тему исследовать допустимые износы некоторых узлов трактора. Тема любопытная, девственная, — видно, никто ваше хозяйство всерьез не изучал». В КБ, где работал Писарев, опробовали восстановление тракторных деталей методом металлизации. На кафедре в институте, где училась дочка Чернышевых, занимались искусственным микроклиматом для льна. Химики создавали новые удобрения, электрики — полевые электростанции: каждый стремился дать деревне свое, все, что имел, что мог; битва разрасталась, волнуя миллионы сердец, ибо каждый ел хлеб и каждый все яснее понимал, что значило это сражение в жизни народа.
На Октябрьском на цеховых собраниях обсуждали дела подшефного колхоза; правдами и неправдами выкраивали материалы для строительства телятника, водопровода. Катя писала Тоне: «Послали строить подшефникам силосную яму. Я бригадир. Стала специалистом и в вопросах силосования играю первую скрипку».
Становилось ясно, что делать и как делать. В самых нищих, запущенных колхозах росла уверенность в благодетельном переломе: наконец-то удастся встать на ноги.
Секретари обкомов, райкомов сидели за счетами, вникая в цифры, сравнивали, анализировали, считали каждый рубль, подсчитывали литры, гектары, центнеры. Эта конкретность нового стиля передавалась председателям, бригадирам; учились на ходу, учились квадратно-гнездовой посадке, осваивали новые льнокомбайны, налаживали учет; все перестраивалось, менялось, взбудораженное радостью предстоящих побед.
Зеленое знамя весны двигалось к северу под неумолчный гул машин; колонны тракторов обнажали черное плодородие целины, полное неистраченных, накопленных веками сил.
Газетные сводки, радио, нетерпеливые звонки из области доносили в Коркинский район раскаты весенней битвы, бушующей в стране. Где-то уже подходила к концу многолюдная горячка сева, а Коркино весна словно обходила стороной. Вода почти не убывала с полей, стойко поблескивала узкими, холодными полосками в бороздах.
Утром, чуть свет, Игорь уезжал вместе с Чернышевым. Сквозь рваные прорехи облаков проглядывало прохладное солнце. Серый от грязи вездеход медленно переваливался через залитые желтой водой колдобины. Останавливались, завидев вдали трактор. Поля были безлюдными и тихими. Тракторы стояли. Легкая, свежая ржавчина покрывала гусеницы. Там, где пробовали пахать, машины быстро вязли. Они не могли протащить самую легкую борону, они вязли, даже не имея ничего на прицепе.
Чернышев с бригадиром, агрономом шагали из конца в конец раскисшей пашни, с трудом вытаскивая ноги из хлюпающего месива, поднимались на взгорки, щупали, мяли в руках мокрую, холодную землю, отыскивая места посуше, хотя бы маленький клинышек, шматочек. Возвращались в МТС к ночи. В диспетчерской висел график на желтой миллиметровке, вычерченный еще Тоней. День за днем кривая сева бессильно ползла понизу. Область слала телефонограммы, предупреждала, требовала, в каждой бригаде дневали и ночевали уполномоченные, но тракторы вязли. Чернышев снова и снова бросал их на штурм этой неподатливой земли, они самоотверженно шли, мощные дизели ревели, захлебывались и бессильно смолкали, побежденные водой. Обрывались клапаны, плавились подшипники, ломались передачи. Трактористы отказывались выполнять распоряжения, иные умышленно осторожно загоняли машину в бучила, лишь бы спастись от настоящих аварий, вязли, доказывая, что пахать нельзя. Работы не было, пропадал заработок, угроза сорвать сроки посевной росла с каждым часом. По полям бродили колхозники, трактористы, областное и районное начальство, вздыхали, ругались, смотрели на дождливое небо; встречаясь, утешали друг друга, пряча бессильный гнев. Люди были готовы сами тащить плуги, сеялки, бороны. Надежда Осиповна металась по колхозам верхом на буланом жеребчике, исхудалая, почернелая. Простуженным голосом кричала на бригадиров, требуя прокапывать канавы хоть на заступ, восстановить дренажную систему кое-как, лишь бы скорее спустить воду с полей, подсушить почву.
За выгоном у Покровской трактор засел в пашне так глубоко, что верхние гусеницы затянуло. Пока вызывали подмогу, Игорь вместе с Чернышевым помогал откапывать машину. Подъехал на телеге председатель колхоза Малинин.
— Умные у вас тракторы, — усмехнулся он. — Защищают колхозную пользу. Ждать надо. Разве можно такую землю работать?
— С вас спрос еще больше будет, чем с нас, — сказал ему Чернышев. — Напрасно вы благодушествуете.
Малинин рассмеялся, подмигнул Игорю.
— А мне что? Я на технику сошлюсь. Техника, скажу, подвела.
Но тут же, скинув тужурку, отобрал у Чернышева лопату и принялся копать мелкими, быстрыми взмахами, далеко отбрасывая тяжелые комья сырой земли.
Бригадир подогнал «ДТ», и начали тянуть трактор. Трос лопался, его сращивали и снова тянули.
— Я же говорил, что завязнем. Вот так и работаем, — жаловался бригадир Чернышеву, — сперва завязнем, потом тащим. Конечно, — спохватился он, — такой тенденции нет, чтобы специально вязнуть.
Вытащили под вечер, у «ДТ» порвало сальники.
— Так мы все машины загубим, — сказал Игорь Чернышеву.
Чернышев промолчал.
В Кривицах на полевом стане они увидели трактор с поломанной звездочкой. Это был первый трактор, который Игорь ремонтировал, приняв мастерскую. Своими руками он ставил эту звездочку, подбирал каждую деталь, и вот сейчас этот трактор, не успев наработать и десятка гектаров, стоял распотрошенный, прозрачные струи свежего масла стекали из втулок. А кабина еще пахла краской, и брезент на сиденье был еще чист.
