Даниил Гранин - После свадьбы. Книга 2
Откровенность его вызвала короткое замешательство. Костя Силантьев простодушно удивился:
— А мы думали, вы своей охотой…
Но вслед за минутным разочарованием Игорь уловил какое-то новое, уважительное и раздумчивое сочувствие ребят. Он чего-то лишился и что-то приобрел и никак не мог разобраться, хорошо это или плохо.
Лена Ченцова накинулась на Исаева. Видите ли, за шкурника обиделся. Шкурник не шкурник, а в овечью шкуру рядишься. Потому что на самом деле гонишься за красивой жизнью… Он, Исаев, видите ли, особенный. Лена, может, тоже не прочь махнуть на настоящий завод. Там тоже интересно. Выходит, закрывай мастерские, вали кто куда. Малютину тоже не было интереса к нам ехать. Слыхали? Комната у него была и все прочее. А послали — и подчинился. В силу сознательности и долга.
— У нас тут труднее, — сказала она. — Поэтому ты и бежишь. У нас, понятно, не Куйбышевская ГЭС, к нам фотографы с журналов не ездят.
— И природы такой нет, — вздохнул Силантьев, — и Степан Разин не живал тут.
И вдруг с каким-то сердитым удовлетворением они принялись перечислять, чего у них нет по сравнению с Куйбышевской ГЭС: клубов таких нет, и снабжение промтоварами хуже, и в «Правде» про Коркино писали последний раз пять лет назад, и коттеджей не строят, и заработков таких нет, и район отстающий… По мере того как рос список этих бед и недостатков, происходило, по выражению Ахрамеева, полное превращение материи, и Валька Исаев из героя становился дезертиром.
Переубедить Вальку до конца не удалось, он обещал подумать, но теперь уже не имело значения, уедет он или останется. Важно, что ребята другими глазами посмотрели на здешнюю свою жизнь… Кончилось все смехом. У Кости Силантьева лисенок убежал из корзины, девчонки закричали, лисенок вцепился с перепугу Вальке в спину, тот не разобрался, в чем дело, напугался, орет благим матом.
— После собрания Исаев подошел ко мне, — рассказывал Игорь Тоне, — и сказал: «А я думал, вы довольны будете, что я уезжаю». Что я мог ему ответить? Тут осторожно надо. Может, с парнем перестройка происходит.
— Да, конечно, — охотно подтвердила Тоня и, сделав усилие над собой, показала на папку. — Ты твердо решил с этим?
Он упрямо кивнул.
— Тогда я завтра поеду в Ленинград и захвачу.
— Завтра? Ой, неохота! — Он жалобно сморщился, и у Тони сразу потеплело в груди.
— Все равно надо ехать, днем раньше, днем позже — какая разница!
— Трудно мне будет без тебя. Посевная начнется.
— А я зачем тебе? Ты будешь сутками пропадать на своих станах.
— Но мне было бы кому позвонить оттуда. И приехать ночью, разбудить…
— Для меня это, конечно, здорово интересное занятие.
— Не смейся. Мне почему-то очень не хочется тебя отпускать, особенно завтра.
— Почему?
— Не знаю.
— Я бы могла задержаться дня на два… но ведь надо передать твою папку.
— Мы ее отправим почтой.
— Нет, нет, я должна отдать сама, чтобы не было никаких недоразумений.
Он долго, задумчиво смотрел на нее.
— Я понимаю, Тоня… но я не могу задержать…
Она засмеялась, зажала ему рот.
— Ты понимаешь, и я понимаю, мы оба понимаем, и не нужно, — она продолжала улыбаться, — все будет хорошо.
Сколько раз за это время ей приходилось сдерживать себя, так что еще один последний разок ничего не стоит. Больше она не огорчалась его настойчивостью. Ей надо уехать, она устала, ей хочется побыть одной, немного отдохнуть, не утешать, не готовить еду, не ждать, не прикидываться веселой — она очень устала.
Он уселся писать письмо Семену.
Лежа в постели, Тоня разглядывала его склоненное лицо. Под мягким светом керосиновой лампы зимний загар казался еще краснее. Время от времени Игорь касался кончиком ручки подбородка. Он придвинул к себе папку и осторожно погладил корешок. Обтрепанный воротничок рубашки углом стоял над его загорелой шеей. «Забыла подшить», — подумала Тоня. Ей стало совестно за свое лукавство и за недавние мысли об Ипполитове. Теперь, когда все было решено, ей захотелось тихонько встать, подкрасться к Игорю, поцеловать в шею и шепнуть что-нибудь, но тут же, как это случалось с ней последнее время, она на расстоянии ощутила устойчивый тошнотно-сладкий запах солярки, который прочно пропитывал его одежду, даже кожу, уничтожив родной запах его тела. Она натянула одеяло, закрывая нос. Лучше подождать, пока Игорь ляжет. А в наказание за свои скверные мысли она не будет спать, и когда он ляжет и положит голову ей на плечо… Дождь лениво топтался на крыше. В Ленинграде сна никогда не слыхала, как дождь стучит по крыше…
Она уснула, так и не услышав, как он лег.
— Сегодня уезжаете?
Надежда Осиповна стояла в дверях, смотрела, как Тоня, надавив коленкой крышку, закрывала чемодан.
— Да, пора экзамены сдавать.
— И надолго?
— Что надолго? — сухо спросила Тоня, почувствовав в голосе Надежды Осиповны насмешливый укол.
— Покидаете нас надолго ль?
Тоня чуть не ответила: «А вам-то какая забота?» Но удержалась, ради Игоря удержалась.
— Нет, ненадолго.
Надежда Осиповна присела на стул, понимающе усмехнулась.
— Я это к тому, если ненадолго, просить буду: купите мне в Питере фланельки покрасивей на халат.
— Пожалуйста.
— Деньги я вам принесу.
— Не стоит, у меня есть.
— А то, может, в тягость? — протянула Надежда Осиповна. — Чемодан-то, я гляжу, битком набит, и сунуть некуда будет.
Удар пришелся точно. Тоня от негодования разом придавила крышку, щелкнула замками, выпрямилась.
— Не беспокойтесь, вам больше трех не надо. Вы ведь коротенький шьете.
— Нет, ниже колен, — усмешливо сказала Надежда Осиповна.
Она сидела, закинув ногу на ногу, на плечах накинута цигейка, кофточка туго натянута на груди. Она любила ходить без лифчика, и Тоню это всегда почему-то коробило. Надежда Осиповна поболтала ногой.
— Только смотрите, не задерживайтесь.
Тоня отряхнула платье, подбоченилась, принимая вызов.
— Иначе?
— Игорь Савельич скучать станет.
— Шибко вы заботитесь о нем.
Надежда Осиповна длинно засмеялась. Зрачки ее зеленоватых глаз по-кошачьи сузились.
— Это я о вас, Тонечка. Жена в отъезде — муж в гостях.
— И на здоровье, — холодно улыбнулась Тоня. — Он у меня совсем бирюком стал. Кстати, я хочу Писаревых навестить. Может, что передать от вас?
Надежда Осиповна тоже улыбнулась. Притворно улыбаясь, они смотрели друг на друга, потом Надежда Осиповна тряхнула головой и засмеялась по-новому, с горечью.
— Эх, Тонечка, птенчик вы махонький, разве вам меня укусить! Я и так вся обкусанная. Писаревым стыдите. А мне и не стыдно. Где любовь, там стыда нет. Захотела бы, и обневолила его. Ведь он ровно теленочек. И жену его не пожалела бы, не стоит она того. Чего-чего, а, как говорится, присушить я еще могу. Разлучница, да? А как, по-вашему, — право на свое счастье я имею? А вот сама, своими руками отдала, — она недоуменно осмотрела свои раздвинутые пальцы, — хоть и маленькое, поношенное, а счастье. Кланялась, упрашивала отпустить его. Вот где вопросительный знак надо ставить.
Она встала, потянулась, плотно зажмурила глаза.
— Счастливого пути вам, Тонечка! Мне четыре метра, не забудьте.
Тоня закрыла за ней дверь, подошла к зеркалу, долго смотрела на себя. Нет, и это не может остановить ее. Никакой тревоги за Игоря, ничего.
Мотоцикл словно расстреливал вечерний покой пулеметной трелью.
Чемодан подпрыгивал в коляске. Тоня сидела позади Игоря. Воздух свежими ладонями закрыл уши, прижимался к щекам. Вспыхивали и проносились лунные лужицы на асфальте. Игорь, сжимая руль, вглядывался в мглистую даль шоссе. Горячее дыхание Тони щекотало ему шею. При толчках ее плечи, грудь касались его спины. На повороте она схватилась за него руками. «Останься так», — мысленно попросил он. Она осталась.
У них бывали такие моменты, когда они слышали мысли друг друга. Он был в ней, она в нем. Перед ее глазами подпрыгивал склоненный затылок Игоря с пушистой ложбинкой. Что-то укоряюще-робкое было в этом наклоне. «Нет, не надо, я сдам экзамены, нагоню и снова буду с тобой, каждый день», — мысленно утешала она его. Сна чувствовала тоску его предстоящего одиночества, его тревогу перед набегающей на них разлукой, и ей становилось жаль его. Возбужденная радость отъезда делала ее великодушной, она все прощала — свои раздражения, обиды. Ведь это их первая разлука. Ведь у него тоже нет никого, кроме нее. Касаясь губами его уха, она шептала ему, он кричал что-то в ответ, но ветер рвал его слова. Она слегка куснула его ухо.
Тормоза заскрежетали, машину занесло, он обернулся, пригнул ее голову к себе.
Тишина сразу надвинулась на них, затопила их зеленым лунным светом. На земле ни огонька, зато на небе перемигивались звезды, дымы облаков наплывали на прозрачно-желтую луну.