Гумер Баширов - Честь
Последний звук — и зал взрывается бурей рукоплесканий. На сцену летят цветы. Публика восторженно кричит: «Зиннат Хальфин!.. Бис... бис!..»
...Но тут, заглушая восторженные крики, отрывисто загудел паровоз. Со страшным скрежетом, толкая друг друга, вагоны покатились назад. Зиннат бросился к двери, чтобы выскочить, спрятаться в лесу от фашистских самолетов, зловещий гул которых слышался уже совсем близко. Как вдруг пол вагона выскользнул из-под ног и пополз вверх, а сосновый лес закачался, вздыбился.
Что произошло потом, Зиннат уже не помнит. Открыв глаза, — лучше бы они никогда не открывались! — он увидел, что его левая рука, его чудодейственная рука, превратилась в кровавую массу. В ушах стоял нестерпимый шум, голова горела, точно ее поджаривали на медленном огне. А кругом все дымилось, будто по земле прошел огненный шквал. Торчали обугленные доски вагонов, дыбились скрученные рельсы. В нос ударил тошнотворный запах гари. Вновь вспыхнуло пламя. Кто-то застонал в дыму.
С неимоверными усилиями Зиннат раскрыл глаза, чтобы в последний раз увидеть небо. Холодный луч вечернего солнца, словно боясь взглянуть на развороченную дымящуюся землю, торопливо скользнул вверх и, блеснув над колючей макушкой сосны, исчез, оставив во мраке и Зинната и землю.
2
Зиннат был немало удивлен, когда, очнувшись, увидел себя в госпитале. Его бескровные губы покривились, полузакрытые глаза подернулись холодком. Он даже не ответил на ласковый оклик няни, стоявшей у его кровати, и закрыл поскорей глаза, пытаясь опять погрузиться во тьму, из которой только что вынырнул.
Однако вопреки своему желанию Зиннат остался жить. Он долго не мог избавиться от изнуряющей боли в контуженной голове. Когда он раскрывал глаза, ему казалось, что зрачки вот-вот лопнут от боли, а закрывая их, он впадал в беспамятство, тяжкий бред.
Эти долгие мучительные дни борьбы между жизнью и смертью, казалось, вытравили из души Зинната все живое. Его ничто не радовало теперь, ничто не печалило, будто все его чувства развеялись вместе с пеплом сгоревшего вагона.
В один из многих бессмысленно тянувшихся дней в душевную его пустоту вкралась мысль о Нэфисэ. И странно, вместе с Нэфисэ вошло в сердце Зинната тепло, оно стало понемножку оттаивать.
Теперь Зиннат без устали мог вспоминать, как провожала его Нэфисэ до самой Волги и как не могли они расстаться до утра. Вспоминал и письма, которые она присылала ему в училище.
Да, в городе в жизнь Зинната ворвалась другая девушка. А потом он полюбил еще одну, еще...
В ту весну Юзлебикэ написала ему, что Нэфисэ вышла замуж. Он вспомнил, что Нэфисэ была когда-то на него сильно обижена. Даже называла его в письме бессердечным, жестоким. Но Зиннат не видел за собой никакой вины. Разве не имел он права полюбить другую девушку?
Зиннат сейчас ничего не ждал от Нэфисэ. Зачем нужен он ей — молодой, красивой?
И все же он послал ей письмо. Надеялся ли он получить ответ? Нет, не надеялся. Возможно, ему просто захотелось смутить покой молодой женщины.
Но дней через десять, совсем неожиданно, Зиннату вручили аккуратный белый конверт. Он сразу узнал почерк Нэфисэ. Адрес на конверте был написан круглыми, будто горошины, буквами; кажется, дунь — и покатятся. Хоть Зиннат и старался остаться совершенно равнодушным к этому событию, где-то в глубине души у него шевельнулась надежда: «Наверное, пишет: «Ах, бедный ты мой! Что с тобой сделали! Ведь был ты нам всем так дорог!»
Зиннат принялся читать письмо.
Первые строки оказались весьма приятными, и он, повеселев, пересел ближе к окну. Но чем дальше он читал, тем становился мрачнее. Дальше в письме слова были одно другого суровей и резче. Сердце у него застучало, забило в висках, и он разорвал письмо, не дочитав до конца. В тот день Зиннат не встал к обеду, ни с кем не разговаривал. Только перед заходом солнца он поднялся с постели и подошел к окну.
Была весна. В окно тянуло острым запахом почек, влажной прелью согревшейся земли. Зиннат наблюдал, как на закате зажегся краешек большого облака и горел червленым пламенем. Прислушался к тихому дыханию весеннего вечера. Но ни пылающее облако, ни мягкая тишина, подкравшаяся к окошку, — ничто не тронуло его. В сердце было пусто и холодно, и лишь злая настороженность степным ветром металась в нем.
3
И вот он снова в родных местах. Вот маленькая поляна, на которой, прежде чем войти в лес, полный земляники, мальчишки отдыхали и ловчее привешивали берестянки к поясам. Вот знакомый до последнего сучка старый в три обхвата дуб, вот веселая речушка...
Со стороны поля и лугов ясно послышалось щелканье пастушьего бича, и в нос ударил горьковатый запах дыма. Зиннат поправил вещевой мешок на спине и осторожно, словно вступал в неведомую страну, шагнул к опушке леса.
Мэулихэ, с треском ломая сучья о колено, возилась у казана, подвешенного над костром. Заметив появившегося из лесу человека в защитной форме, она бросила работу и стала вглядываться.
— Постой! — вскрикнула она. — Зиннат, не ты ли это? Вот уж действительно, живой человек обязательно когда-нибудь вернется! Благополучно ли добрался? — вытерев руки о цветастый фартук, она радушно протянула их Зиннату.
Зиннат сбросил мешок на землю и растерянно поздоровался с ней:
— Как сама живешь, а... а... — Он мучительно вспоминал ее имя.
— Уж давно не видались, забыл небось... Ведь я — Мэулихэ!
— Да-да, здра-авствуй, Мэулихэ-апа!
Косноязычие солдата смутило Мэулихэ. Она незаметно глянула на повисшую плетью руку, на бледное и жалкое исхудалое лицо. В любвеобильном сердце Мэулихэ, вмещавшем всегда не только свои, но и чужие печали, нашлось место и для горестного Зинната. Вспомнила она, что нет у него ни отца, ни матери, что ждет его одинокий дом, и запечалилась. Только не подала виду.
— Гляжу я на тебя, Зиннат, и радуюсь, —сказала она. — Очень хорошо, что вернулся. Ведь долго писем не было. Уж начали тревожиться. Ну, теперь слава богу... И домик твой цел, и картошку на случай возвращения колхоз тебе посадил. Очень удачно ты вернулся, Зиннат, очень удачно...
Продолжая говорить, она взяла тарелку, тщательно, с присущей ей опрятностью вытерла ее и наложила доверху пшенной каши. Потом стерла пыль со стола, наскоро сколоченного из неструганых досок, покрыла скатеркой и подозвала Зинната:
— Ты с дороги, проголодался небось. Поди подкрепись немного.
Отрезав два больших ломтя хлеба, она пошла к костру подвесить чайник.
Зиннат был глубоко тронут тем, что Мэулихэ встретила его хлебом-солью, как родного сына. Чтобы сдержать подступившие к горлу слезы, он закашлялся.
— Б-большое тебе спа-сибо, а... а Мэулихэ-апа! Сердечный ты человек. Ты мне напомнила мать. Ты первая встретила меня на родной земле.
— А как же иначе, все вы наши дети!..
Зиннат начал расспрашивать про дела в колхозе, и Мэулихэ сразу оживилась.
— В колхозе у нас, слава богу, все благополучно. С севом справились вовремя и картошку почти всю посадили. Народ очень старается. Уж так старается, что только диву даешься. Бывают такие дни, думаешь — не одолеем женской силой. Да куда там! Лучше всяких мужчин справляемся.
— Неужели? Смотри-ка! — вставлял Зиннат время от времени, не отрываясь от еды.
Мэулихэ рассказывала складно, с увлечением, то и дело упоминая имя Нэфисэ.
— А что... Нэфисэ у вас начальник какой? — спросил он как бы невзначай.
— Нэфисэ? Нэфисэ у нас уважаемый человек. Она нынче всему району пример подала. Как бы тебе объяснить... ну вроде Стаханова, что ли...
Зиннат даже голову поднял от тарелки:
— Да неужели?
— А как же! Ее теперь весь район знает. Чего только она не придумывает, удивительно прямо!
Мэулихэ присела у таганка и, подбрасывая в огонь сухие ветки, продолжала говорить:
— Только вот смерть Газиза подшибла ее. Ай-ха-ай, как измучила! — покачала она головой. — Она ведь из тех, кто в душе, одна переживает, а таким людям еще тяжелее... Теперь уж понемногу отходит. Труд, он все превозмогает.
Зиннат отодвинул тарелку с кашей и нервно вынул папиросу. В голове у него никак не вмещалось, что Нэфисэ, та самая его Нэфисэ, могла убиваться по ком-нибудь другом.
Вдруг Мэулихэ посветлела вся. К ним издали подходила группа женщин.
— Знать, долго ей жить на свете, — вот и сама заявилась.
— Ха, солдат возвратился, солдат! — вдруг весело закричала рыжеватая круглолицая девушка, шедшая впереди, и подбежала к Зиннату. — Вот и тебя увидеть довелось! Здравствуй, Зиннат-абы! Как доехал?.. Узнаешь меня? Я же Гюльзэбэр! Неужели забыл! Ты припомни... А знаешь, Зиннат-абы, мы так ждали тебя, так ждали...
Искренняя радость этой милой девушки заставила Зинната забыть обиды и сомнения.
