Евгения Изюмова - Аттестат зрелости
Сергей почувствовал, что у него на лбу выступили предательские капельки. Он краем глаза заметил, как побледнела Светлана, глаза её раскрылись широко-широко, потемнели, и Сергей понял, наконец, почему она казалась такой беззащитной: Рябинина была без очков.
Светлана резко развернулась на каблуках и направилась к Олегу Власенко из десятого «В». Олег расцвёл всеми веснушками, тряхнул рыжей шевелюрой, раскинул руки и принял Светлану, ловко повёл её в круг. Что-то часто Сергей видит их вместе, отчего бы это? Почудилось, что проваливается в пропасть, но Виктория вскинула ему на плечи смуглые полные руки и насмешливо пропела:
- Сэр, у вас, случайно, не столбняк?
И Герцев, подчиняясь музыке, начал танцевать, удивляясь, как это умудряется не наступать на Виткины туфли. На Осиповой было шёлковое, шуршащее, усыпанное блёстками платье, в тёмных, почти чёрных волосах сверкала заколка, будто корона. Инфанта... От сверкающей броши, золотых серёжек с рубинами, от чёрных откровенных глаз, улыбки у Сергея зарябило в глазах. Он чувствовал себя кроликом под властным манящим взглядом.
Виктория сразу же почуяла перемену в Сергее по тому, как он плотнее прижал руку к её талии, и жар накалившейся крепкой руки проник через холодок шёлка к её телу. Осипова торжествовала: не долго же упрямился Сергей Герцев. Она знала, какую власть имеют её улыбка, глаза над парнями, да что парнями - не раз ей назначали свидания и молодые офицеры в полку отца.
Сергей приглянулся Виктории, наверное, тем, что не бегал за ней, как другие, не восхищался, и самое неожиданное - пересел на другую парту. Самолюбие Виктории было уязвлено. И ей захотелось, чтобы Герцев был такой же ручной, как Окунь, как Сутеев. Она и Чарышева выбрала именно потому, что дружил с Герцевым, а значит, Герцев мог на правах друга присоединиться к ней и Чарышеву. Но Герцев опять почему-то не сделал так, как рассчитывала Осипова.
Наблюдая за Герцевым свежими глазами нового человека, Осипова заметила какую-то необъяснимую связь между ним и Рябининой, которую невзлюбила с первых дней. Виктория очень скоро поняла, что Рябининой нравится Герцев, и он, пожалуй, знал об этом, и хотя не дружил с ней, или как выражались в десятом «Б», не ходил, но будто связан с Рябининой невидимой ниткой-паутинкой, о которой никто не знал в классе. И ей ещё больше захотелось увлечь Герцева, или она не Виктория-победительница?
Но Виктория не применила «запрещённый прием», как с Чарышевым, не сказала Герцеву открыто, что он ей приглянулся. Нет, решила Виктория, тут надо быть осторожней, потихоньку приучать его к себе, и тогда она посмеётся над Рябининой, припомнит ей все шпильки. Ведь именно Рябинина приклеила Виктории, правда, лестное, но всё же прозвище - Инфанта. И столько вкладывала презрения в это слово, что Викторию передёргивало от злости, даже если слышала его от других. К тому же Осипова привыкла быть стержнем в любом коллективе, вокруг которого вращались все. Ум, красота позволяли ей это. Но в десятом «Б» третьей школы захолустного городишка Верхний она лишь расколола класс надвое, но абсолютного лидерства не добилась. И виновата в этом была, конечно, эта длинноногая цапля - Рябинина. Даже Окунь, который вообще не признавал никаких авторитетов, никогда не спорил с Рябининой и не говорил о ней ничего плохого, хотя наедине с Викторией зло и жестоко высмеивал всех одноклассников. Для самолюбивой Виктории делить лидерство было самым страшным, это она, приученная к всеобщему вниманию, никому не позволяла. И обид не прощала.
- Серёженька, завтра мы собираемся у меня: Новый год встречать, старый провожать, счастье загадывать. Ты приходи, Серж, - и Виктория легонько погладила Сергея по щеке.
Сергей задохнулся, словно был под водой, сдавленно ответил:
- Я не могу...
- Почему? - Осипова вновь погладила Сергея кончиками пальцев. Рука её скользнула к плечу Сергея и замерла на его шее. Получилось, будто Витка обняла его.
Сергей дёрнул плечом, чтобы сбросить мягкую кошачью лапку Виктории: показалось, что Осипова вот-вот вонзит свои коготочки ему в плечо, как их кошка Мурлыка, которая что-то шуршит на ухо и с лаской садиста, прижмурясь, покалывает кожу когтями.
- Мы собираемся у Игоря! - почти выкрикнул Герцев.
Осипова вновь пощекотала Сергея по щеке:
- Игорь вместе с Ольгой у меня будет, так что не заливай, Серенький!
- А я не буду! - Сергей отвёл голову в сторону от притворной ласковой ручки.
И сразу в глубине чёрных Виткиных глаз вспыхнули злые точечки.
- Ты уверен, что не придёшь? - в глазах, в лице Осиповой проглядывала неприкрытая ирония. - Ты уверен, Серенький?
- Да! Уверен! - выговорил он сквозь зубы. – И я не серенький, я – русый!
- Ой, какие мы не-е-рвные-е-е... - Виктория с издёвкой улыбалась. Она ещё что-то хотела добавить, но за спиной Сергея раздался крик: «Я ему сейчас выпишу по ушам! Пустите, вы!»
Сергей оглянулся и увидел, что Кольку Чарышева держат у дверей парни-дежурные с красными повязками на руках. Чарышев рвался в зал. Но дежурные крепко ухватили его за руки, что-то говорили ему, но Колька настойчиво пытался прорваться сквозь заслон.
Сергей буркнул Осиновой: «Извини», - и поспешил к двери.
Виктория осталась одна в кругу танцующих. Растерявшись, она совсем не знала, на кого вылить раздражение: как, её, Инфанту, оставили одну на середине зала во время танца?! Да это же наглость неслыханная! В такой ситуации Виктория-победительница оказалась впервые.
Герцев грудью вытолкнул Чарышева в коридор, резко спросил:
- Колька, ты чего скандалишь?
Дежурные объяснили Сергею:
- Он здорово наклюкался. Уведи его. А то увидят Кузьма или ваша Алина. Уведи.
Герцев подхватил Чарышева под руку и увлёк вниз по лестнице к раздевалке, насильно натянул ему на голову шапку, заставил надеть пальто. Чарышев сопел сердито, но позволил вывести себя на улицу. Герцев потащил его подальше от сверкающей окнами школы, пока Чарышев не опомнился, не затормозил на тротуаре, уперся ногами, как молодой бычок.
-Я никуда не пойду!
- У тебя, Колька, шарики за ролики заскочили? Да? - миролюбиво спросил Герцев.
- А чо Томка с Лёнькой Кудриным все время танцует! - обидчиво протянул Колька, закипятился, рванулся назад. Понял, что Сергей, несмотря на его «торможение», всё же уводит дальше и дальше от школы. Колька был очень пьян, тяжел, ноги его разъезжались в стороны на скользком тротуаре. Сергей едва удерживал Чарышева от падения.
- Дурак, зачем напился? Да ещё в школу явился в таком поганом виде? - выговаривал он Чарышеву.
- Дддля ххрабрости, - признался Колька. - Серёга, ты мне друг?
- Друг, друг...
- Тогда пойдем обратно... – жалобно попросил Колька, больше не пытаясь завернуть назад: Сергей выше ростом и сильнее Чарышева, и тот понимал, что силы неравные. - Я поговорить хотел с Томкой... Вот и выпил для храбрости, – Колька волновался и сильно заикался.
- Балда! Она и говорить бы с тобой не стала. Кричишь, что Томка мириться не хочет, а сам себе хуже делаешь. Дурак ты, Колька. Даже не дурак, это много для тебя, а просто придурок.
Колька понуро согласился:
- Конечно, дурак. Пойдем домой. Козел я: напился.
Снег поскрипывал под ногами. Сергей шел рядом с Чарыше-вым и мучительно пытался разобраться в самом себе. Голова звенела от шума музыки. «Как быть?» - думал Герцев. С одной стороны - Рябинина, молчаливая и строгая, её глаза - то ласковые и добрые, то злые и неприветливые. Как же он будет смотреть в эти глаза, если в них будет плескаться такая острая, немая боль, как на сегодняшнем вечере? Как? С другой стороны - Осипова, красивая, стройная, модно одетая... Нет, Осипову с Рябининой ставить на одну линию нельзя, уж очень они разные, соперницы. Вот именно - соперницы. Во всем. У Светки - душа нараспашку, открыта беде другого, а та лишь для себя старается.
Тут проклюнулся внутри какой-то отчаянный голосок, словно внутри Герцева сидел ещё один Сергей, как в матрешке: «Ну, что Осипова? Чарышеву мозги закрутила? Закрутила, да ещё как - контргайками... А Сутеев? Рисует теперь вместо чертенят Витку Осипову».
- Ага. Не пойду я к Инфанте, - сказал Сергей сам себе.
И вспомнил, как пламенело лицо, когда танцевал с Осиповой, как налились жаром ладони. Сергей затряс головой, нагнулся, зачерпнул горсть снега, лизнул, потом потёр снежком щёки, лоб, сдавил его так, что из снежка струйкой засочилась вода. И сразу стало легче, словно совершил он какое-то нужное дело.
- Эй, Колька! - толкнул Сергей плечом Чарышева. - Не вешай нос! Всё будет нормально! - и Герцев остатком снега в ладони мазнул Чарышева по лицу.
Окунь легко скользил по укатанной лыжне. Он сильно отталкивался палками и долго катился после толчка. На сердце у Васьки было легко и спокойно, давно уж так не было ему хорошо с тех пор, как ушёл отец...
С людьми Окунь старался держаться независимо, не расслаблялся. А потом в классе появилась Витка Осипова, Васька приударил за ней и даже забыл про свою боль, гвоздём засевшую в сердце. А здесь, в лесу, никого нет. Хочешь - пой, хочешь - кричи. Он так и сделал, закричал на весь лес: «Я – Окунь! - и улыбнулся: - Ребята рты разинут, как увидят меня». Он жалел, что сразу не согласился пойти с классом в деревню, где они осенью копали картошку, с концертом. Васька хорошо играл на баяне, потому Ольга Огуреева, их комсорг, попросила пойти с ними, но Окунь только ухмыльнулся в ответ. А сейчас жалеет об этом: только-только ребята оттаяли по отношению к нему, а он взял да опять «выпендрился».
