Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Упрям ты, Иваныч! Не миновать тебе беды!

— Не накликай, батя, не надо.

— И чересчур добр! — мрачно заключил Демид Назарыч. — Гляди, не стань добреньким. Последнее дело. Наша доброта должна быть зубастой, как таймень. — Помолчав, он продолжал угрожающим тоном: — А теперь я тебя — камнем по голове! На, получай!

— Что такое? — встревожился Морошка.

— А если Геля, не говоря ни слова, возьмет да и махнет отсюда? От срама! От неминучей беды! Что теперь скажешь? Говори!

И верно, беспощадный Демид Назарыч будто камнем хватил по голове. О чем только не думалось Морошке этой ночью! Но о том, что Геля может бежать с Буйной, он почему-то совершенно не подумал, хотя, как сейчас стало ясно, именно это и могло случиться прежде всего…

— Да что ты изводишь меня, батя? — взмолился Морошка. — Уймись!

VII

Заря еще пряталась за горами, но там, где каменные утесы почти сходились над Ангарой, уже пылало, как в паровозной топке. Свет зари лился оттуда по всей реке. Вся розовая, река легонько курилась, а высоко над нею радужным полотнищем на ветру трепетал и переливался быстро светлеющий небосвод.

Осторожно ступая по каменистой тропке, Арсений приблизился к прорабской. Бесшумно поднялся на крыльцо. «Наревелась, спит… — Он приставил ухо к дверной щели. — Проснется, да еще скажет: ты что меня под замком-то, как преступницу, держишь?» Помаявшись какое-то время в раздумье, осторожно повернул ключ в замке. Опять прислушался, приставив ухо к щели, затем снял замок и присел на верхней ступеньке крыльца.

Что и говорить, жизнь для Гели складывалась теперь на Буйной так нехорошо, что она и в самом деле могла махнуть хоть на край света. Удержать Гелю во что бы то ни стало, не дать ей принять опрометчивое решение — вот о чем думалось теперь Морошке.

Но он зря осторожничал — Геля давно уже не спала. Она не испугалась, когда Морошка открывал замок, — чувствовала, что это именно он и никто другой. «Разбудить боится», — подумала она с признательностью. Геля боялась новой встречи с Морошкой и потому обрадовалась, что он не торопится войти в избу. Ей надо было собраться с мыслями.

Час назад, когда Геля проснулась, едва начинало брезжить. Она очень удивилась, поняв, что нечаянно заснула в прорабской — на кровати у рации, поверх одеяла, уткнувшись носом в подушку. Прижимая ладони к груди, она долго прислушивалась, стараясь понять, здесь ли, в прорабской, Арсений Иванович. Потом вскочила с кровати и, осветив фонариком входную дверь, ужаснулась: крюк свободно висел на косяке. Несколько секунд Гелю бил сильный озноб, пока она не догадалась, что Арсений Иванович, уйдя куда-то, закрыл дверь снаружи. Она вернулась на свою кровать и, поджав ноги по-ребячьи, откинулась головой к стене. Так, в нелегких своих думах, она дождалась возвращения Морошки, но здесь оказалось, что все, о чем думалось целый час, надо обдумывать сначала. «Он сказал, что не верит мне… Но как не верить? — Мысли Гели начали новый круг. — Теперь-то он, конечно, верит. Верит и презирает. Дак и как не презирать? Считал девчонкой, а кто я теперь перед ним? Не глядеть бы на белый свет! Не только он, все теперь презирают. Все! И как только покажусь на брандвахте? Нет, надо скрыться! Надо скорее уехать!..»

Но тут Арсений Морошка быстро вошел в прорабскую, шумно протопал через прихожую и распахнул дверь ее комнатушки. При зоревом свете Геля увидела его испуганное лицо, расширенные от страха глаза и почти выкрикнула:

— Арсений Иваныч, да что с вами?

— Ничего, я так… — передохнув, ответил Морошка. — Ты не спишь? Ты спи, спи…

Осторожно прикрыв дверь, он теперь мягко прошагал по прихожей, вышел из избы…

За одну минуту, пока Арсений Морошка стоял в дверях, все, решительно все перевернулось в душе Гели. «Он испугался! Он подумал, что меня здесь нет». Сердце Гели согрелось необычайной нежностью к Арсению, одной чистейшей нежностью, какую она испытывала лишь к матери.

Минуту спустя она вышла на крыльцо. Взглянув на взгорье с зеркальными темными скалами, кое-где в ржавчине, будто в цветах, на розовые от зари лиственницы, а потом и на Морошку, она заговорила первой:

— Я уснула, Арсений Иваныч. — Голос ее, немного приглушенный, был достаточно спокойным. — Почему же вы не разбудили?

— А зачем? Какая нужда? — отозвался Морошка.

— Я ушла бы.

— Куда?

Геля нахмурилась и опустила глаза.

На земле, рядом с крыльцом, стоял знакомый тазик, в котором лежали ее мокрые платья, и поверху — золотистое, то, что шила год назад. Геля вспыхнула, поняв, что никто, кроме Морошки, не мог принести сюда ее тазик с реки, и произнесла застенчиво, почти шепотом:

— И тазик… Зачем же?

Но Арсений только отмахнулся от ее слов и, волнуясь, сказал:

— Скоро солнце взойдет. Поглядим, а?

Геля оперлась плечом на дверной косяк и ответила не сразу, жестоко бичуя себя:

— Мне и на солнце-то глядеть совестно!

Арсений поднялся на ноги, взял Гелю, как маленькую, за руку и осторожно, но все же заставил сойти на землю.

— Зря ты…

Он провел ее к обрыву, где у самой тропы к реке лежала повергнутая бурей старая береза. Усадив на комле березы, рядом с собой, сказал:

— Посидим…

За прожитый ею месяц на Буйной здесь они не раз сиживали вечерами. В первое время Геля обычно молча любовалась рекой и синими горами за нею, да и Морошка говорил мало, чаще всего лишь о погоде, о работе, о тайге. Геля была признательна Морошке за то, что он не беспокоил ее расспросами — откуда она и почему залетела в чужой край? Его сдержанность, ненавязчивость, может быть, и помогли-то ей быстро успокоиться и забыться. А однажды она сама, по какому-то внезапному наитию, заговорила о том, как со временем, должно быть, хорошо будет в ангарском краю…

Все вспомнилось — и все показалось дорогим. «Он затем и привел меня сюда, чтобы я все вспомнила», — подумала Геля и с новой силой ощутила прилив нежности к Морошке.

— Я слыхала, он не хочет уезжать? — спросила Геля, вспомнив, как Белявский кричал вчера вот здесь, у березы.

Арсений подтвердил это кивком головы.

— Ну, и я не уеду, — сузив глаза, сказала Геля. — Я ведь нужна здесь, Арсений Иваныч, да?

— А как же! — обрадованно подтвердил Морошка.

— Не желаю и не уеду! — отрезала Геля и заметно порозовела. — Пусть болтают что угодно! Пусть обливают грязью! Все вытерплю! — Она отвернулась от Морошки. — Я не могу уехать…

С минуту Геля молчала, опустив голову, может быть вслушиваясь в слова своего полупризнания, но вот быстро обернулась к Арсению и спросила строго:

— Рассказать?

— Не надо! Что ты! Замолчи! — едва не закричал Арсений. — Я не хочу ничего знать! Я хочу думать только о будущем! Только!

— Да почему я поверила себе? — закрыв глаза, выговорила она с болью. — Почему я такая? Надолго ли? Может, на всю жизнь?

— Не казнись, — страдающе попросил ее Арсений.

Он долго и терпеливо ждал, пока она успокоится. Время от времени Геля встряхивала головой, должно быть стараясь избавиться от навязчивых воспоминаний, и рука Морошки каждый раз сама собой тянулась к ней, но так-таки и не осмелилась коснуться ее плеча.

— Ты вот решила… — осторожно заговорил он, когда наконец-то уверился, что в юной, отходчивой душе девушки немного приутихло, и втайне стараясь поддержать Гелю в ее решении не уезжать с Буйной. — И я рад, очень рад. Но, может, ты все же побаиваешься его, а? Скажи, я живо…

— Вы не трогайте его, Арсений Иваныч, не марайте об него руки, — ответила она ровным голосом, вроде бы с удивлением засмотревшись на скалы. — Он сам уедет. Ведь он не любит меня, я знаю. Его заело, что я от него сбежала. Ему хочется поправить дело, а потом самому сбежать, вот и все! Чтоб я знала…

— Он не уедет, — возразил Морошка.

— Уедет. Не выдержит.

Догадываясь, что Арсений не понимает ее, Геля наконец-то обернулась к нему и посмотрела в его большие, скорбные глаза долгим и, на удивление, спокойным взглядом.