Виктор Подольский - Елена
Но на сей раз все получилось иначе. И на это были свои особые причины. Подготовить передовую должен был Танчук. Но Марк появился в редакции лишь в конце дня. Лицо его было багровым, волосы растрепаны, он нетвердо держался на ногах.
— Встретил, понимаете, голову колхоза Ильчука Федора Ипполитовича, — объяснил Марк, путая слова, — вы его знаете. А может, и не знаете. Хороший, добрый хлопец.
В последнее время в коллективе с тревогой замечали: Танчук пьет. Марк Андреевич и раньше не чурался рюмки, но то, что происходило ныне, внушало опасение. За время длительной работы в сельхозотделе у Танчука появилось немало друзей в районах. Почти ежедневно приезд кого-нибудь из них в город служил Марку Андреевичу поводом для постоянных «обмываний» наград, премий, выполнения обязательств, пополнения семьи. Месяц назад во время дежурства в типографии Танчук допустил грубую ошибку, которую тяжело переживал весь коллектив. Партбюро вынесло ему выговор. Марк Андреевич клялся положить всему этому конец, отрубить раз и навсегда голову «зеленому змию», но снова и снова срывался, хотя на дежурства уже приходил подтянутым и внимательным. Лена, многим обязанная своему наставнику, приобщившему ее к трудной сельскохозяйственной тематике, настойчиво уговаривала Танчука взять себя в руки.
— Возьму, Рыжуха, обязательно возьму, вот посмотришь. Тебе, как члену партбюро, обещаю, вот клянусь даже!
Однако вновь приезжали друзья, и заведующий сельхозотделом в разгар рабочего дня исчезал из редакции.
— Если кто спросит, скажи, в сельхозуправление пошел, — бросал он Лене на ходу.
Возвращался Танчук уже не в лучшей форме. Молча раскрывал папку с письмами или подготовленными к печати оригиналами; опускал шар-голову на мясистые руки и засыпал.
— Подлечиться нужно, Марк Андреевич, если уж так не можете. Обязательно, — и просила, и требовала Лена.
— Да ты что придумала, Рыжуха? Да разве я алкоголик? Уже два сына взрослые, инженеры. Не за горами, как говорится, на заслуженный… А ты — подлечиться…
Но обратиться к врачу Марку Андреевичу все-таки пришлось. Случилось это после того, когда он «забыл» подготовить для газеты важный материал.
— Хватит вам со мной мучиться, Василий Захарович, — тихо сказал он, заходя к редактору.
— Столько мучились, потерпим еще. Но запомните: не долго, — сухо и строго отчеканил Захаров.
— Сам все понимаю: не гожусь.
— Двадцать пять лет годились! Не увольнять же мне вас, полного сил, опытного журналиста, — воскликнул, вставая, Захаров. — Ведь с такой работоспособностью, как у вас, поискать надо! Глыбы ворочали. А теперь? Эх, Марк Андреевич…
— Было, — дрожащим голосом проговорил Танчук. Глаза его покраснели, на вздрагивающих щеках выступили крупные капли. — Пойду, подлечусь, Василий Захарович. Засасывает меня… Подлечусь, месяца два, три…
Захаров молчал. Только пальцы его нервно постукивали по столу.
— Освободите, Василий Захарович, от этого… от заведывания, чтобы у вас неприятностей не было.
— Обком вас утверждал в этой должности, — твердо ответил Захаров, — обком, если найдет нужным, снимет. Поняли?
— Понял, — всхлипнул Танчук, прикрывая глаза платком.
Редактор вышел из-за стола и протянул Марку Андреевичу руку.
— Подлечитесь, голубчик. Оступиться каждый может. Важно найти в себе силы вновь подняться. Понимаете, это важно. Подлечитесь. И я уверен — все будет хорошо.
— Спасибо, Василий Захарович. Большое спасибо, — лицо Танчука сморщилось.
— А пока, Марк Андреевич, ваши обязанности временно будет исполнять Ивченко. Поговорите с ней. Мы переведем ей в помощь кого-нибудь из другого отдела. Так?
— Так, — механически повторил Танчук и, опустив голову, вышел из кабинета.
XXII
Последние дни шефы работали особенно напряженно. Подвезли оборудование, выделили кран, и ребята старались досрочно завершить монтаж. И вот долгожданный день: с завода прибыла новая смена рабочих.
— Мы хотели бы только одного, — сказал на торжественном митинге в клубе, посвященном встрече и проводам, председатель колхоза. — Только одного, — повторил он, — чтобы новая смена была такая, как та, которую мы сегодня провожаем. Про них всех можно сказать одним словом: «Молодцы!»
В зале зааплодировали. Хлопали в ладоши и молодой колхозный инженер, и доярки, и шофер, и тракторист. Судомонтажники, которым торжественно уступили сцену и стол президиума, встали с мест и тоже начали аплодировать. Октябрята преподнесли корабелам цветы.
Председатель колхоза зачитал приветствие — благодарность заводскому коллективу, а девчата в вышитых украинских нарядах вручили судомонтажникам подарки. Когда стихли рукоплескания, на небольшую трибуну поднялся Саша.
— Наши ребята, — он оглянулся и показал рукой на президиум, — поручили мне от их имени сказать вам: спасибо за теплоту ваших слов, гостеприимство, за подарки и цветы. Мы рады, что успешно справились с работой, познакомились с вами и полюбили друг друга. Спасибо тем, кто нам помогал: и шоферу Пете, и трактористу Митрофану Ивановичу, и инженеру Столярову, и бригадиру стройбригады Рыбальченко, и вам, товарищ председатель, и всем, собравшимся здесь. Мы расскажем в своем цехе, что дружба с вами крепче корабельных тросов, выше космических высот, жарче солнца. Простите, может, слишком цветисто сказано, но, поверьте, от всей души.
Уезжали заводчане оживленные, но немного грустные. Как ни хотелось поскорей возвратиться домой, само расставание с друзьями всегда печально. В пути пели протяжные украинские песни, наполненные радостью и грустью, счастьем встреч и печалью расставаний. Пели дружно, все вместе, и ветер уносил из окна автобуса проникновенные мелодии.
При въезде в город Александр попрощался с друзьями. «Я сойду раньше, ребята, на площади Ленина», — предупредил он.
— Понятно! — откликнулись монтажники и хором проскандировали — «Я согласна».
— Вот, черти, — смутился Быховский, — все знают.
Через несколько минут автобус остановился. Быховский не предупредил Елену о приезде. Пусть будет неожиданностью, думал он, так лучше. Но в комнате сельхозотдела он застал только Танчука. Тот озабоченно расчищал ящики стола. На этажерке лежали аккуратно перевязанные папки, сложенные столбиком брошюры и книги.
— А, Саша? — обрадовался Марк Андреевич, протягивая пухлую руку. — С приездом. А мы с Леной тебя ждали.
— А где же?..
— Елена? Улетела, брат, на пару деньков в Сухое Озеро. Такова наша кочевая жизнь. Очень важное, ответственное дело.
— Жаль! А я хотел проконсультироваться… — замялся Александр.
— Я так и думал. Не зря такой роскошный букет прихватил. Без него какая же консультация. Вот только ты, брат, теперь соблюдай субординацию. Елена Ивановна теперь тут начальство.
Танчук обвел рукой комнату.
— Почему? — удивился Быховский. — А вы, Марк Андреевич?
Танчук махнул рукой.
— Уезжаю, Саша… в длительную командировку. Да… Так надо, — ответил он на недоумевающий взгляд гостя.
— Пройдемся, Марк Андреевич, я вас провожу.
— А чего же, пойдем. Зайдем в кафе. Выпьем минеральной воды. Пошли.
Но пойти в кафе не пришлось. Спустя несколько минут они мчались в машине вместе с Яковом Курганским на квартиру Ивченко. Из дому сообщили, что Ивану Федоровичу стало плохо. В коридоре их встретил врач «скорой помощи», пожилой мужчина с утомленным бледным лицом и воспаленными глазами. Он нервно теребил небольшие черные усы.
— Транспортировать больного сейчас невозможно, — шепотом сказал он. — Состояние тяжелое. Кто-нибудь есть из его родных? — врач внимательно посмотрел на шарообразного, точно мяч-великан, Танчука, высокого и тонкого, как березка, Курганского, коренастого большеглазого Быховского. — Кто-нибудь есть из родственников? — снова повторил врач.
— Я, — неожиданно и робко, будто не доверяя собственному голосу, откликнулся Саша. Голос его звучал хрипло, еле слышно.
— Состояние больного серьезное. Утром обязательно вызовите доктора из поликлиники. Но до утра, вы сами понимаете, далеко. Его нельзя оставлять одного. Мы еще до утра обязательно заедем. Обязательно! — повторил врач. — Пройдемте к больному.
На кровати лежал мужчина лет пятидесяти. Рот его был полуоткрыт, из труди вместе с дыханием вырывались хриплые звуки. Саша подумал, что если бы случайно встретил его на улице, непременно узнал бы. Это был оригинал, точной копией которого являлась Лена. Пусть морщины изрезали лоб больного, осколок провел глубокую борозду на лице, а на иссушенных щеках образовались глубокие впадины, все равно сходство с дочерью было очевидным.
С нежностью и тревогой смотрел Саша на больного. Жизнь еле теплилась в изможденном теле. Война изранила этого человека, сделала полуслепым инвалидом, отняла подругу-жену. Но он жил, превозмогая боль, перенося страдания. Именно жил, а не существовал, отгородившись от мира и людей. Жил как гражданин, боец, как коммунист.
