Евгений Воробьев - Высота
Токмаков вышел было из парткома, но тотчас же вернулся и спросил в приемной секретаршу:
— Можно от вас позвонить?
— У вас срочное дело?
— Личное!
— Личное дело тоже может быть срочным.
Решив позвонить Маше, Токмаков повеселел.
— Здравствуйте, Маша. Не узнаете?
Она ответила не сразу.
— Вот не ждала! — Все то же певучее уральское произношение.
— Удивляетесь? Извините, если оторвал от дела.
— Нет, пожалуйста! Уже отоспались?
— Я же вам сказал — как тигро-лев. И у вас поспал неплохо. И когда до своей клетки добрался.
— Я не о том. После вчерашнего отдохнули? Борис говорит, у вас творилось что-то страшное.
— Та буря уже позади.
— Разве была новая?
— Только что. В кабинете у Тернового.
— Вы расстроены?
— Нет, я рад.
— Тому, что вам попало?
— Знаете, Маша, я подаю рапорт Дымову. Хочу остаться в Каменогорске.
— Насовсем?
— Да. Вас это огорчает? — Токмаков представил себе, как она стоит сейчас у телефона. Голова чуть склонена набок. Рот полуоткрыт. Брови, она удивлена, приподняты.
— Маша, вы меня слышите?
— Я вас хорошо слышу, Константин Максимович. Что же вы замолчали?
— Мы давно не виделись.
— Разве? Два дня.
— Сорок восемь часов. Вы сегодня заняты?
— Да. А вы?
— Тоже.
Оба рассмеялись.
— А завтра?
— Завтра у меня подъем. Очень ответственный.
— Только осторожней прыгайте, берегитесь.
— Борис уже наговорил?
— Я сама прочитала в «Каменогорском рабочем»… Знаете, вчера в нашем саду буря поломала яблоню.
— Надеюсь, скороспелка-невеличка цела?
— Как, отец и вас угощал этой дрянью? — рассмеялась Маша.
— Что же мне оставалось делать, если не угощаться? У них такая приятная горечь!
— Кроме того, они терпкие!
— Я тоже заметил… В общем, этот сорт можно смело назвать «Южноуральская карликовая, с оскоминой»…
— Карликовая яблоня как раз уцелела.
— Жаль-жаль… Ну, а как там на бульваре ваши козоустойчивые?
— Выстояли.
— Я вам еще позвоню. Завтра или послезавтра. Можно?
Маша засмеялась.
— А сегодня вы просили разрешения?
— Набрался храбрости.
— Рискните еще раз.
15
Третий день приходил Нежданов к Дымову, напоминая о статье, которую тот обещал написать.
— Что же я могу сделать! — говорил Дымов сидящему перед ним Нежданову. — Тяну я, тяну с этой статьей. Но вы сами понимаете. Это же государственный вопрос!
— Да, статья серьезная и очень нам нужна.
— Но котелок у автора к ночи уже не варит. Вы не очень торопитесь? Посидите, потом по площадке пройдемся, статью обмозгуем. Идет? Ну и превосходно!..
Нежданов недоверчиво покачал головой: позавчера я вчера был тот же разговор, а статьи все нет. Опять редактор накричит, что Нежданов не умеет привлекать авторский актив…
Вошел заместитель Дымова Плонский, прозванный Скупым Рыцарем. Никто и никогда не видел его без тучного порыжевшего портфеля под мышкой, словно портфель этот прирос к Плонскому и стал частью его тела.
Плонский порылся в портфеле, достал толстую пачку бумаг и начал выкладывать их по одной на стол, под самое перо Дымова.
Дымов бегло просматривал бумаги.
— Нет, не согласен. Надо добавить… Ну, хотя бы тысяч пятьдесят. Вы понимаете, что это за дом? Дом выходного дня. Так что не будем скаредничать. Вот эту цифирку мы исправим. И нечего так вздыхать!
Плонский вытер платком одутловатое, в складках лицо.
— А как же мой баланец? Деньги-то у меня государственные…
— А я кто, по-вашему, — частник? — Дымов пригнул голову.
— Все составлено согласно смете прошлого года. Пожалуйста!.. Число мест не увеличилось…
— А запросы и требования строителей увеличились. Речь идет не о каких-нибудь человеко-днях, но о человеках. О лучших людях стройки. Нужно, чтобы в этот дом прямо-таки рвались. Чтобы ссорились из-за путевок!
Плонский снова вытер лицо. Он знал, отлично знал, что Дымов станет его ругать, но на то он и Скупой Рыцарь, чтобы торговаться из-за каждого рубля.
— Вообще, товарищ Плонский, я не советую вам так часто ссылаться на прошлый год. Давайте чаще думать о будущем годе.
Напоследок Дымов принял юрисконсульта треста «Домострой». Этот трест строил дома в рабочем поселке. В тресте утвердили проект, по которому стены комнат не штукатурили, а обивали толстым прессованным картоном. Жители называли этот картон «радость клопа». Дымов назначил специальную комиссию, передал дело в государственный арбитраж. Картон признали непригодным для обивки стен, стены решено было штукатурить, а все расходы отнести за счет «Домостроя».
— Но все-таки не совсем понятны причины, по которым вы настаиваете на штукатурных работах в этих домах, — произнес юрисконсульт вежливым баритоном.
— А что же тут непонятного? Один клоп поселится вашем картоне — и все пропало. Ничем его уже оттуда не выкуришь. Даже паяльными лампами выжигали. Прикажете весь дом сжигать?
— Позвольте! — пророкотал баритон. — Но ведь такие дома строятся не у вас одних!
— А где вы еще такие дома строите?
— Мало ли где! В Тагиле, например, в Макеевке, в Кривом Роге.
Дымов нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.
— Запишите, — сказал ей Дымов. — Составить телеграмму и послать в Тагил, Макеевку, Кривой Рог…
— Телеграмму о том, что мы забраковали работу «Домостроя» как непригодную и взыскиваем с них все протори и убытки по решению арбитража. Чтобы и там работу забраковали.
Юрисконсульт привскочил:
— Но согласитесь!.. Трест не может нести ответственность за антисанитарные условия, в которых живут ваши строители.
— Не живут, а жили бы. Если бы мы не выбросили ваш картон. И не заменили его штукатуркой. Вынуждены были это сделать. Вместо вас. А значит, за ваш счет… Извините, но вопрос ясен, а я стеснен временем.
Юрисконсульт попятился к двери и, растерянный, вышел.
— Я им покажу «не у вас одних»! — погрозил Дымов. — У них, наверно, управляющий трестом из прессованного картона сделан… Пора кончать с этой кустарщиной! Это еще в годы первой пятилетки мы слышали от некоторых умников: «Вот построим домну, а потом выведем клопов, умоемся и побреемся». Ведь вся беда в чем? В том, что они, эти субподрядные души, мне не подчинены. Будь это дело в моих руках, я бы вообще не разрешал строить такие клетушки. Для нашего времени — те же бараки. Только двухэтажные. Этот разговор, Нежданов, тоже к нашей теме относится! Культура строительства!
«Как же я насчет этих домов не знал?» — пристыдил себя Нежданов, делая запись в блокноте.
Только в первом часу ночи Дымов закончил свои дела, и они с Неждановым вышли из опустевшего домика.
На верхушке башенного крана, на домне и кауперах горят прожекторы. От этого небо — светло-синее, свет электрических фонарей — желтый, а красный флажок на макушке крана — серый.
Лучше всего освещена доменная печь, четко вычерчивается ее профиль, подсвеченный зарницами сварки.
Дымов и Нежданов все время что-то обходят, через что-то перелезают, перепрыгивают, обо что-то спотыкаются, куда-то карабкаются.
Вынырнул паровоз, застлав все облаком пара. Нежданов на какое-то время потерял из виду Дымова. Казалось, ночью снующих паровозов еще больше, чем днем, — это оттого, что на них все время нужно с опаской поглядывать.
Дымов не прочь свернуть с исхоженной дороги куда-нибудь в сторону, в темный закоулок, где можно наткнуться на сваленные как попало ценные материалы или обнаружить беспорядок. Медовец после таких прогулок только почесывает голову и гадает: когда Дымов успел это заметить?
Пробираясь через глухие строительные дебри, Дымов наткнулся в темноте на спящего. Тот улегся на труде песка — лежит ничком, уткнувшись лицом в рукавицы. Отсветы сварки подрагивают на цепи от монтажного пояса, надетого через плечо, как портупея.
— Как думаете, Нежданов, разбудить или не стоит?
— Вот чудак, разоспался! Конечно, если это лодырь, его нужно разбудить.
— И монтажного пояса не снял, — сердится Дымов. — Может, товарищи его где-нибудь на верхотуре из сил выбиваются, а он тут седьмой сон досматривает.
— Ну, а если это не лодырь, а геройский строитель? — продолжает гадать Нежданов. — Может, он только недавно на землю спустился. А чуть свет — снова на домну.
— Почему же он не уходит ночевать домой?
— Вы же знаете, Иннокентий Пантелеймоныч, что автобусы не обслуживают ночную смену.
— Что же ты не стукнешь в газете нашего автомобильного короля?
— А вы что же, ждете, пока я стукну? Король-то — ваш подданный?
— Ну как, Нежданов? Будить?
— Жалко. Знаете что? Не будем думать об этом человеке плохо. Поверим ему. Приятнее думать, что это не лодырь, а герой. Пусть спит!
