Овадий Савич - Воображаемый собеседник
Он остановился, подумал и вздохнул. Прежняя легкость сменилась у него тягостным недоумением. Он сразу стал хмур и угрюм.
— Да, — повторил он медленно, точно вдумываясь в свои слова. — Не знаю. Лежали — я и взял.
Если сослуживцы со страхом ждали от Петра Петровича чего-то необычайного, то вот это необычайное произошло. О нем рассказал сам Петр Петрович. Но он рассказал это так просто и естественно, что сослуживцы готовы были отказаться поверить ему. Ничья исповедь, никакое открытие не могли бы поразить их больше, чем признание Петра Петровича. Но простота и легкость, с которыми он преподнес всем свое признание, в соединении с каким-то совершенно искренним недоумением, звучавшим в его словах, никак не вязались с необычайностью события. А он сам, казалось, не понимал, чему удивляются сослуживцы. Он сам как будто ничего необыкновенного в своем поступке не видел. Он не понимал, казалось, даже такой простой вещи, что этого поступка никак не ожидали именно от него. Он говорил о казенных деньгах таким тоном, как будто подобрал на улице никому не нужную, брошенную вещь, принес домой и удивился, зачем он эту вещь поднял. Ему даже не приходило в голову, что за его поступок людей судят и осуждают. Но, с другой стороны, этот поступок, так, как он о нем рассказывал, был бессмыслен. Взять деньги для чего-нибудь — это все понимали. Но взять неизвестно зачем — это казалось выше человеческого понимания.
— Ну, погодите, — произнес вдруг обычно не открывающий рта Петракевич с дикою злобой. — Я и в театр могу прийти! Я ему покажу, мерзавцу!
— При чем тут Черкас? — высоко подняв брови и повернувшись к Петракевичу, спросил Петр Петрович. — Ведь это я деньги взял, а не он. И он не знал, из каких денег я ему даю. Он, наверно, думал, что из моих собственных.
При имени Черкаса сотрудники переглянулись, что снова очень удивило Петра Петровича. Казалось, многим из них стало что-то ясно, только они не могли это назвать. Но после слов Петра Петровича и эта блеснувшая догадка почти погасла. Все молчали. Наконец тов. Майкерский откашлялся и неуверенно сказал:
— Я не знаю, кому вы дали деньги, тов. Обыденный (это обращение по фамилии доказывало, что тов. Майкерский выходил уже понемногу из своей растерянности и начинал правильно оценивать события). Конечно, их можно взыскать с этого гражданина, который с первого взгляда внушил мне подозрение, если только они еще у него, ведь деньги, повторяю, казенные. Но это — скандал. Я бы не хотел доводить дело до скандала. При этом может пострадать репутация нашего распределителя. Я надеюсь, во-первых, что вы сами покроете недостающую сумму. Наконец, я просто задержу ее из вашего жалованья. Очевидно, у вас на руках ее нет, иначе вы бы вообще, вероятно, не начали всего этого разговора. Я полагаю, что пока мы все сложимся и временно восполним ваш долг. Как вы думаете, товарищи? Я вот даю червонец.
Тов. Майкерский порылся в бумажнике и протянул названную им бумажку. Петр Петрович глядел нашего с серьезным любопытством и вслед за ним сам зашарил по карманам.
— Вот, — сказал он, — у меня тоже есть. Двенадцать, тринадцать, вот — четырнадцать рублей. Больше нет.
— Двадцать четыре рубля, — сказал тов. Майкерский. — Товарищи, кто может еще дать? Это ведь временно. Тов. Евин все запишет и выдаст вам при уплате жалованья за счет тов. Обыденного. Я бы не стал беспокоиться, но я люблю, когда в кассе все цело. Мало ли что может быть.
Все подошли к столу и положили на него разные суммы. Евин все записывал.
— А вы сами, тов. Евин? — спросил тов. Майкерский.
— А я сам ни гроша не дам! — закричал вдруг скупой Евин. — Мало я намучился, еще плати!
До этого крика было нечто как бы автоматическое в движениях и во всем поведении сотрудников. Резкий возглас Евина напомнил им, что каждый из них — человек сам по себе, не похожий на других, с собственным мнением и собственными словами. Им захотелось отмежеваться от Евина, и они отвернулись от него. Даже тов. Майкерский не удостоил его взглядом. А сотрудники загудели, хотя и приглушенно. Слышно было, как упрямо твердил Петракевич:
— А я говорю, во всем танцор виноват!
Остальные что-то говорили о старости, об усталости, о враче. Петр Петрович слушал это гудение равнодушно. Даже выкрик Евина на него не подействовал, он только внимательно взглянул на бухгалтера и усмехнулся, словно жалея Евина за то, что деньги имели для него такую ценность.
— Тов. Кочетков, — сказал тов. Майкерский уже прежним своим начальственным тоном, — ступайте к дверям, а то никого там нет. Тов. Обыденный, вы тоже, пожалуйста, пойдите… ну, все равно куда пойдите. А вас, товарищи, я попрошу еще остаться на минуту.
Кочетков вышел. Петр Петрович еще не понимал, почему его отсылают. Он спросил:
— А я вам не нужен, Анатолий Палыч?
Тов. Майкерский недовольно сморщился и опустил глаза.
— Я вас прошу выйти, — сказал он. — Мне нужно… нам нужно… Одним словом, пожалуйста, выходите.
Петр Петрович пожал плечами. Он и теперь еще не понял, чего хотят от него. Он обвел всех глазами — все отвели свои глаза в сторону. Сердце его вдруг бешено заколотилось, как будто без причины. Он не решился задать еще вопрос, боясь, что, если он откроет рот, все услышат стук его сердца. Он сгорбился, поник и медленно вышел из кабинета. Оставшиеся не без тревоги посмотрели на тов. Майкерского.
— Вот что, товарищи, — облегченно вздыхая, сказал он. — Нас не касается, что такое с гражданином Обыденным. Я за такие проступки признаю одно наказание: немедленное увольнение. Хорошо еще, если мы при этом не сообщим в угрозыск. Но ведь это не какой-нибудь случайный у нас человек, а тов. Обыденный, он служит у нас со дня основания распределителя. Он — лучший и первый наш специалист. Конечно, со спецами надо быть всегда особенно осторожными, это ведь буржуазный элемент. Но с ним ни разу ничего не случалось. Я им нахвалиться не мог, да и вы, кажется, тоже. Мы его все даже любили. И поступок его в конце концов никому не повредил. Кроме того, мне лично, да и вам, кажется, этот поступок совершенно непонятен. Вот почему я решил посоветоваться с вами, прежде чем поступить с ним так, как я поступил бы в этом положении, не скрою, даже с любым из вас.
Момент был, с одной стороны, настолько торжественный, а с другой — настолько ответственный, что Райкин и Геранин чуть не расплакались. Они ведь не привыкли ни к таким сценам, ни к тому, чтобы с ними советовались. Они отводили глаза даже друг от друга. Они так любили Петра Петровича, — что охотнее дали бы разрезать себя на кусочки, чем пережить все, что произошло и что еще продолжало происходить, и что так жестоко развенчивало их кумира. Но и остальные были настроены не многим веселее. Первым заговорил храбрейший из всех — Ендричковский.
— Что уж наше мнение спрашивать, — мрачно сказал он. — Тут, может быть, врач нужен, а не мы.
— Танцор виноват, — еще мрачнее с упорством повторил свое утверждение Петракевич.
— Нас бы погнали, — колко заявил Евин. — Так чего же?
— А у кого был ящик не заперт? — со злобою накинулся вдруг на него Ендричковский. — Других в соблазн вводишь! Еще, может быть, тебя-то и надо гнать, бухгалтер! У, подлая душонка!
Евин тотчас же замолк и съежился. Он думал, что о нем все успели позабыть, да и не рассчитывал на такое действие своих слов.
— У него семья на руках, — робко потирая руки и краснея, вежливо заметил Лисаневич, — Мне кажется… не надо с ним… очень строго…
Он смешался и еще пуще покраснел. Райкин и Геранин умоляюще взглянули на начальника, но сказать ничего не решились. Язевич попытался было сострить, но неудачно, — на него и не взглянули.
— Нельзя гнать старика, — решительно сказал Ендричковский. Он чувствовал какую-то свою вину перед Петром Петровичем, хотя уже забыл, в чем она заключалась, и потому так решительно защищал его.
— Это мое дело: можно или нельзя, — сухо ответил тов. Майкерский, — Вы мне совет дайте, вот о чем я вас спрашиваю.
— И дам, — резко ответил Ендричковский. — Ему отдохнуть надо, он лучше прежнего будет. Отпуск дайте ему, в прошлом году он отпуском не пользовался.
— Ну и что же?
— А вот вернется из отпуска, тогда увидите. Просто он переработался, от усталости у каждого ум за разум может зайти. Вреда никому не было, ну и слава богу. Он отдохнет и сам поймет, что он сделал, и снова станет прежний.
Все посмотрели на начальника с надеждою и страхом. Но и он тоже, казалось, обрадовался найденному выходу. Он просветлел и сказал:
— Да, да. Это, пожалуй, неплохо вы придумали. У вас есть голова на плечах, тов. Ендричковский, только все-таки на службу надо приходить вовремя и дерзостей не говорить. Тов. Обыденный, правда, не пользовался отпуском и имеет на него полное право. А там уже увидим. Вы посещайте его и говорите мне, в каком он состоянии. Но, товарищи (тов. Майкерский согнал улыбку и посмотрел на сотрудников очень строго), прошу помнить: только во внимание к годам и к работе тов. Обыденного я соглашаюсь на ваше предложение. Мне его поступок непонятен. Если б я думал, что здесь имеет место обыкновенная растрата или покушение на нее, я был бы беспощаден. Я очень рад, что репутация распределителя остается непоколебимою, эта радость, конечно, действует на мое мягкое решение, но предупреждаю вас… А теперь за дело, товарищи, ступайте скорее, сколько времени потеряли. Да, об этом случае никому ничего не рассказывайте. О деньгах вообще — ни звука, а отпуск — просто очередной отпуск. И позовите Петра Петровича. А вы, тов. Лисаневич, пишите отпуск.
