Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
Дунетхан и Бади бросились к дяде наперегонки. Алмахшит присел на корточки, широко развел руки, чтобы обеих обнять. Но Дунетхан первая добежала. Дядя подхватил ее на руки.
— Ах ты мой Зубочек!
Алмахшит всегда ее так называл. Она еще маленькой была, а дядя возьмет ее за подбородок и скажет: «Ну, как дела, Зубочек?»
Дунетхан только визжит от радости, крепко обвила шею дяди. Тому хочется поднять и Бади, но Дунетхан не дает.
— Мой Алма, мой Алма! Он мой! — и еще тесней прижимается. Она тоже зовет дядю по-своему — Алма. Очень его любит.
— Ой, задушишь, озорница! — смеется Алмахшит и пытается спустить девчонку на землю. Как бы не так! А Бади тянет ручонки, вот-вот расплачется.
— Зубочек, ты любишь конфеты? — спрашивает Алмахшит и подмигивает нам.
— Люблю, люблю! Дай!
— Ага! А как же я достану, если ты повисла на мне? Ну-ка подумай.
Дунетхан разжала руки. Бади только этого и ждала, с радостным воплем вцепилась в дядю. Тот поднял ее высоко-высоко.
— Ух, какие мы тяжелые стали!
Подбросил над собой несколько раз и поставил рядом с сестренкой. Потом достал из кармана целую горсть похожих на подушечки желтых, красных и зеленых конфет. Половину отсыпал Бади и Дунетхан, а что осталось в бумажном кульке, протянул мне. Я взял две конфеты, кулек передал улыбавшейся Дзыцца, и мы пошли в дом.
Алмахшит расспрашивал Дзыцца про домашние дела. Как кукуруза, сколько посадили картошки, хватает ли хлеба, отелилась ли корова? И Дзыцца обстоятельно отвечала. Потом дядя справился о здоровье соседей. И как он всех помнит? К тому же многих называет своими близкими. Если не по крови близки, то или его крестник, или приходится кумом. Тот друг, а этот из того же села, откуда и мать Алмахшита.
— Эй, вставляй кому? Стекло кому? — послышалось с улицы.
— Кто такой? — спросил Алмахшит.
Дзыцца посмотрела в окно.
— Стекло кому? — кричал нараспев мужской голос.
— Это из Джермецыкка, — сказала Дзыцца. — Стекольщик. По воскресеньям ходит. Все дворы обойдет… Кто-то научил его двум словам по-осетински, да и те не разберешь. А тут еще двое повадились. Не то армяне, не то курды, не знаю. Послушать их, так со смеху умрешь! Едут в телеге и орут: «Мыло в яйцо, керосин в яйцо!»
— Это как же понять?
— Дескать, мыло и керосин меняем на яйца.
Алмахшит засмеялся.
— Габул, — говорит мне Дзыцца, — пойди скажи ему, что у нас нечего стеклить.
Я выбежал во двор. А стекольщик уже у калитки. Не выйдешь к нему — он прямо в дом. За спиной высокий деревянный ящик, торчат обрезки стекол. Я покачал головой: не нужно вставлять. Стекольщик побрел дальше, я глядел ему вслед. И тут кто-то позвал меня: «Эй!» Я сделал вид, что не расслышал, и скорее домой. Ну ее, эту старуху Гуашша, вечно что-нибудь просит!
Только вошел в коридор, и она за мной, постукивает своей палкой.
— Опять к нам, — прислушалась Дзыцца. — Кто-нибудь пойдите посмотрите.
Проворнее всех оказалась Бади. Вернулась и говорит.
— Это Гуашша.
— А почему не заходит?
— Некогда ей. Дров просит.
— Каких дров?
— Вам, говорит, ветер яблоню повалил, так хоть веточку от нее отпилите…
— Это надо же! — возмутилась Дзыцца, — Ну что за люди! Как в поговорке: один мельничные жернова веником обметал, а другой за ним с мешком ходил… У девятилетнего ребенка просит! И что ты ей сказала?
— А сказала, что у нас нету дров.
— Прямо так и сказала? — не поверил Алмахшит.
— Да.
— Молодец! — похвалил Алмахшит. — Сын этой старухи лесником в Джермецыкке работает, а она к вам за дровами… А что за яблоня была?
— Шафран. Наш[14] еще той осенью посадил, когда вернулся из Бухары, — ответила Дзыцца, и мне показалось, она погрустнела, упомянув о Баппу, моем отце.
Алмахшит долго молчал. Потом сказал с печалью:
— Хоть бы Байма объявился… Что-то часто вижу его во сне. Вот позавчера: будто бы ущелье, река, а он на той стороне. Хочет перейти, а моста нет. Гляжу, сосна поперек лежит, Байма по ней перебирается. Дошел до середины и говорит: дальше не могу, упаду. Я ему: не бойся, мол, ничего не случится. Нет, отвечает, не пойду… Нехороший сон.
Алмахшит снова замолчал, и у Дзыцца лицо грустное-грустное, ушла в свои мысли. И все из-за Гуашша!
Бади очень любила ту яблоню и называла ее «Красная яблонька». Позавчера вечером откуда-то такой ветер налетел, что чуть нашу крышу не снес. Несколько жердей сорвало. Потом слышим, с треском дерево повалилось, я выскочил под дождь: а это яблоня у колодца. С корнем выворотило. Только к утру утих ветер и перестал дождь. Как плакала Бади, когда увидела сломанное дерево!
И вот теперь Гуашша: нарубите ей веток с поваленной яблони. Хуже этой старухи никого нет. «Эй, эй!» — кричит. Будто моего имени не знает. Ну, пришла, так постучи в дверь, как все люди, — она палкой дубасит в пол. В первый раз, что ли, переступает порог! И что у нас гость, самая первая из соседей узнала. Войти, поздороваться? Ни за что! У Бади дров попросила… Словно в доме нет никого постарше. Эх, только б был с нами Баппу — пусть хоть все деревья бурей повалит!
Мы все молчим, потому что какая уж радость от Гуашша. Но вдруг лицо дяди Алмахшита прояснилось, брови вскинулись.
— А и шутник же был Байма! — весело сказал он, — Однажды приезжаю к вам, перед войной было. Вхожу во двор — даже собака не залаяла. Потом слышу, Байма поет. Сидит на чердаке, что-то там мастерит и поет, заливается: «Тощий волк, кожа да кости, гей! Отчего ты, волк, еле ноги таскаешь, гей!» Поет про отощавшего волка, на меня никакого внимания. Я послушал и говорю ему: «Чего так убиваешься, отдай волку свою корову!»
Дзыцца улыбнулась. А дядя Алмахшит начинает еще одну историю:
— Что он подстроил однажды соседу Гадацци!
— Это когда на барана поспорили?
— Ну да! И ты для всех нас стол накрыла, пошли потом к Гадацци, а у его жены ничего не оказалось. Припрятала или пожалела…
— Да что же мы все говорим и говорим! А гость голодный сидит. — Дзыцца даже руками всплеснула: в печи огонь шумит, стол давно пора накрывать. Достала из шкафа графин араки, сама к плите — жарить яичницу.
Дунетхан и Бади не теряли времени даром — по конфетке, по две схватят со стола и на улицу. Свои поели и у Дзыцца попросили несколько раз. Бади снова подошла к ней и что-то шепнула на ухо. Дзыцца громко ответила:
— У меня ни одной не осталось.
У Бади губы дрогнули, словно она вот-вот расплачется. И Дзыцца расстроилась. Она хотела успокоить дочку, пошарила в карманах, но там было пусто.
— Иди попроси от меня у Дунетхан, — сказала Дзыцца.
— Она сама у меня просила, — в слезах отвечала Бади.
Мне стало стыдно. Лучше бы мне сберечь те две конфеты. Отдал бы сейчас Бади и успокоил. Дядя Алмахшит пошарил у себя в карманах: тоже пусто.
— Габул, — сказал он, вынув деньги из нагрудного кармана, — сходи-ка в магазин и купи.
Дзыцца покачала головой: вот же несносная девчонка — выклянчила! Мне идти не хотелось, но дядя Алмахшит не дал и слова сказать.
— Ну что ты стоишь?
— На все принести? — спросил я.
— И побыстрей, а то магазин закроют.
Я бежал по улице и размахивал пятеркой. Пусть увидят, какие у меня деньги! А интересно, сколько на них выйдет конфет? Ладно, скажу продавцу Тотырбеку: взвесь на все пять рублей!
Жаль, на улице никого. Я добежал до перекрестка и свернул к магазину. Деньги сунул в карман, все равно никто не видит. Вон и у разрушенной школы никого… На крыльце магазина отдышался, руку в карман, чтоб бумажку пощупать. Пальцы проскочили в дыру, а денег нет. Вот это да, о дыре-то как я забыл? Оглянулся: наша соседка Айшаду куда-то идет, жена Гадацци. Больше на улице ни души. Перешла канаву и что-то подняла у себя под ногами. Я во весь дух помчался назад. Бегу и глаз не свожу с дороги. Догнал Айшаду, которая шла себе и шла — будто бы она одна на всей улице, а меня нет и вовсе. Догнал и спрашиваю, задыхаясь:
— Вы деньги не находили?
Она отпрянула, словно ее в спину толкнули.
— Какие такие деньги!
— Пять рублей потерял…
— Где потерял?
— Здесь на дороге.
— Ну и ищи!
Если и нашла, не вернет. Они все такие — что Айшаду, что ее муж Гадацци. Я всю улицу обшарил, нет пятерки, как сквозь землю провалилась. Конечно, это Айшаду! Да поди докажи. Вон уже возвращается. Верхней улицей — чтоб я не встретился.
Шел домой и чуть не плакал. Из нас только Дунетхан везучая: один раз нашла гребешок, потом перочинный ножик. И деньги находила! Гребешок отдала Бади, ножик мне, а деньги Дзыцца. Недавно подобрала на дороге пятнадцать копеек и мне принесла. Бади стала просить: «Теперь мне найди, я конфет куплю!» Дунетхан пообещала, и Бади ждет. А тут не то чтоб чужие найти, свои потерял. Да не пятнадцать копеек — целых пять рублей!
