Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь
— А шут тебя знает… Может, из тебя и впрямь что-нибудь выйдет. — Усомнилась, но осталась прежней. Она не отказывалась от малейшей возможности привязать его к мелочному быту — если не сердцем, то хотя бы законом, чувством долга, хотя бы цепью за ногу…
Это были первые семейные битвы, первые баталии, которые со временем превратили их в непримиримых врагов, но до этого было еще далеко, надо было не только учиться, но и одеваться, заботиться о теплом уголке и куске хлеба… Родственников у Моцкуса тогда не было, хотя теперь их появилось довольно много. И если б не Марина, черт знает какой получился бы из него академик. Прежде всего она уступила ему одну комнату в своей огромной квартире, помогала по мелочам, покупая билеты в кино или театр, и никогда не забывала, что студенту часто не хватает несколько рублей до стипендии и несколько спокойных часов перед экзаменом. Она не была слишком назойлива и лишь однажды, когда он решил уйти с последнего курса, сказала:
— Ты неблагодарный человек, потом будешь локти кусать.
— Почему?
— Потому что ты очень талантлив.
— Глупости! — Он снова слишком громко рассмеялся. — Сидеть ночи напролет и грызть книги может каждый.
— Нет, не каждый. Ученому прежде всего требуется огромная трудоспособность, самообладание и твердая воля. Крепкое здоровье, восприимчивость, интуиция и необычайное упорство… У тебя всего этого предостаточно, поэтому и разбазариваешь способности налево и направо.
— Послушай, Марина, иногда люди не лгут только потому, что не знают правды.
— Ты что-то скрываешь от меня? — Она испуганно посмотрела Викторасу в глаза и очень встревожилась.
— Мне надоело быть альфонсом. Мне стыдно получать все из твоих рук.
— Хорошо, тогда мы заключим договор. Когда встанешь на ноги — все вернешь.
— Вдвойне!
Договор они не заключили, но Моцкус не выдержал и спросил:
— Ты ревнуешь меня к науке, обвиняешь, что я слишком занят ею, но едва я захотел бросить ее, сразу другую песенку запела… Где логика?
— Не знаю, мне кажется, я смогу любить тебя и такого. Видать, одному из нас придется жертвовать собой.
— Обоим, милая, обоим, — поправил ее Викторас.
— Не понимаю — зачем?
— Я — науке, ты — мне…
— Все-таки ты порядочный подлец.
— Может быть, но только потому, что, вступая в сделку с тобой, я еще хочу вернуться.
— Ты еще и свинья.
Нет, он не сделался ни свиньей, ни подлецом. В глубине души он чувствовал, что без этой женщины он уже никак не обойдется, обязательно споткнется на полпути, что без Марины он не добьется поставленной цели, а если и докарабкается до нее, то затратит в три раза больше времени.
«Ладно, — Моцкус отгонял эти мысли и снова возвращался к ним как к небольшой, но постоянно ноющей болячке. — Любви не было, только благодарность, только чувство долга и обязанность, только барское упрямство любой ценой сдержать слово, которого добились от тебя не совсем честным путем. Еще жив был и постоянный страх, не хотелось возвращаться в милицию. Кроме того, появилось желание всегда досыта поесть, вовремя лечь спать. — Он подумал об этом и рассердился: — Кончай притворяться, были еще и острый запах ее духов, и искренняя близость… Но это уже мелочи».
Со службой Моцкус расстался быстро. Передал бумаги, перекрестил все левой рукой, взял отпуск, но так и не успел им воспользоваться. На улице он встретил Бируте.
— Я выхожу замуж, — сказала она.
— Девочка, куда ты все торопишься? — Эта новость вызвала у него некоторую досаду.
— Как не торопиться, если в нашей деревне уже не осталось ни одного моего ровесника?
— Сами виноваты.
— Я вас не виню.
— И чего ты хочешь?
— Пригласить на свадьбу.
— Спасибо, я обязательно приеду.
— Если и не приедете, я не стану сердиться.
— Послушай, девочка, так даже своих врагов в гости не приглашают.
— Конечно, но Альгис очень просил, говорил, что без вас будет нехорошо.
Они расстались, но пришел этот подлец Жолинас и свадьба расстроилась. Когда арестовали Альгиса, Бируте прибежала к нему вся в слезах словно помешанная.
— Что он вам сделал?
— Ничего.
— Тогда почему вы его теперь?.. Перед самой свадьбой?
— Когда сделает, будет поздно.
— Тогда забирайте и меня. Вместе. Всех!
— Ты нам ничего плохого не сделала и даже не собиралась сделать.
— Но теперь я сделаю! — Она вытащила из-за шали гранату и положила на стол. — У меня тоже винтовка есть!
Викторас побледнел, вскочил и стал пятиться от этой сумасшедшей, а она уже ничего не соображала, только вытаскивала из-за шали и бросала на стол всякую ржавую дрянь. — Чего вы боитесь?! Арестуйте, сажайте, я тоже прячу оружие… Мы оба!..
Поборов страх, Моцкус сгреб в кучу это подобранное под кустами добро и лишь тогда улыбнулся:
— Ты, малышка, с этими игрушками обращаешься как с кухонной утварью, поэтому не только я, но даже любой повар тебе не поверит. Ты понятия не имеешь, что с этим металлоломом делать. Пистолет забирай обратно, он допотопный, а эта штука, — показал на гранату, — может в любой момент отправить нас на тот свет!
— И пусть! — Она бросилась к столу.
Но Викторас заслонил от девушки зловещие трофеи, обхватил ее руками и попросил:
— Будь добра, поезжай домой, а я все сделаю, чтобы твой жених как можно скорее вернулся к тебе. И пообещай, что никогда больше не станешь собирать под кустами эти страшные игрушки. Договорились? — Он не сдержался и поцеловал ее в лоб.
Совсем растерявшись, она обняла Моцкуса обеими руками, повисла у него на шее и заплакала. Ему еще не приходилось видеть так плачущего человека. Боже, какая мука видеть плачущей красивую женщину, но еще сильнее страдаешь, когда эта женщина немножко нравится тебе и ты сам повинен в ее слезах…
И тут вошла Марина. Она оценила ситуацию — холодно, но сочувствующе взглянула и спросила:
— Что с этой девушкой?
— Бандиты убили ее родителей, а теперь жених попался за нелегальное хранение оружия.
Вдруг Моцкус устыдился себя. Старик, старик, ты уже все путаешь! Ведь сначала Бируте уехала в медучилище, а только потом ее родителей… Когда она вернулась. Ведь Альгис попался намного раньше… Тогда ты еще не был знаком с Мариной. Тогда нас инспектировал ее отец. Он спросил:
— Что с этой девушкой?
Ты ответил:
— Ее жених попался за нелегальное хранение оружия.
— И его нельзя отпустить?
— Можно, но я уже все передал Милюкасу.
— Ты еще раз проверь. Милюкас горячий и может наломать дров.
— Хорошо.
— А как тебя звать, девушка?
— Бируте.
— Ты очень красивая, и слезы тебе не идут. Кроме того, тебе следует побыстрее уехать отсюда.
— У меня в городе нет родственников.
— Поезжай ко мне. У нас огромная квартира. И очень холодная. Мы с дочерью иногда, если замерзнем, играем в ней в волейбол. Ну как?
— Я должна посоветоваться с родителями.
— Я устрою тебя в медучилище. Там работает моя дочь. Хорошо?
— Хорошо.
И они уехали вместе. Вот как было. Уже тогда Марина постепенно пропалывала вокруг тебя женский род, а ты думал — природа у нее такая: всем помогать в беде. Лишь через два года ты поселился в той же комнате, в которой жила Бируте. А жена тебе чертовски надоела, поэтому и вешаешь на нее всех собак, которые были и не были…
Лодка чиркнула дном по песку и остановилась. Моцкус молча вылез из лодки и по отмели пошел к берегу. Не спеша поднялся по высокому, скользящему из-под ног склону и вышел на асфальтированное шоссе.
Вокруг все изменилось. Дорожники порядком перерыли окрестности и, сооружая насыпь, снесли все холмики, так восхищавшие его когда-то, оставив лишь небольшие огрызки этих холмиков, несущие на себе электростолбы. Маленький ручеек был заключен в толстую трубу с изломанными краями и торчащей арматурой. Викторас смотрел на ржавое железо и видел на этом месте искореженный взрывами деревянный мостик, а под ним — лаз в бункер, который он искал целых два года — более семисот дней и ночей!.. Видел несколько срубленных сосен и слышал молитву Стасиса Жолинаса, напоминающую какое-то заклятие: «Слава богу, этот уже не придет… И этот, и этот…»
Махнув рукой, он спустился по склону и взволнованно буркнул:
— Поехали! Поплыли!
— Почему так быстро?
— Я не Наполеон, меня выигранные битвы не вдохновляют.
— Сегодня вы все время что-то не то говорите, — удивился Йонас.
— Я — не счастливчик, поэтому решил бросить охоту.
— Это еще что!
— Мне кажется, будет куда лучше, если доктор экономических наук станет плавать по озеру и переписывать уток, еще оставшихся в живых.
— Дело ваше. Закон и в этом случае будет на вашей стороне.
— Если закон никем не нарушается, значит, он устарел. А насчет бани ты, Томас, прав: от себя никуда не убежишь. Если она еще не остыла, я обязательно искупаюсь.
