Глеб Горбовский - Шествие. Записки пациента.
Евгений У покоев был городской знаменитостью в определенных кругах. А вот какого именно профиля, Мценский в точности не знал, но знаменитостью явно незначительной и к тому же пьющей: то ли актер, то ли поэт-песенник, но скорей всего — спортсмен. В городе с ним долго возились: воспитывали, перевоспитывали. Упокоев метался по асфальту на своих «Жигулях», невинно улыбался инспекторам ГАИ, но время от времени приходилось ему дышать в индикаторный приборчик, и тогда его ненадолго лишали водительских прав.
Мценский встречал этого юркого, переливчатого, скрипевшего престижной кожей хищника в одном из «демократичных» кафе на Невском проспекте, в дверях которого не было швейцара и где можно было подслушать полуинтеллигентный треп, сдобренный лабухским сленгом, а глазами натолкнуться на чью-либо полузнакомую улыбку. Здесь можно было примазаться к веселой компании и схлопотать глоток бормотухи на дармовщинку. Здесь многие знали друг Друга в лицо и понятия не имели, что за этим лицом стоит, а то и прячется?
Упокоев выскочил из жигуленка, направляясь в кафе, у дверей которого в мрачном раздумье топ-та лея «порожний» Викентий Валентинович, прижимавший к измученному организму учительский портфелишко.
— А я, собственно, к вам! — ухватила знаменитость Мценского за пуговицу блейзера, такого некстати нарядного. — Есть разговор…
— А вы не ошибаетесь? Я ли вам нужен?
— Вы. Только не здесь, не в этом гадюшнике. К тому же, если не ошибаюсь, вы на нуле? Выпить хотите? Как следует, в ресторане? Под красную рыбку и вежливое обхождение? Скажем, «Метрополь» сгодится?
— Не знаю, ч-чем обязан?
— У меня к вам предложение. И не бойтесь, я не шпион. Я — Упокоев! — произнес живчик свою фамилию и милостиво улыбнулся, ожидая аплодисментов.
— Очень приятно, только…
— Садитесь в машину. У меня хорошее предложение, тихое, даже благотворительное. Потом спасибо скажете.
В машине по дороге к ресторану Упокоев изложил просьбу.
— Хотите… подлечиться?
— То есть?!
— Поправить здоровье, черт возьми, не желаете? За казенный счет? Выведут из вашего помятого организма алкогольные осадки, введут витамины. А с моей стороны — помимо ресторана, приличные продуктовые передачи два раза в неделю: икра, цитрусовые, шоколад и прочие баночки с импортными компотами.
— Собственно, за что и почему?
— За красивые пуговицы на пиджаке. Мне, знаете ли, не нравится, как вы последнее время выглядите.
— Да, но ведь я работаю. На носу экзамены.
— Когда в ваших классах кончаются занятия?
— Через неделю. Но ведь экзамены…
— Уверен, что с экзаменов вас отпустят. Притом с радостью. Узнают, что вы за ум взялись, и благословят.
— Я в этой школе недавно.
— Считаете, что еще не принюхались? Плохо вы знаете своих коллег. Советская учительница — самая бдительная по винной части. Потому как у любой из них муж, брат, сын — потенциальный алкоголик. Мой совет: соглашайтесь, не раздумывая. На время экзаменов устрою вам бюллетень. На нервной почве.
— Видите ли, подлечиться я не против… Мне один врач сулил, приглашал меня один хороший человек… Может, слышали: Чичко Геннадий Авдеевич? Лечит внушением. Убеждает. Отговаривает как бы…
Упокоев тормознул, прижав жигуленка к поребрику, внимательно посмотрел в слезящиеся, опухшие глаза Мценского, с минуту посоображал.
— Он там консультирует, этот ваш Чичко. В больничке, куда я хочу вас поместить.
— Поместить?! — насторожился Викентий Валентинович. — А собственно, по какому праву? Почему вы распоряжаетесь мной? В-вы, да ведь вы сами-то кто?! Зашибаете не хуже моего! От вас и сейчас кардамоном пахнет — небось зажевали?
— Зажевал. Успокойтесь. Потому-то и обратился к вам, что самому тошно. Ищу поддержки. Сочувствия. Думаете, на меня не давят, чтобы, значит, лечился и все такое прочее? Еще как давят. Дома, на работе, даже на улице. Только не созрел я морально. Время не пришло. Обстоятельства не сложились. Вот и прошу, чтобы вы подлечились вместо меня.
— Вместо вас?!
— А что тут такого? Вам реальная польза, мне — символическая. Вы хотите лечиться, я — нет покамест. А напрягают обоих.
— И как же это, мать честная? По чужим, выходит, документам подбиваете лечиться? Уголовщина?
— Какая же это уголовщина? Где вы такую статью читали, чтобы за лечение от болезни, неважно от какой, сажали в тюрьму? Не все ли равно, кем вас в карточку больничную запишут, Упокоевым или еще кем-то? Не на секретный объект проникаете, а всего лишь в психушку. В «наркологию». Где все равны. Как в бане. Направление получу я. И вы. Только потом ваше направление утопите в сортире. А мое предъявите. И еще: на отделении, когда будете лечиться, в основном помалкивайте. Или хмыкайте неопределенно. Это если вами заинтересуется кто-нибудь из моих поклонников. Кстати, внешне вы чем-то напоминаете меня. Вы не находите? Вам сколько лет?
— Сорок будет в октябре.
— М-да. На пяток лет постарше меня идете. Хотя кому какое дело, как я выгляжу в больнице? От болезни румянцев не ждут. Разве что туберкулезных. Короче, выпить хотите? Если нет — тогда привет! Поищу более смекалистого добровольца. Нет, вы только подумайте: чуваку предлагаешь отдохнуть, и не просто, а с комфортом! Бесплатная медицинская помощь плюс угощение в лучшем ресторане города. А чувак кочевряжится.
— И что же, Чичко Геннадий Авдеевич действительно там консультирует?
— Еще как консультирует! И не только этот ваш Чичко, но и с мировым именем специалисты стараются.
И Мценский согласился.
Не просто уставший — истерзанный, изможденный, измученный — он так и плюхнулся в подвернувшуюся возможность отдохнуть от себя всегдашнего, жалкого. А и то — представьте себе человека, который не просто валится с ног, человека, прошедшего пешком от Камчатки до Невы, и вот ему предлагают… стул. Как тут не плюхнуться? Месяц гарантированного существования: горячая пища, витамины, чистое белье, туалет, успокоительные пилюли. А главное — месяц без болезни, без собаки, которая днем и ночью хватает тебя за пятки, а то и повыше: за сердце. Месяц без хронического кашля и то наслаждение. А тут…
Конечно, мозг, память, воображение, вообще интеллект еще сопротивляется: как же, опять в психушку укладывают! А ноги, печенка, кишечник, вся требуха да и вся разлохмаченная, рваненькая сеть нервишек согласны! Более того — жаждут расслабиться, прикорнуть, «перекурить», набраться трезвых силенок, вынырнуть из мутней глубины запоя, чтобы глотнуть прокарболенного, диспансерного воздуха, а затем, устояв на ногах, оглянуться вокруг и, если посчастливится, вновь увидеть над городом солнце или, чем черт не шутит, Геннадия Авдеевича Чичко.
И Мценский согласился. «Полежать». В третий раз.
В клинике, на отделении, ему сразу же воткнули толстую иглу — прямо в тощую мякоть левой ляжки, и стали нагнетать в организм зеленоватый физраствор, и вновь Мценскому показалось, что мясная плоть его ноги начинает отслаиваться от костяка, а на сожженном политурой языке и нёбе шевельнулись, закурчавились волосы. Потом еще укол, так называемый, горячий, в вену, от которого впечатление, будто изо рта, как из банной каменки, повалил жар, зной. Словом, в который уже раз началось очищение «механизма», якобы предваряющее очищение духа.
Надежды Мценского на отыскание в лечебном лабиринте участливого медицинского «морячка» по фамилии Чичко не оправдались. Вместо него подвернулся смекалистый экс-осветитель Володя Чугунов, личность бойкая, внимательная, хищная и, что замечательно, умудряющаяся выпивать даже там, где от этой дьявольской привычки пытаются лечить, — то есть на отделении. Глядя на Мценского, Чугунный сразу же сообразил, что перед ним никакой не знаменитый Упокоев, а некто совершенно другой. И с ходу принялся шантажировать Мценского, грозя тому разоблачением. Это именно он, Чугунный, подбил тогда Викентия Валентиновича на «клиническое» преступление, после которого Мценский был вышвырнут из лечебницы недолечившимся.
А лечили тогда рефлекторным методом, действуя на страх и на отвращение пациента, при помощи антабуса и апоморфина. Не в душу заглядывали, а в железы внутренней секреции. Не на сознание давили — на отдельные участки «мозгового вещества».
Очищенного от не столь давних возлияний пациента пичкали тем или иным препаратом, а затем подносили ему стопаря, определенное количество спиртного, кому тридцать, кому пятьдесят, а кому и все сто граммов — в соответствии с комплекцией испытуемого. В крови потчеваемого происходила незамедлительная реакция, больной начинал или нещадно «травить», или натуральным образом помирать — на глазах неизумленной публики, то есть медперсонала. Происходило сие действо коллективно, сразу над несколькими алкашами. Палату, в которой все это совершалось, веселые пациенты прозвали «палатой космонавтов». Возле каждой койки табуретка, на которой стопка с горячительным, долька апельсина или яблока на закусь. Тут же сестры с кислородными подушками и шприцами, суднами, призванные вызволять алкашей из лап клинической смерти.
