Виктор Стариков - Звезда победы
— Что же, — протяжно сказала Марина Николаевна. — Всех вы поздравляли, теперь и я вас поздравляю с преодолением первого рубежа обороны противника. Кажется, так говорят на вашем военном языке, — она протянула ему руку. — До свиданья, — и исчезла в темном подъезде.
Фомичев постоял с минуту, все еще ощущая тепло ее руки. Он увидел, как загорелся свет в комнате Марины Николаевны, и медленно пошел вдоль улицы.
14
В эту ночь старший мастер Василий Петрович Фирсов ждал в гости сына.
Единственный сын Фирсова плавал по морям, и старый мастер волновался, ожидая его в отпуск после многих лет разлуки. Проснувшись, Василий Петрович долго лежал в постели, прислушиваясь к возне на кухне, думая о том, как он сегодня встретит на вокзале сына.
Старик поднялся и прошел в кухню. Жена готовила пироги. Черный кот сидел на подоконнике и внимательно наблюдал за ней. Василий Петрович подошел к жене и погладил ее плечо.
— Не опоздаешь с пирогами?
— Теперь уж быстро, почти все готово.
Мастер побродил по комнатам, воткнул штепсель репродуктора, но радио молчало. «Ночь еще, какое теперь радио?» — подумал Фирсов. Еще раз посмотрел прочитанную вечером газету. До прихода поезда оставалось часа полтора-два. Фирсов вернулся в кухню.
— Пойду я, а?
— В такую-то рань… Поспал бы еще.
— Нет, пойду. Тихонько пойду, на скамейке у вокзала посижу.
Фирсов стоял, следя за быстрыми движениями ее пальцев, ловко закатывавших комочки мяса в тесто.
— Эх, старуха, если бы завод хорошо работал! — воскликнул он.
— Помолчал бы хоть ночью.
— Ну, ладно, ладно. Тебе и слово не скажи… Я сам себе с заводом надоел. Да и молчать-то трудно.
И он поспешил скорее уйти.
Василий Петрович шел по темному поселку. Кое-где в окнах горел свет. Вдали протяжно, по-ночному кричали электровозы.
За опушкой леса сверкала россыпь заводских огней. Фирсов остановился и посмотрел, как раскаленное днище ковша плыло в воздухе, прячась и исчезая в просветах деревьев.
Мастер взглянул в сторону завода и опять вспомнил о звезде. Она всегда была ему видна в этом месте, над воротами проходной. В темные ночи он по ней держал путь.
Старик подумал о своем цехе. В ночной смене стоял мастер Коробкин, выдвинутый из подручных, и Фирсов в последнее время, случалось, заглядывал в цех по ночам, проверяя, как без него идет работа.
«Успею на вокзал», — подумал мастер и свернул на тропку, убегавшую через лес к проходным воротам.
На колошниковой площадке он увидел забурившийся вагончик. Двое рабочих пытались поставить его на рельсы. Фирсов послал к ним еще четырех рабочих.
— Где Коробкин? — спросил он.
Но Коробкин уже сам шел к нему.
Фирсов подошел к пирометристу, взял у него журнал записей температур. Надев очки, мастер минут десять молча рассматривал журнал, по-стариковски пожевывая узенькими губами. Потом шумно вздохнул и, возвращая журнал, только спросил:
— Коробкину говорил?
— Смотрел он, вместе к форсунщику ходили.
Температура в печи медленно снижалась, она уже была на семьдесят градусов ниже той, которую днем держал Фирсов.
— Смотрели! — осуждающе сказал он. — Не смотреть надо, а дело делать.
Не откладывая, Фирсов пошел сам к форсунщику. Тот возился с вентилями ревущих форсунок и не слышал, как Фирсов несколько раз окликнул его. Он обернулся, когда мастер властно тронул его за плечо. Молодой форсунщик с красноватым от постоянной близости к огню лицом, торопливо вытирая паклей руки, пошел за мастером.
— Разве так за печью смотрят? — с укором сказал Фирсов, когда они на несколько шагов отошли от печи. — Упустил тепло — теперь вот поднимай. Учу вас, учу! Неужели мне каждую смену дежурить надо?
Форсунщик виновато молчал.
— Разве это только мое дело? — ворчливо продолжал мастер. — Сами говорите, что соревноваться надо, проплав поднимать. Ну, пойдем вместе посмотрим.
Минут пятнадцать он вместе с форсунщиком налаживал и регулировал подачу топлива.
— Внимательно следить надо, — наставительно сказал он. — Да больше думать, присматриваться, а не так — шаляй-валяй.
Василий Петрович опять поднялся на колошниковую площадку проверить, как выполняются Коробкиным его приказания. К нему подошел засыпщик Чувашев. На черном от пыли лице ярко блестели белки молодых, веселых глаз.
— Посмотри, мастер, мою выдумку! — крикнул он. — В три раза больше огарка засыпаем.
Фирсов замотал головой.
— После, после…
Приближалось время выпуска штейна. Фирсов торопился проверить, все ли готово к приему металла. Он уже забыл, что шел встречать сына, что вовсе не собирался задерживаться в цехе. Минут через тридцать Василий Петрович забежал в конторку отдохнуть. Коробкин кричал в телефонную трубку диспетчеру о ковшах для шлака.
— Чувашев вас искал, — сказал Коробкин, кладя трубку. — Он такое придумал…
— Подожди ты с Чувашевым. Скажи-ка лучше: готов ли к выпуску штейна?
Он знал, что сделал Коробкин для подготовки к выпуску штейна и что ему осталось сделать, но все-таки выслушал его, проверяя честность нового мастера. Коробкиным Фирсов остался доволен.
— Ты запомни, — сказал он, — температура для нас — самое главное. Сам видишь: ведем печь горячо — все хорошо; чуть холоднее — неприятности начинаются. Велико ли дело — семьдесят градусов, а вот печь пошла хуже. Теперь до утра температуру не нагоните.
Он еще раз подробно рассказал молодому мастеру, как надо держать факелы пламени, регулировать подачу топлива, и напоследок спросил:
— Чего там у Чувашева?
— Новые борта к вагонеткам приварил. Теперь не летит пыль.
— Да ну! — обрадованно воскликнул мастер. — А я от человека отмахиваюсь.
Он нашел Чувашева в низком полутемном коридоре, где из потолочных бункеров засыпался в вагончики с высокими бортами горячий огарок — обожженный концентрат.
— Какой такой вагончик? — закричал Фирсов, толкнув Чувашева в бок. — Показывай.
— Скоро подойдет, — сдержанно ответил Чувашев, но блестящие глаза плохо скрывали его радость.
Подошел вагончик. Вдвоем они обошли его. В этом вагончике ровные борта были заменены лопастями, нависающими над внутренними стенками. Открылся бункер, и вагончик стал быстро заполняться огарком. Мелкий, как пыль, огарок от движения воздуха ринулся по борту вагончика, но, встретив лопасть, сел обратно на дно. Воздух в коридоре оставался чистым.
— Здорово придумано! — восхитился Фирсов. — Два года с этим возились и ничего путного не могли придумать.
Фирсов стоял около ковша и рассматривал струю штейна, бежавшего по жолобу. У него было усталое и довольное лицо. Прищуренные глаза улыбались. Все шло хорошо. Он во-время пришел в цех. Нужен здесь, ой как нужен опытный глаз! Учить еще надо молодежь.
Завидев подходивших директора и парторга, Фирсов хотел повернуться и незаметно уйти. Но было уже поздно. Немчинов направился к нему.
— Как дела, Фирсов?
— Температуру маленько упустили, но сейчас опять расходится печь, Георгий Георгиевич.
— А без вас она ночью разойтись не может?
— Георгий Георгиевич, — сказал Фирсов, смущенно взглядывая то на директора, то на парторга. — Я всего на часок и зашел. Мастер молодой, форсунщик такой же.
— Молодыми все мастера бывают. Так всю жизнь и будете бегать ночью на завод? Вы здесь днем нужны. Днем все и надо делать.
— Не я один ночь-ноченску здесь сижу! — с сердцем сказал Фирсов. — Полон завод народу. Вы вот ходите…
— Смотрите-ка, — сказал Данько, — уже светает.
Все подняли головы и сквозь пыльные стекла увидели просветлевшее небо. В двери цеха виднелись не совсем ясные, с расплывающимися углами, здания соседних цехов.
— Эх, как задержался! — с огорчением вырвалось у Фирсова.
Это было так неожиданно, что все рассмеялись.
— Сына прозевал! Поезд, наверное, давно пришел, а я здесь торчу.
Он торопливо пошел из цеха. Все знали, что Фирсов нетерпеливо ждет в отпуск сына. Парторг нагнал его и сказал:
— Возьми в гараже дежурную машину. — Он пожал ему крепко руку. — Эх, мастер, как же это ты?
— Какая уж теперь машина! — плачущим голосом ответил Фирсов.
Немчинов и Данько еще долго смотрели вслед мастеру. В сером, предрассветном воздухе предметы, как на негативной пластинке, постепенно становились отчетливыми и резкими. Звезды над заводом тускнели, словно остывая и покрываясь пеплом.
15
Данько взглянул на часы: они сидят уже больше двух часов, а Сазонов, предупрежденный заранее, так и не пришел.
Годунов, Кубарев и Данько писали письмо — вызов всем сменам на соревнование за лучшие показатели в ватержакетном цехе.
