Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 1
— Историю мы с тобой в школе учили? Знаем, какое это старое слово «кочевник»! Как услышишь его, кажется, что тебя сразу на много веков назад бросило. Не подходит, совсем не подходит такое слово к нашим оленеводам. Не та у них теперь жизнь. А вот кое-что от старых времен все же осталось. Возьми, например, яранги.
— Не думаешь ли ты дома на колесах в тундре построить? — засмеялся Айгинто.
— Зачем на колесах? — возразил Гэмаль. — Простые, обыкновенные, как в поселке у нас, дома. В тех местах, где много кочевых путей пересекается, большие поселки строить надо. Не сразу, конечно, сделаем это, но сделаем!..
Айгинто долго молчал, задумчиво глядя куда-то вдаль.
— Какие большие мысли тебе в голову приходят, — наконец отозвался он. — Я еще не думал об этом. А, однако, надо уже подумать. На берегу мы яранги почти убрали, надо теперь и в тундре убирать.
Отдохнув, председатель и парторг пошли дальше. И вдруг их внимание привлекла лебединая песня. Они осмотрелись. Стройный косяк из двадцати лебедей медленно плыл в небе на север. Огромные крылья их взмахивали плавно, через ровные промежутки времени.
Когда лебединая песня растаяла в синем небе, Гэмаль тихо сказал:
— Хороша земля наша, Айгинто. Люблю я, сильно люблю свой край!
15
Ковалев прошелся по кабинету, остановился у окна, выходившего на бухту. Сплошная гряда льдов медленно двигалась к берегу.
Сергей Яковлевич подошел к столу, взял в руки телеграмму, прочитал ее еще раз: «Возможен заход Кэрвук тчк Жди тчк Крепко целую Галина».
Второй год служила Галина военным врачом на корабле. День войны застал ее в Архангельске, когда она должна была выехать на Чукотку, к мужу. Там она и была мобилизована. Второй год с величайшим напряжением следил Ковалев за судьбой своей жены. Однажды он совсем потерял с ней связь и получил тревожные вести, что ее корабль потоплен. Никто не знал, чего стоило Ковалеву это тревожное сообщение. Но Галина была спасена. И вот пришла телеграмма…
— Возможен заход в Кэрвук! — еще раз вполголоса повторил он. — Но вот забьет бухту льдами, — мимо пройдет пароход… не увижу Галину.
Медленным движением он достал из кармана трубку, закурил, подошел к столу, потянулся за второй телеграммой. Коммунисты поселка Якан просили секретаря присутствовать на отчетно-выборном собрании. Обещал. Надо поехать, — твердо решил Сергей Яковлевич. Благо здесь под боком, полчаса ходу на катере.
…Через час на катере торговой конторы, нагруженном мукой и ящиками с консервированным молоком, секретарь отправился в Якан. С севера дул резкий, холодный ветер, загоняя в бухту пловучие льды. «Тяжелейшая ледовая обстановка», — подумал Ковалев, враждебно поглядывая на медленно плывущие к берегу ледяные глыбы. Выбирая чистые места, катер лавировал между льдинами. Чем дальше уходил он от Кэрвука, тем гуще становились льды. Порой острые выступы льдин со скрежетом царапали обшивку катера.
Ковалев находился в рубке вместе со старшиной катера Васильевым.
— Не затерло бы, Сергей Яковлевич, — тревожно оглянулся на секретаря Васильев.
— Я и сам думаю, — отозвался Ковалев. — Пожалуй, надо повернуть назад.
— Да, если затрет, директор торгбазы живьем меня съест! — сказал старшина, поворачивая катер.
Ветер крепчал. В море до самого горизонта, где клубились черные снеговые тучи, виднелись льды. Катеру все труднее и труднее было выбирать путь. Старшина Васильев невольно вел его все дальше в море, где льды были реже. «Далеко забрались, — тревожно думал он, — и несет все дальше и дальше».
Начинало темнеть. Льды все чаще и чаще царапали обшивку. Появилось несколько серьезных вмятин. Секретарь хмурился, крепко зажимая во рту трубку.
— Видишь большую льдину? — обратился он к Васильеву. — Входи в ее развилок, иначе раздавим катер.
— Значит, дрейфовать? — испуганно спросил старшина.
— Значит, дрейфовать!
Ковалев сказал это так спокойно, что Васильев не без удивления пристально посмотрел ему в лицо и повел катер в развилину громадной льдины. Выход закрыло второй льдиной. Катер очутился как бы в небольшой озерце.
— Если льдину раздавит — несдобровать нам, — заметил Васильев.
— Берега пологие, на лед вытеснит, — не вынимая трубки изо рта, ответил Ковалев.
— А вы, Сергей Яковлевич, случайно старшиной на катере не работали? — улыбнулся Васильев. В присутствии этого человека он чувствовал себя совершенно спокойно, хотя прекрасно понимал, что опасность велика. Ковалев посмотрел на его веснушчатое лицо и, улыбнувшись, ответил:
— Нет, не работал. Но ты учти, что я уже пятнадцать лет на Чукотке живу.
— А-а-а! Ну, тогда, конечно… — понимающе протянул Васильев, доставая из кармана кисет.
— Возможен заход в Кэрвук! — повторил вслух Сергей Яковлевич и так стиснул трубку, что заныли зубы. Васильев и не подозревал, что творится в душе у секретаря.
Выкурив трубку, Ковалев незаметно для старшины набил вторую. «Не может быть, чтобы все это кончилось так нелепо, — пытался он успокоить себя. — Подует южный ветер, разгонит льды, и завтра утром мы вернемся в Кэрвук».
— В рубке дежурить станем по очереди, — сказал он Васильеву, — а пока я сойду вниз.
В кубрике Ковалев прилег на спальный мешок, закрыл глаза.
— Какая нелепость! При нормальных условиях сегодня к вечеру я уже мог бы из Якана вернуться в Кэрвук.
Перед взором его стояла Галина. Стройная, с тонким, нежным лицом, она смотрела на него серыми большими глазами. Ковалеву казалось, что никогда с такой силой не ощущал он, насколько любит жену. Вспомнилось первое знакомство, когда она была еще студенткой медицинского института; потом она стала его женой, родила дочь, а затем неожиданная разлука, когда ему снова пришлось вернуться на Чукотку по решению ЦК. Галина с дочерью должна была по окончании института к нему приехать, но… началась война…
— Нет, мы будем сегодня в Кэрвуке! — Сергей Яковлевич встал и направился в рубку.
Васильев внимательно посмотрел в лицо секретаря и подумал: «Наверное, беспокоится за катер, боится, что сам я не услежу».
Секретарь сел на банку, покрытую мешками.
— Послушай, Иван Васильевич, ты очень любишь свою жену? — вдруг обратился он к старшине. Васильев удивленно посмотрел на Ковалева, смутился и, наконец, ответил:
— Да как вам сказать, Сергей Яковлевич, будто бы и грыземся иногда, а вот сейчас сердце ноет о ней. А вдруг, не к худу пусть будет сказано, что-нибудь случится?.. Как она там с детишками останется? — Васильев окончательно справился со своим смущением и добавил: — Чего таиться — очень люблю… И ее и детишек!
«И ее и детишек!» — мысленно повторил Ковалев, и вдруг ему явственно представилось крошечное существо, с пухлыми ручками, с маленьким пунцовым ротиком и еще неосмысленными серыми глазенками. Да! Это был человек! Это была его дочь! И назвали ее Леночка! Это он первый назвал ее так. «Леночка, — едва слышно прошептала тогда Галя. — Лена, Елена!» — уже вслух повторила она. А в глазах ее, на похудевшем лице, насквозь пронизанном самым теплым, самым нежным светом, светом материнской любви, было столько восторга, столько гордости, столько осмысленного и выстраданного счастья, что Ковалеву хотелось распахнуть настежь дверь дома и крикнуть на весь мир: «Люди! Посмотрите на нее! Посмотрите на женщину-мать! — И, может быть, тихо и нежно добавить: — Посмотрите на мою лебедушку… Посмотрите на маленького лебеденочка!» Она пристально вгляделась в его лицо и тихо спросила еще воспаленными от перенесенных страданий губами: «Что с тобой, милый Сережа?»
О, если бы можно было сейчас, в эту минуту, еще раз ответить ей. Он сказал бы такие слова… Он так стиснул бы ее руки! Он так прижал бы ее к своей груди! А он… Этот крошечный лебеденочек… был бы он сейчас здесь, с ним… Как бы нежно он поднял его на руки, с какой гордостью понес бы по земле… показать друзьям, соседям — людям!
В голове Ковалева, разгоряченной воображением, которое рисовало ему возможную встречу с женой, рождались все новые и новые картины прошлого. Щедрая фантазия его дополняла былые картины тем, что могло бы случиться сейчас, если бы он мог увидеть, увидеть жену и дочь вот в эту минуту.
Расстегнув «молнию» на меховой рубашке, Ковалев вышел из рубки, цепко охватил голыми руками обледенелые поручни на палубе катера.
Уже наступила ночь. Луна проглядывала меж мохнатых туч, беспорядочно, хаотически стремящихся неизвестно куда. Тусклые зеленоватые искры то вспыхивали в гранях льдов, то потухали снова. Горбатые и прямые, с острыми и тупыми верхушками, большие и маленькие, льдины, так же как и тучи в небе, двигались по морю неудержимой, несметной лавиной, сшибаясь друг с другом, уходя в черную пучину морской воды и снова с шумом вырываясь в самом неожиданном месте. Неумолчный ледяной стук, как будто это сталкивались кости, да короткие всплески воды наполняли ночь приглушенными звуками, и они тоже как бы придавлены были неимоверной тяжестью холодных мертвых глыб. Каскады фосфорических светлячков мелькали роями то там, то здесь, как только открывалась освобожденная ото льдов черная вода. На севере клубилась мгла, на юге горизонт очищался. В той стороне, где находился Кэрвук, когда проглядывала луна, смутно вырисовывались седые вершины сопок.
