Александр Виноградов - В конце аллеи...
Накануне ухода егерей долго и обреченно пьянствовали в избе Матвея. Немецкий майор, хлебнувший задиристого первача, закатывался в издевательском смехе:
— Партизан придут, пиф-паф Матвей… Смелый партизан. — Щурился на очумелого, не ворочавшего языком Гришку. — Тебе нет. Твой висит дерево. И ноги ходят воздух. Русский не прощать вредитель. Стреляйт всех. Как больной собак. В среду прийдут эсэс забирайт молодежь Германия. Ви будит помогать гнать Германия молодежь.
Трезвевший в смертном страхе Матвей длинной, беспокойной ночью обдумывал спасительный выход. Прикинуться, что в неведении, мол, был — кто поверит! Шепнуть парням — а если прознают про длинный язык немцы? Сунулся за советом к жене, но та гадливо отодвинулась: «Как впутался в дерьмо, так и отмывайся сам…»
В то утро, дохнувшее в избу снежной свежестью и стылой тишиной, Родька скатился с печки рано и, громыхнув подмерзшими воротами, устремился к Ваське Криволапову. Пушистый снег покрыл накатанную колею, и кто-то, прошедший ранним утром, проторил в сугробе узкую тропинку. Родька так спешил к другу, что чуть не сбил неторопко вышагивающего по тропинке Матвея.
— Куда в такую рань разлетелся, пострел? — вопросительно прогудела заиндевевшая борода.
— На кудыкину гору, — ощетинился Родька.
Хотел шмыгнуть в сугроб, чтобы разминуться с предателем, но староста неуступчиво качнулся в его сторону:
— Случаем, не ты картинки вывешиваешь?
— Пройти мне, дяденька, — сбавив пыл, попросил Родька.
— Успеется, недолго вам бегать осталось. — Предусмотрительно оглядел пустынную улицу, хваткими пальцами вцепился в Родькин полушубок: — Теперь слушай в оба уха. И чтобы ни гугу! Всем парням и девкам шепни. В среду немцы заявятся. В Германию вас погонят. Смекаешь, вояка вихрастый? А все Матвею виселицей грозите, так и Ваське, дураку, скажи. Засомневаются ребята: мол, откуда узнал, так язык в узелок повяжи, стой на одном — люди верные предупредили! И точка! — Грузно отшатнулся в сугроб, уступая тропинку Родьке.
Ребята пристрастно и горячо допытывались у Родьки: откуда, мол, взял? Он клялся, божился, что верные люди подали такую весть и рассусоливать некогда. Вот-вот фашисты нагрянут.
Ребят набралось человек двенадцать, и ушли они тихой звездной ночью. Кое-какой харч попихали в сумки, а вот оружия сыскать не смогли. Только Васька горделиво помахивал берданкой.
Растерянно посовещались: куда же двигаться? Самые осторожные настаивали: отмахаем верст тридцать, к обеду придем в Медведиху. Туда никакой фашист не забредет, в эту окруженную со всех сторон торфяными болотами деревню война не докатилась. Бои гремят рядом, скоро наши вернутся. Там и дождемся своих.
Васька начисто отмел такие предложения. Он зло высмеял ребят: сядем в подпол, на свет божий носа не высунем, а там, смотришь, и вызволят нас на свободу. Да и то надо учесть, что по пути в Медведиху не миновать нескольких гарнизонов. Немцы в бирюльки не играют, постреляют как осенних цыплят.
Ваське ребята доверяли. Уже за деревней он по-командирски властно распорядился:
— Пойдем в Монастырские леса. Там, поговаривают, партизаны хозяйничают.
— Откуда тебе известно? — засомневался робкий голос.
— Земля слухами полнится, — непререкаемо отозвался Васька. — Где же им еще укрываться? В Монастырских лесах такие чащобы водятся, что, может, еще и человек там не бывал.
Они делали редкие привалы. Пока держалась ночь, нужно было миновать открытую местность и вклиниться в кромку леса. Только бы успеть, лишь бы проскочить людные места, где их, безоружных, фашисты возьмут голыми руками.
К утру сильнее вымотались ребята, а девчонки держались бодро, носов не вешали и даже подтрунивали над уставшими парнями. Они на рассвете обошли Пепелиху — по некогда большой деревне перед войной шарахнула молния, да и спалила всю ее дотла, — и до спасительных лесов оставалось пять километров. Перевалить через большак — и вот оно, надежное убежище…
Васька бдительно держался всю дорогу, но длинный переход ослабил внимание парня — они и ахнуть не успели, как в низкорослом кустарнике залязгали автоматы, большак ожил резкими командами, зачихал моторами укрытых лапником машин. Ребята растерялись, Васька успел по-кошачьи прыгнуть в кювет, наотмашь сбив берданкой автоматчика, но обреченно увяз в рыхлом снегу, черной мишенью задергался на его нетронутой белизне. Короткая очередь разорвала промерзлую тишину.
Леденящая вялость разлилась по телу Родьки, смерзлась сосущим холодом под самым сердцем.
Пленников выстроили перед офицерами, в ответ на его команды то и дело слышалось:
— Яволь, господин Штейнгоф… Яволь, господин Штейнгоф!
Родион исподлобья поглядывал на офицера, пытаясь прочитать свою судьбу. Но ничего, кроме брезгливой бесстрастности, не выражало замерзшее лицо обер-лейтенанта, опаленное во всю щеку багрово-синим родимым пятном: ни злобы, ни торжества по случаю удачной поимки беглецов. Глядя на заснеженный лес, перчаткой поманил Родиона. Один из солдат прикладом вытолкнул Родьку.
«Сейчас вслед за Васькой отправит, — обожгла пугливая мысль. — Послушались Ваську, вот и к смерти пришли. Сейчас бы в Медведихе были».
Офицер спросил тихо и даже сочувственно:
— Партизаны?
— Нет, нет, нет! — заорал торопливо Родька, но офицер будто не расслышал его истеричного крика, а так же сочувственно и тихо повторил:
— Партизаны?
— Нет, нет, — замотал головой Родька. — Хлеб по деревням ищем.
Офицер рассмеялся вежливо, прикрывая перчаткой сизое родимое пятно:
— Значит, отрядом хлеб собираете… Битте, битте, — и резко отвернулся от Родиона.
Куда их везли, сообразить было нетрудно — ребят затолкали в холодный кузов машины, и, буксуя на снежных переметах, грузовик пополз в сторону запущенного поместья. Куда везут, стало ясно всем, а вот зачем?
Понемногу все успокоились, и самые худшие опасения перестали терзать беглецов. Потихоньку перешептывались: шли без оружия, Ваську с берданкой сразу убили, а по ним стрелять не стали. Наверное, отлупят в усадьбе, а потом попихают в телячьи вагоны и гуртом в Германию повезут. В каких проступках их уличили, чтобы так сразу порешить?..
Тупорылая машина, морозно пофыркивая, прошла мимо отремонтированной усадьбы, которую оплела колючая проволока, и, рискуя поползти юзом, устремилась к Авдотьиному оврагу. Недоброе предчувствие охватило ребят, в последней тоске забились их сердца. Родька, лязгая зубами от смертного страха, вцепился в плечо Степана, сбивчиво зашептал на ухо:
— Как начнут палить — ныряй в снег. Беги к левой бочажине. Там трясина, может, схоронимся. Туда они не сунутся, там и зимой земля не промерзает.
Офицер все так же вежливо покрикивал: «Шнель, шнель, битте, битте!»
Конвоиры сбивали ребят с обрыва, прошивая тела игольчатыми очередями. И беззлобно вскрикивали вслед свинцовым струям, которые разили и разили беглецов.
Родька с разбегу ринулся в синевшую глубину оврага. В воздухе несколько раз дернулся гибким телом и каким-то чудом увернулся от пуль, плашмя утонул в глубоком снегу, извиваясь ужом, пополз к левой бочажине. Снег шевелился — его заметили. Пули прокалывали снежную перину до самой земли, все ближе подкрадываясь к Родьке, но он извивисто отбрасывал тело в сторону и невредимо полз в мрачный угол оврага. Еще рывок, еще усилие — и не достанут его пули, а если царапнет какая ненароком, то это уже не опасно — какая же у нее на излете убойная сила? Под локтями зачавкала так и не замерзшая жижа, над самым лицом нависли вцепившиеся друг в друга сучья ивняка, и Родька, расплакавшись навзрыд, заликовал — спасся, спасся! А через минуту треснула ветка, раздался шумный вздох, и к Родьке прижался уцелевший Степан…
Родион не сразу сообразил, что ушла в вечность всего только минута. Может, и не жил он в той навсегда канувшей в небытие жизни? Как свести воедино ощущение мокрых коленок, чавкающей земли, укрывшей его, и невозмутимо раскуривающего сигару чиновника? Родиону показалось, что он сходит с ума. Но казенный учтивый голос помог обрести ясность:
— И все это вы можете подтвердить под присягой?
— Хоть сейчас готов, — откликнулся Родион.
Чиновник затянулся дымом, рассудительно начал втолковывать:
— Одно из двух. Или вы… больны. И тогда надо обратиться к врачу… Война долго не отпускает, знаете ли, у многих остаются комплексы. Что поделаешь: железные нервы и те не выдержат. Преследуют видения, галлюцинации, кошмары… — Отвел протестующий жест Родиона: — Простите, я в плане предположений. Но, допустим, рассказанное вами — правда, допустим. Чем вы ее подтвердите? Свидетели нужны, вещественные доказательства. Вы их представите прокуратуре?
