Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— Вот полюбуйся, товарищ Иванюта, до чего мы дожили!
Алесь быстро пробежал глазами бумажку, и то, что там было написано, поразило его.
— Надо, чего бы ни стоило, найти эту погань, — сказал Алесь. — Бояться нечего, но все же вреда эти люди натворить могут.
На желтоватой, слегка помятой бумажке было написано, что напрасно долговцы затевают постройку станции, она их пустит голыми по миру. Что касается приблуды Захара Рудака, то ему еще покажут (есть такие люди) и укоротят руки.
— Где ты нашел это? — спросил Алесь.
Вместо Рудака ответила Катя:
— Не он, а я. Утром вышла корову доить, у нас на стене и нашла.
— Кто бы это мог сделать? — встревожился не на шутку Алесь.
— А, елки зеленые, плюньте вы на все это! — махнул рукой Захар Рудак, вставая.
— Нет, товарищ Рудак, так нельзя, — серьезно возразил Алесь. — Это значит, что есть у нас негодяи, которые начинают поднимать головы. Дело не только в тебе!
— А он того и стоит! — не то всерьез, не то в шутку сказала Катя. — Захару же больше всех надо!.. Сидел бы себе потише...
— Нет, уважаемая хозяйка, тут вы не правы. Как можно позволить всякой погани называть товарища Рудака приблудой? Разве он не проливал кровь за эту самую землю, когда освобождал ее от фашистов? Разве не старается он ради колхоза?
— Это правда, — согласилась Катя, и на глазах ее заблестели слезы.
— Надо обязательно найти, кто это сделал, — решительно сказал Алесь, пряча бумажку в карман пиджака.
На этом разговор о провокационной листовке окончился, потому что раскрылась дверь и в хату вошел Кузьма Шавойка. Алеся снова неприятно поразило его подозрительно раскрасневшееся лицо и бегающие глазки.
— Вас Антон Григорьевич домой приглашает, — кинул он сухо Захару Рудаку, и не успел тот спросить, в чем дело, как Шавойка уже был за дверью.
Захар Рудак и Алесь пришли к Самусевичу вместе. То, что они увидели, сильно поразило их. «Ну и денек сегодня!» — подумал Алесь.
Антон Самусевич лежал и стонал, пристроив непомерно распухшую, обложенную лучинами и обвязанную полотенцами ногу на спинке кровати.
— Что с тобой? — спросил встревоженный Рудак.
— Несчастный случай, братцы, — еле двигая губами, начал Самусевич и страдальчески поморщился. — Несчастный случай, — растягивая слова и как бы желая подчеркнуть собственный героизм, повторил он, — ездил ночью на поле проверять сторожей и свалился с коня... Ногу, кажется, поломал... Хрустнула так, что аж искры из глаз...
— Так что же вы лежите? В больницу надо, — посоветовал Алесь.
— Э, где там в больницу, Алесь Игнатович! Самая горячая пора теперь у нас...
— Нет, никаких разговоров! Надо сейчас же ехать, — твердо сказал Захар Рудак. Его удивило, почему жена Самусевича так безразлично относится к болезни мужа и не поддерживает доброго совета. Только по глубоко запавшим глазам видно было, что пережила она немало.
— Придется, наверно, послушаться вас и лечь в больницу, — согласился наконец Самусевич и, словно для того чтобы еще больше разжалобить своим несчастьем, пустился в подробности: — Хорошо еще, что Кузьма Шавойка нашел меня и помог добраться до дому, а то так бы и погиб в поле.
— Ну хорошо, я сейчас коня пришлю, — подавая руку, собрался уходить Рудак.
— Подожди, Захар!.. Я, видимо, надолго, возьми печать, за меня останешься, — проговорил Самусевич, доставая из-под подушки колхозную печать, завернутую в носовой платок.
— Что ж, давай, — согласился Рудак.
Самусевич с удовлетворением отметил, что тот кладет печать в карман не слишком охотно.
На улице Рудаку и Алесю снова повстречался Шавойка. Рудак тут же приказал ему отвезти Самусевича в больницу и заметил, что хотя тот и не отказывался, но невольно скривил губы.
А Шавойке было от чего кривить губы. Он боялся, как бы не открылась настоящая история болезни Самусевича. Это могло повредить и ему. Он вспоминает, как тащил перед рассветом Самусевича от хаты Барковского. «И какой черт его на чердак погнал? — злился Шавойка. — Колбаски сухой захотелось! Барковский не мог с лавки встать, вот Самусевич и полез сам, да и грохнулся... Тяни тебя, черта, еще и в больницу!» — плевался Кузьма Шавойка, направляясь на скотный двор.
А с поля летела песня. Среди девичьих и юношеских голосов слышались несмелые, неустоявшиеся детские.
— Слышишь, Алесь Игнатович? Это наши комсомольцы и пионеры, — говорил Рудак, и лицо его расплылось в довольной улыбке.
— Знаю. Камни собирают, — отозвался Алесь. — Это они меня в Минск подгоняют. Пойдемте к Ярошке, подпишите мне командировочное удостоверение, — позвал Алесь Рудака в колхозную канцелярию.
В канцелярии Ярошка начал старательно оформлять документ, а Рудаку подал простой синий конверт со штампом Ленинграда.
— Партийной организации нашего колхоза пишут.
— Давайте прочтем вместе, — предложил Рудак. — Письмецо любопытное...
На небольшом листе бумаги мелкими буквами было написано:
«Дорогие мои земляки-долговцы!
Мало, видно, кто помнит меня теперь, потому что я уже далеко не молодой... Больше тридцати лет назад ушел я на заработки в Ленинград, да тут и остался. Зовут меня Янка Никифорович. Родители мои были извечными пастухами в Долгом и давно умерли. Спросите у старых людей, они, наверное, еще хорошо помнят деда Авласа, хата которого стояла на самом краю села. Это и есть мой отец... Так вот что я вам скажу, дорогие мои товарищи: с тех самых пор как приехал я в Петроград, теперь Ленинград, так с тех пор тут и работаю на Путиловском, а теперь Кировском, заводе.
Посылаю я всем вам поклон — от себя, а также от моих сынов и невесток. Старуха моя померла, остался я один. И скажу я вам от всей души, что мне, как вашему земляку и старому рабочему-пенсионеру, захотелось поехать к вам. А почему захотелось? Сидел, значит, сидел себе тут, да вдруг захотелось — ишь ты, прыткий какой!.. Ну, я вам скажу: научился я тут кое-чему полезному за свою жизнь и думаю, что, может, это и вам пригодится... Конечно, если бы у вас там пан жил, так я и не подумал бы — чего ради ехать мне туда, где хлеба кусок для существования, может, и получишь, а на штаны заработаешь ли — неизвестно? А теперь вот вздумал... Почему? Все почему да почему, а дело-то простое: прочитал я вчера в «Правде», что строите вы с латышами и литовцами электростанцию. И как подумал я, что теперь должно делаться у вас, так очень обрадовался. И еще интересно мне, как вы теперь с соседями дружите? Как подумаю, из-за чего друг другу головы пробивали, так черт его теперь разберет! Видать, как раз так и выходило, как в старину говорили: «Паны веселятся, а у мужиков чубы трещат...» Это очень хорошо, что вы там совместное дело затеяли.
Родные моему сердцу, долговские браты! Прошу я вас — не забудьте моей просьбы и напишите мне письмецо, могу ли я к вам приехать. Сказать по правде, человек я старый и уже на пенсии, но то-сё еще сделать могу и посоветовать кое-что тоже. Знаю я монтерское дело, потому что долго работал на заводе по электрической части, да и напильником и еще кое-чем владею... Правда, на заводе я уже не работаю, вместо меня там теперь два сына... Но можете не сомневаться, я лишним у вас не буду. Что и сам сделаю, а в чем и советом помогу.
Напишите мне как можно быстрее по адресу: Ленинград, улица Майорова, 30, Янке Никифоровичу, по тому что я буду ждать вашего ответа с нетерпением. С тех пор как задумал я ехать, мне даже сниться стало опять наше озеро Долгое... Остаюсь в ожидании ответа и крепко всех вас целую
Янка Никифорович».
— Вот оно что значит! — обернулся Захар Рудак к Алесю и Ярошке, многозначительно приподняв густые брови.
— Зовите его скорее, так жалостно написано! — посоветовал Павлюк Ярошка.
— Не жалостно, а радостно, — поправил Захар Рудак. — Сегодня же посоветуюсь с членами правления и пошлю вызов. Тут дело не только в том, что к нам на помощь приедет старый земляк-электромонтер, а главное, что про наше Долгое далеко по всей стране слух пошел.
— Давайте-ка поскорее мне документы, раз такое дело, — поторопил Алесь. — А то соседи нас обгонят...
Ему хотелось еще успеть побывать в «Пергале», чтобы оттуда вместе с Йонасом ехать на станцию. «А может, и Анежку встречу», — думал он.
— Я тебя провожу, — сказал Рудак, подписав удостоверение и подавая его Алесю.
— Не забудь и для драмкружка чего-нибудь привезти, ну, хоть бы гриму, — кричал вдогонку Павлюк Ярошка, когда Алесь и Рудак уже выходили на улицу.
Агата знала о предстоящем отъезде сына и готовилась к нему. Когда Алесь пришел домой с Рудаком, она собирала рубашки. Старательно расправляла и отглаживала она каждую складочку, хотела, чтобы кто ни взглянул на Алеся, обязательно подумал, что у него есть хорошая и заботливая мать.
