Анатолий Тоболяк - История одной любви
— А Катю прокормить хватит?
Вот я и дождался. Глаза его сузились, на скулах под тонкой кожей напряглись желваки. Он начал задыхаться.
— Вы зачем сюда пришли?
Я встревожился.
— Спокойно, Сережа. Просто так зашел.
Он весь дрожал, ухватившись руками за стол.
— Просто так зашли? А кто вас просил? Редакторский долг повелел?
— Да ты что, Сергей…
— Не нужно мне вашего сочувствия! Без него обойдусь! Что вы за мной по пятам ходите? Надоело!
Затылок у меня сразу отяжелел.
— Опротивело! — отчаянно выкрикнул Кротов.
Я все еще не уходил. И только когда он закричал мне в лицо совсем уж дикое и несуразное: «Я знаю, почему вы ко мне пристаете! Вы за Катей ухлестываете!» — я встал, плохо видя окружающее, словно котельная вдруг наполнилась дымом, и — хвать, хвать за поручни — полез по железной лесенке на свежий воздух.
Труба котельной дымила в ясное морозное небо. Улица была пуста. Я пришел домой, сел, не раздеваясь, на пол перед печкой и слепо принялся толкать в нее дрова. Жена всплеснула руками:
— Ты чего это? Жарко ведь.
— А пусть знает! Пусть знает! Его теплом не воспользуюсь!
— Боря, что с тобой? Ты печку сломаешь.
— Верка! — закричал я. Вбежала дочь. — Выбирай себе жениха, — сказал я ей, — с железной вегетативно-нервной системой. Чтобы он был тупой как пень, чтоб книг не читал, не писал, чтоб только на гармони брямкал. Поняла?
Она открыла рот от удивления.
— Бежи отсюда! — скомандовал я.
— Беги, — хладнокровно поправила жена.
— Все спать! — сказал я. — Буду топить, пока все не сожгу, потом сам туда залезу.
— Вера, дай папе брусничного сока.
— Керосину дайте. Запалю дом.
Они захохотали. Я посидел перед печкой, как Будда со скрещенными ногами, встал и пошел. Куда? В котельную, конечно.
Кротов опять швырял уголь в топку. Я спустился с лесенки и встал перед ним.
— Слушай, Кротов, или мы с тобой опять крупно поссоримся и кто-нибудь кого-нибудь засунет в печку, или ты мне немедленно скажешь, где лежит твой чертов роман, а я пойду возьму его и почитаю.
— Нет!
— Тогда имей в виду, Кротов, я его выкраду.
— Не сможете. Его нет.
— Где же он?
— Сжег.
— Когда?
— Сегодня.
— А черновик?
— Нет черновика!
— Тоже спалил?
— Спалил.
— Тут? — ткнул я рукой в топку.
— Тут!
— Так я и знал, Кротов, что ты дикий парень. Сердцем чуял: ты что-то умудрил. Теперь я засну спокойно. А ты до конца жизни можешь работать лопатой. Это легче и проще. Проще и легче.
Я пошел прочь.
— Кате не говорите! — прокричал он вслед.
16
Катя узнала без моей помощи.
Впервые я увидел ее после больницы вместе с Тоней Салаткиной. Был сумрачный, теплый и тихий денек. Они неторопливо шли в сторону редакции. Тоня Салаткина несла хозяйственную сумку, Катя прогуливалась налегке. Молоденькая медсестра с ее свежим скуластым лицом, ладной фигуркой в меховой шубке и камусных унтиках бережно вела подругу под руку. Рядом с ней Катя выглядела измученной. Она пополнела и подурнела. На щеках появились темные пятна, на лбу залегли морщинки, только глаза были такие же, как раньше, ясные, словно обточенные камешки янтаря.
Я заговорил с Катей. Тоня Салаткина нетерпеливо переминалась на месте, косила в нашу сторону черными глазами. Чтобы позлить девчонку, из какого-то непонятного упрямства, я отвел Катю в сторону и стал расспрашивать, что ей пишут из дома. Оказывается, Вера Александровна дважды звонила в больницу главному врачу Савостину и настаивала, чтобы Катю перевели в московскую клинику, где место ей обеспечено. Савостин, человек умный и рассудительный, необходимости в этом не видел, но на всякий случай переговорил с Катей и получил отказ.
— Может быть, напрасно? Вид у вас неважный, — сказал я.
— Да знаю… Совсем дурнушкой стала… — пригорюнилась она и как-то по-старушечьи вздохнула. — Ох, Борис Антонович! Разве дело во мне? Я все вытерплю. Вот Сережа… Я за него боюсь. Он стал такой нервный, издерганный. Раньше был просто вспыльчивый. А сейчас весь как на иголках. Он не жалуется, но я чувствую. Эта работа…
— Он сам ее выбрал.
— Вот именно сам. А знаете почему? Из-за меня. Чтобы деньги были. И еще, знаете… — она оглянулась на Тоню Салаткину, которая ожидала невдалеке, — …знаете, — и глаза у нее стали огромные и испуганные, — …он ведь сжег свою рукопись.
— Слышал об этом. Гоголь новоявленный! Он посылал ее куда-нибудь?
— В том-то и дело… — Катя оглянулась на подружку. — Он посылал ее в журнал, а ему вернули. И прислали плохую рецензию. А Сережа взял и сжег. — Она мучительно наморщила лоб. — Он сказал, что больше не будет писать ни одной строчки.
— И не пишет?
— Нет.
— Чем же он занимается в свободное время?
— Он такой странный стал. Или лежит, или спит, или курит и молчит. Даже не читает. Я его ободряю как могу.
— Это он вас должен ободрять.
Катя замахала руками, точно я сказал бог весть какую глупость…
— Нет, что вы! Мне легче. Мужчины такие слабые. Они не могут без поддержки.
— Катечка, замерзнешь! — не вытерпела Тоня Салаткина.
— Как у вас с деньгами, Катя? Только правду!
— Все хорошо. Я получила по бюллетеню.
— А Сергей? Сколько он зарабатывает?
— Много, — сказала она. — Очень много. Но лучше бы этих денег не было.
— Знаете что… Постарайтесь все-таки уговорить Сергея, чтобы он перестал упрямиться и сотрудничал с нами хотя бы нештатно. Это его, может быть, взбодрит.
— Хорошо… я постараюсь, — пообещала она неуверенно.
— Да, Катя, еще вот что. Тридцать первого у меня дома соберется небольшая компания. Приходите и вы с Сергеем, а?
Ее лицо словно потерли снегом — так разгорелось.
— А это удобно? У вас ведь взрослые соберутся.
— Ну и что? Вы с Сергеем тоже не дети. Скоро родителями станете.
— Ой, я так давно не была в гостях! А какое платье я надену? У меня нового нет.
— Прикажите Сергею, пускай купит. Муж он вам или не муж?
— Муж объелся груш… — пробормотала она, сморщив нос.
Тоня Салаткина, потеряв терпение, решительно двинулась к нам.
17
Последний день года пришел на нашу землю тихим и умиротворенным. К вечеру улицы опустели, во всех домах зажглись огни, все трубы задымили. В домах около жарких печек суетились хозяйки, а далеко в глубине леса, на реках Виви, Котуе, Таймуре и безымянных притоках, где стоят зимовья охотников, мужчины доставали из лабазов мясо для ужина, разливали в кружки припасенный спирт — и, кажется, только звезды и деревья были безучастны к празднику.
Гости начали собираться к девяти. Первыми явились супруги Савостины: он, главный врач окружной больницы, плотный мужчина с полным лицом, и она, коллега моей жены по школе, красивая, очень жизнерадостная женщина. Появился холостяк Морозов, начальник геологоразведки, в сером джемпере и белоснежной рубахе, выбритый до синевы, мрачноватый. Пока женщины накрывали на стол, мы выкурили по сигарете, обсудили достоинства щенка, которого подарил Савостину один знакомый оленевод, похвалили погоду и выяснили намерения друг друга по части питья…
Все мы были знакомы не первый год, приехали на эту окраину из разных краев и, хотя уже успели забыть очертания родных мест, словно видели их сквозь метельную дымку, не переставали, подвыпив, грозиться отъездом — и никуда не уезжали.
Между тем Кротовых все не было. Я стал поглядывать на часы.
— Кого ждем? — спросил Савостин, точным взглядом хирурга окидывая стол.
— Ребята должны появиться.
— Что за ребята?
Я объяснил.
— Девочка у меня лежала? — припомнил Савостин.
— Вот-вот.
— Тот самый, что меня интервьюировал? — спросил Морозов.
— Угадал.
Оба были, кажется, недовольны, словно присутствие Кротовых разрушало их застольные планы.
— Ничего, переживете, — сказал я. — Ребята не зануды. Не в пример вам.
Наконец, когда все было готово и решили садиться за стол, в дверь постучали. Я пошел открывать.
Явилась одна Катя, запыхавшаяся, и с порога торопливо выложила:
— Я пришла извиниться, Борис Антонович… Понимаете, Сережу срочно вызвали на работу, там у них кто-то не вышел, вот я пришла сказать… Ох, какой вы нарядный! И рубашка с вышивкой!
— Да-с, с вышивкой. Снимай пальто.
— Я не могу без Сережи. Я пришла только сказать.
— Жаль, что Сергей занят, но это не резон, чтобы тебе сидеть с ним в котельной. Я сегодня на «ты», ничего?
— Ничего, но я не могу, честное слово!
— И слушать не желаю!
Я помог ей снять пальто. На Кате было очень простое зеленое платье, — по-видимому, собственноручно сшитое, — с короткими рукавами и белым воротничком. Свободный покрой уже не скрывал ее округлившийся живот, но освеженное после улицы лицо было как у школьницы, примчавшейся на выпускной вечер. Отвернувшись, я подождал, пока она приведет себя в порядок перед зеркалом.
