Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
— Ну, что еще? — грубовато отозвался он.
Анна ускорила шаг и все же услышала его раздраженный голос и ее торопливый, захлебывающийся.
«У них роман», — подумала Анна. Мысль эта была почему-то ей неприятна, и, поняв это, она рассердилась на себя. Собственно, какое ей дело до них? И до этого железобетонного Мазуревича?
Все, что тебя тревожит, что угнетает, ты должна оставить за дверями палаты. Больные ничего не должны прочесть на твоем лице: ни сомнения, ни обиды, ни усталости и, наконец, ни простого недовольства.
В палате одна Лариса Щетинко.
— Где остальные? — спросила Анна. — Ах, да! У нас сегодня банный день. — И, повернувшись к Марии Николаевне, сказала: — Они новенькие. Я попрошу вас — объясните им: в баню можно сходить и попозже.
Лариса лежала на кровати, вытянув длинные ноги: на голове бигуди, миловидное лицо покрыто толстым слоем крема. На кровати разбросаны фотографии.
— Лариса, вы опять курили? — с неудовольствием произнесла Анна, заметив в пепельнице окурки со следами губной помады. — Вы же бросили, а сейчас опять за старое.
Лариса резко поднялась. Села.
— Я бы бросила. Но, знаете, Анна Георгиевна, я человек в жизни разочарованный. Столько у нас подлости. Если хотите знать — я пробовала даже пить.
— Ну и как?
— Бросила. Противно.
— А зря. Напилась бы, валялась бы под забором. Ничего не скажешь — достойный и активный метод борьбы с подлецами.
— Лежала я в больнице — всего насмотрелась. Нет уж — не нам, больным, тратить свои нервы на подлецов. Пусть подлецов люди поздоровее перевоспитывают.
— Кстати, Лариса, у нас в отделении семьдесят больных. Здоровее всех — вы.
— А зачем же мне путевку сюда дали?
— Не знаю. Я бы на месте ваших лечащих врачей отправила вас отдыхать в санаторий общего типа. Практически у вас туберкулеза уже нет.
Лариса вздернула подбородок и с вызовом проговорила:
— Между прочим, вопрос о продлении мне лечения уже решен.
— Кто вам это сказал?
— Мне обещала Виктория Марковна. Она до вас была моим лечащим врачом.
— Хорошо, я это выясню. Но повторяю: вы здоровы и продлевать лечение вам нет надобности.
После обхода Анна поднялась на второй этаж, к Виктории Марковне.
Выпятив и без того чуть оттопыренную нижнюю губу, та сказала:
— Вопрос о продлении лечения Щетинко согласован с Маргаритой Казимировной и начмедом.
— Но вы, как лечащий врач, понимали, что нет в этом надобности?
— Почему? Лишний месяц отдыха никому не вредит.
— У нас не дом отдыха. И если мы будем держать в санатории мнимых больных, то для нуждающихся в климатолечении у нас не хватит мест.
— Что вы от меня хотите?
Как можно мягче Анна произнесла:
— Я хочу, Виктория Марковна, чтобы вы пошли со мной к главврачу и сказали о своей ошибке.
Вика неожиданно улыбнулась, оскалив мелкие зубки:
— Это бесполезно. Вот увидите — ей продлят.
Когда Анна вошла в кабинет Спаковской, там сидел Мазуревич.
Он поспешно встал и вышел.
«Королева», откинувшись на спинку кресла, курила. Колечки дыма, раскручиваясь, уплывали за окно в зеленый парк.
«Интересно, а какая она дома?» — подумала Анна, но, встретившись со спокойно-пытливым взглядом Спаковской, сразу же настроилась на деловой лад.
— Я с вами согласна, — выслушав Анну, сказала Спаковская. — Щетинко не нужен санаторий. Но как это ни прискорбно — мы не можем ей отказать. Поверьте мне на слово: другого выхода у меня нет.
— Я отказываюсь понимать.
Спаковская долго и тщательно тушила папиросу. Пепельница — металлическая рыбка с задранным хвостом — ерзала по глади письменного стола.
— Вы бы меня поняли, — сказала она своим ровным, без интонаций голосом, — если бы посидели в моем кресле. Ее дядя помог достать оборудование для кабинета функциональной диагностики. Это не для меня. Для санатория. Для больных. Понимаете? Некрасиво? Согласна. Но иного выхода у меня нет.
Анна молча пожала плечами, поймав себя на том, что повторяет жест Марии Николаевны.
— Вы думаете, милейшая Анна Георгиевна, мне приятно унижаться перед Харитоньевым? Но у него связи.
Раздался телефонный звонок.
— И все-таки, думаю, другой выход есть.
Возвращаясь в корпус, Анна решила пройти через парк. Маленькая передышка. Всего пять минут отдыха.
Все дремлет, разомлев от зноя. И два огромных широколистных платана, и безмолвные островерхие кипарисы, и плакучая ива, и белые свечи каштанов. И море, разнежась, чуть трогает берег тихой волной. А воздух! Воздух, напоенный морем, как бальзам. Сюда бы Зойку. Поспать бы ей у моря, подышать бы ионами, — навсегда бы забыла о своем туберкулезе. А тут эта Лариса Щетинко. Анне внезапно расхотелось сидеть. Она поднялась и торопливо зашагала к своему корпусу.
Курортники оглядывались вслед высокой женщине с широко поставленными яркими голубыми глазами на чуть скуластом хмуром лице.
Она сидела у себя в кабинете над историями болезни, когда без стука вошел Журов с розой в руке. В халате он казался еще выше.
Журов взял со стола стакан, налил в него из-под крана воды, — все это он проделывал с усмешкой, — сунул розу в стакан и поставил перед Анной.
— Это вам.
Усевшись напротив нее, он несколько мгновений наблюдал за ее пишущей рукой.
— Итак, вы сердитесь, — проговорил он. — Но вам это идет. Вы ведь далеко не красавица, а когда злитесь — становитесь привлекательнее.
— И вы пришли мне об этом сообщить?
— Я пришел сообщить вам: койки вам доставлены можете оборудовать палаты! И второе — я даю вам пять мест в аэрарии. Могу вас поставить в известность — это мне стоило больших усилий.
Он подождал.
— И вы не находите нужным сказать мне дружеское спасибо?
— Не нахожу. Вы ведь меня не благодарите за то, что я веду больных. Это же входит в мои обязанности.
— А вы мне нравитесь.
— А вы мне нет.
Понизив голос, он сказал:
— На меня всегда неотразимо действуют вот такие властные и холодные женщины. Или уж очень женственные, или вот такие… Словом, я пришел предложить вам дружбу.
В чуть приоткрытую дверь просунулась Надюшкина голова с растрепанной косичкой. Девочка улыбнулась, показав щербинку под верхней губкой.
— Здравствуйте! Мамочка, тебе телеграмма. А Вовка дразнит Малявку. Ты не велела, а он дразнит. Я Малявке дала маленечко-маленечко супу. Ничего? Она суп съела, а кашу не хочет. Разве собаки кашу не едят? Вовка говорит, что не едят. А мальчишка, не из нашего двора, говорит, что ихняя собачонка ест ну положительно все, даже, безусловно, капусту.
Все это Надюшка выпалила скороговоркой, стоя в дверях; пальчики шустро перебирали пряди волос, заплетая их в косичку; а сама искоса с любопытством поглядывала на Журова.
— Нет, что за прелесть! — воскликнул Журов. — А как тебя зовут?
— Надя.
— Ну, здравствуй, Надя!
— А я уже сказала — здравствуйте. А… а… А зачем у вас усы? Разве докторы тоже бывают стиляги?
Анна кусала губы.
— Надя, дай телеграмму.
Анна распечатала телеграмму. Лицо ее стало озабоченным.
Журов спросил:
— Что-нибудь неприятное?
— Нет, почему же?
Надюшка, видимо, не в силах оторвать взгляд от усов Журова, склонив голову набок, серьезно сказала:
— А все-таки вы лучше их состригите.
— Конечно, состригу.
Надюшка снисходительно одобрила:
— Конечно, ну их к черту!
— Надя, что это за выражение?
Надюшка на всякий случай улыбнулась.
— Тетя Даша говорит так. Детям нельзя, а взрослым можно? Да, можно? Можно?! Можно?! — прыгала она вокруг Анны, чувствуя — мать только притворяется, что сердится, на самом же деле — ей смешно. А кто же сердится, когда смешно?
Глава пятнадцатаяАся сидела в приемнике санатория.
Женщины, приехавшие вместе с ней, ушли в душ. Она сидела в глубоком мягком кресле. Хотелось лечь. В ушах звенело на одной ноте, и казалось, будет так звенеть всю жизнь. Одолевала нестерпимая жажда. Графин с прозрачной водой стоял на круглом столе, всего в двух шагах. Нужно только встать, только протянуть руку. Но пошевелить рукой трудно.
— Пить! — громко, как ей почудилось, проговорила она и со страхом оглянулась. Куда же девалась эта полная и симпатичная женщина, что забрала у них путевки? Сначала она звонила, узнавала, есть ли места, и, не дозвонившись, — ушла. Почему она заставила Асю дважды измерить температуру? Не надо смотреть на графин, от этого еще сильней хочется пить. Что это за картина? Сирень, сирень… Где она видела такую же сирень? Да это же Кончаловский. Нет, глупо так мучить себя жаждой. Она схватилась руками за подлокотники кресла и, напрягая все силы, поднялась. Тотчас же огромный букет сирени сорвался со стены и ударил ее по голове. Стало темно. Потом все исчезло.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
