Михаил Аношкин - Семья Ладейщиковых
— Рассудил Соломон, — усмехнулся старик. — Да я ихнюю семейную жизнь, как свои пять пальцев, знаю. — Он прислушался и прибавил: — Сюда, варнак, плывет.
— Кто?
— Да горлопан-то этот. Экий непоседливый человечишко!
Через несколько минут лодка стукнулась о берег, и к костру подошел человек лет двадцати пяти, в сереньком пиджачке, без кепки. В нем Соловьев узнал учителя истории Никиту Бадейкина.
— Мир вашей беседе! — приветствовал он рыбаков. — Дедушка Матвей, страшно хочу ухи.
— А где тебя черти носили? Раньше надо было. Мы вот с товарищем Соловьевым все прикончили, — он кивнул в сторону Соловьева, который сидел в полоборота к Бадейкину. Никита только теперь узнал секретаря горкома и смутился.
— Здравствуйте, Николай Иванович! — снова поздоровался Никита и опустился возле костра. Дед Матвей вздохнул: жаль, что приходилось кончать такую интересную беседу. Он свернул брезент и нехотя полез в шалаш. Потом оттуда высунулась косматая голова, в трепетном отблеске костра похожая на голову лесного царя Берендея, и эта голова голосом деда Матвея сказала:
— Слыш-ко, товарищ Соловьев, залазь ко мне, места хватит. Непременно дождь будет.
— Спасибо, я тогда под лодку лягу.
— Смотри, тебе с горы видней.
— А меня, дедушка Матвей, и не приглашаешь?
— Молод, выдюжишь, — и голова исчезла. Несколько позднее из шалаша послышался храп.
Беседа у Соловьева с Бадейкиным не клеилась. Соловьев думал о чем-то своем. Никиту переполняла глубокая радость. Она рождалась у него всякий раз, когда он появлялся на озере. Часто переходила в ребячий восторг, и Никита давал ему выход в песне, как это и было сегодня. Говорить с Соловьевым о чем-то другом, постороннем, он не мог. А говорить о том, как ему сейчас хорошо, стеснялся, да и слов не нашлось бы, чтобы рассказать о своих чувствах.
Соловьев, насвистывая, устроил у костра лежанку из сосновых веток, удобно устроился на ней и посоветовал Бадейкину сделать то же самое. Но Никита не расслышал его слов. Он сидел у костра, обхватив руками колени, прислушивался к ночным звукам леса и озера, мечтательно смотрел на костер голубыми глазами и улыбался. Скоро и Никиту одолела дремота. Голова его упала на грудь, в белокурых волосах резвились красноватые отблески потухающего костра.
II
Утро занималось безветренное, прохладное. Над озером ползли белесые лоскуты тумана. Дед Матвей проснулся первым, вылез из шалаша, зевнул. Потом потер поясницу и вперевалку побрел к лодкам.
Увидев, что в лодке Соловьева за ночь накопилось порядочно воды, он про себя выругался и потянулся за жестяной банкой, чтобы ею вычерпать воду. Но в последнюю минуту дед раздумал вычерпывать воду и бросил банку на днище лодки. Банка загремела и разбудила Бадейкина. Он непонимающим взглядом обвел берег и, наконец, вспомнил, где находится. Вспомнил все по порядку: как он засиделся в библиотеке и поздно поехал на озеро, как сказочно-красиво оно было ночью.
Никита вскочил, пробежался для разминки от костра до опушки леса и обратно.
— Не пора ли, дедушка Матвей? — спросил Никита.
Тот промолчал. Теперь Никита заметил, что не спит и Соловьев. Подложив под голову руки, Николай Иванович смотрел на Никиту. Бадейкин улыбнулся:
— Вставайте, Николай Иванович!
— Пора, пора, — согласился Соловьев и поднялся с лежанки. Он придирчиво оглядел небо, но никаких признаков обещанного дождя не приметил.
— Подвели вас, дед, приметы. Хорошее утро! — усмехнулся Соловьев.
— Приметы верные, — не сдавался дед Матвей и поднял кверху голову, словно внюхиваясь в ядреный воздух. — А за лодкой смотреть надо, милый человек. Рассохлась лодка-то и не смолена.
— Дедушка Матвей, а ты возьми нас с собой, веселее будет, — попросил Никита.
Старик критически осмотрел Никиту и сплюнул:
— С тобой только и рыбачить. Спокойно минуты не просидишь, как сорока на колу вертишься. А рыба, она спокой любит.
Сборы были недолги. Когда пришло время плыть, старик смилостивился и разрешил Соловьеву сесть в свою лодку.
Никита постоял в раздумье. Ехать с дедом, значит, и в самом деле придется сидеть истуканом. Но ехать хотелось: никто лучше деда Матвея не знал рыбных мест. И там, где он бросит якорь, вторую лодку и на сто метров к своей не подпустит.
— Какого лешего ты топчешься, как петух? — сердито спросил старик. Никита прыгнул в лодку. Она сильно качнулась. Дед чертыхнулся. Соловьев улыбнулся Бадейкину.
Лодка отчалила. Греб дед. Вторым веслом грести не разрешил.
Озеро спало. Дремали камыши и деревья. Казалось, спит и рыба. Дед Матвей вел лодку почти без всплесков. Прищурившись, он смотрел вперед и тихо посапывал. Он-то знает, когда надо выезжать.
Всякий раз, когда Соловьев приезжал на рыбалку, им овладевало удивительно неспокойное чувство. Оно особенно сильно охватывало Николая Ивановича, когда до рыбалки оставались считанные минуты. Сколько тогда появлялось нетерпения!
Нетерпение овладело и Бадейкиным. Он скрывал его с трудом, то и дело всматриваясь в темную воду. Зато дед Матвей был непроницаем, хотя Николай Иванович отлично понимал, что у старика на душе творилось то же самое.
И вот, наконец, встали на якорь.
Рыбалка!
Немудреное это занятие и нехитрая снасть для него нужна, а вот поди-ка ты: волшебное действие производит она на человека! Ты торопишься распустить леску, ибо все время считаешь, что где-то поблизости бродят косяки окуней и чебаков. Опоздай на минуту — и уйдут они в таинственные озерные пучины. Ты накалываешь на крючок червяка и бросаешь в воду. Так снаряжаешь и вторую и третью удочки, и если бы можно было снарядить десять, не задерживаясь, снарядил бы и десять. Отвесно спускаются с конца удилищ три светлых сатурновых лески. Отныне они для тебя все. Вот у соседа шелохнулась одна из струнок и натянулась. А сосед, с видом факира, совершающего таинство, медленно, однако с внутренним трепетом, протягивает к удилищу руку и молниеносно выбрасывает из воды в лодку золотистого окуня. У тебя же попрежнему тишина, а на сердце скребут кошки. Когда же клюнет и у тебя? Но вот еле заметно дрогнула средняя леска и с силой натянулась, даже удилище дрогнуло и чуть не упало в воду. Ты хватаешь его и тянешь на себя. Трудно! А сосед шепчет:
— Не дергай! Да не дергай же, чорт побери! Подводи, подводи! Вот так!
Ты не успел опомниться, как большой окунь уже бьется в лодке. Ты его берешь в обе руки, радуешься, как ребенок новой игрушке, отцепляешь крючок. А окунь бьется в руках, вырывается, сильный озерный бродяга!
— Славный окунь! — с завистью вздыхает сосед, и ты горд, что поймал такую рыбу.
Лишь после этого начинаешь замечать все вокруг. Вот рассеялся над озером туман. На востоке за зубчатыми макушками сосен заалело небо. И неожиданно, хотя ты давно ждал этого момента, из-за леса вырвался первый красный луч солнца, озарил зеленые макушки камышей, веселой пурпурной дорожкой лег на гладкую поверхность озера. Над кромкой леса поднялось солнце. Все ожило, заблестело, засверкало. Но любоваться было некогда. Рыба клевала жадно. Николай Иванович еле управлялся с тремя удочками. Даже Никите с одной удочкой некогда было закурить.
Прошел час, другой. И вдруг клев прекратился. С противоположного берега потянул ветерок, усилился. Заплескались волны, покачивая лодку, забеспокоились камыши. Из-за леса выплыли темные тучи. Дед Матвей стал сматывать удочки. Никите не верилось, что клев кончился и скоро задождит. Соловьев улыбнулся и сказал:
— Ваша правда, дед.
— Знамо дело, моя, — согласился старик и рассердился на Никиту: — Какого приглашения ждешь? Сматывай!
…Домой Соловьев и Никита шли вместе. Дед Матвей передал Бадейкину свою корзину с рыбой и сказал:
— Занесешь старухе. Да, смотри, сразу: рыба, она тепла не любит!
Шли молча. Соловьев был под впечатлением удачно начавшейся рыбалки и жалел, что клев так рано кончился.
— Старик мастер удить, — первым заговорил Соловьев. — Смотрел на него и удивлялся.
— Мастер, — согласился Никита.
— Что это он с вами так? Не церемонится.
— Кто его знает. Старик с норовом.
— Давно знакомы?
— Давно. С детства. Я ведь с его дочкой десять лет учился.
— А хороший она человек? — спросил Соловьев.
— Она хорошая и… красивая! — ответил Никита и перекинул корзину, которая висела на удилище, с одного плеча на другое. — Вы ее знаете?
— Очень мало.
Тропинка, по которой они шли, вынырнула из леса на полянку и пересекла дорогу. Спутники увидели, что тучи уже застлали половину неба, подбирались к солнцу. Черные, зловещие, они ползли на него медленно и упорно.
— Она, — убежденно сказал Никита, — смелая, решительная. У нее характер, как у деда Матвея, независимый.
