Константин Ваншенкин - Большие пожары
Сергей подошел к взводу. Там, как всегда, под общий хохот что-то рассказывал Тележко. Петька Тележко был один из старожилов в батальоне. Длинный, ничем особо не примечательный парень. Иногда во взводе пели, переиначивая старую строевую песню:
Мы в бой поедем на Тележке
И пулемет с собой возьмем...
Однажды, на привале, много спустя после боя, неизвестно откуда залетевшая пуля ударила Петьку справа в щеку. Пуля, видимо, была на самом излете и осталась во рту. Тележко выплюнул ее на ладонь вместе с десятком выбитых ею зубов. С этой минуты Петр Тележко стал известной личностью. Начальник политотдела майор Лютов сказал перед строем: «Вот какие у нас гвардейцы! Пули ртом ловят!» Это выражение и описание всего происшествия опубликовала дивизионная газета, потом армейская и фронтовая. Тележко даже получил «Отечественную войну» второй степени, не прямо, конечно, за это, но не будь этого, вряд ли получил бы. А когда он лежал в санбате, то был окружен исключительным вниманием.
Тележко повернул голову к подошедшему Сергею. Правая щека его в том месте, куда попала пуля, была как бы немножко втянута, а при улыбке обнажались зубы из белого металла.
Сергей стянул гимнастерку и нательную рубаху и лег. На правой руке, чуть ниже плеча, у него синела наколка, такая же, как у некоторых других ребят, — раскрытый парашют, перекрещенный авиационными крылышками, над куполом три буквы: ВДВ — эмблема воздушно-десантных войск, а на спине, под правой лопаткой, было такое, чего не было у других ребят,— большой шрам, похожий на букву «Т». Казалось, рана только недавно затянулась: такой нежной розовой кожицей, такой топкой блестящей пленкой она была покрыта.
— А здорово он тебе тогда закатал! — сказал Тележко.
Сергей ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось, но перед глазами неожиданно встал тот дымный ранний рассвет, тесный «дуглас», сирена «Приготовиться!» и раскрытые на обе стороны двери. «Пошел!» Он шагает в дверь следом... За кем же он прыгал? Неужели забыл? Забыл, потому что это не важно. При динамическом ударе его бьет стропами или лямками по лицу, разбивает нос, но это тоже не важно. Он висит над дымным полем, снизу стреляют по нему, а он висит, беспомощный, будто голый. Он подтягивает стропы, пытается скользить, уйти хоть немного в сторону, но висит, висит неподвижно, как мишень. Он высвобождает автомат, но не стреляет вниз, на всякий случай, боясь, что там уже есть свои. Он вдруг понимает, что они попали не туда, и это наполняет его ужасом. Он приземляется на опушке, ударяется о землю, падает на бок, но тут же вскакивает и, отстегнув подвесную систему, бежит вслед за взводным, неизвестно откуда появившимся здесь. Он бежит за взводным, и в это время что-то раскаленное с шипением касается его спины, сперва касается десантного вещмешка, проходит вещмешок, потом ватник и, конечно уж, гимнастерку,— как будто кто-то хочет потушить о его спину гигантскую цигарку. Он чувствует запах горелого и падает лицом вниз, а потом переворачивается на спину, чтобы погасить о землю этот огонь, эту боль.
— А красивый шрам получился,— говорит Тележко,— как все равно этот...
— Как самолет,— подсказывает кто-то.
— Как самолет, — соглашается Тележко. - Верно, Серога?
Он произносит на белорусский манер — «Серога».
— Да я его путем и не видел,— отвечает Сергей,— один раз только в замке, где зеркала были большие.
— Раньше, в древние времена,— лениво произносит лейтенант,— ранение в спину считалось позором. Это потому, что ранение в спину мог получить только убегающий от врага.
— Здорово! — восхищался Тележко.— А сейчас куда хочешь может ранить, снаряды-то и сзади рвутся, и сбоку.
— А как же тогда, в старину,— тихо спрашивает Вася Мариманов,— если предатель ударит в спину, такая рана тоже считалась позором?
— Такая, конечно, нет.
— Товарищ лейтенант,— говорит, смущаясь, Мариманов,— как вы думаете, домой нас скоро отпустят?
Мариманов маленький, трогательный, скромный. Он и Тележко земляки, оба сибиряки, хотя Тележко родился в Белоруссии, а Вася Мариманов коренной сибиряк, чолдон, русский, с проступающими смутно монгольскими чертами.
Лейтенант почесывает мизинцем бровь:
— Не думаю, чтобы скоро.
— Пусть сперва вылечат, а потом отпускают,— бурчит Тележко.
На тыльной стороне ладони у него татуировка — какая-то взъерошенная птица и подпись к ней: «Так улетела моя молодость». Он после войны всем начал говорить, что у него больная грудь и его должны вылечить, послав в военный санаторий к Черному морю.
— Понравилось в медсанбате?
— А что, товарищ лейтенант,— моментально оживляется Тележко,— и там неплохо. Я там лежал, а там медсестра Нина, красивая, как все равно эта... Я и так подкатывался и этак — ни в какую. Я говорю: «Ниночка, почему?» Отвечает: «Я замужем». - «Ну и прекрасно,— говорю,— я тоже женатый!» (Все засмеялись, кроме новеньких из пополнения, те, может быть, думали, что он, правда, женатый.) Но она опять не хочет. Говорю: «Ниночка, почему?» — «Не хочу,— говорит,— моего мужа обманывать». Я говорю: «Ниночка, не волнуйся, мы его и не будем обманывать, мы лучше мою жену обманем».
— Ох, силен Тележко.
— Как ему язык тогда не отбило?
— А он его под себя подобрал.
— Нет, не в этом дело, пуля-то обыкновенная была, а нужно бы бронебойную, такая не возьмет.
— Ха-ха-ха! — добродушно передразнил Тележко.— Гогочут, как все равно эти... Вы ж не понимаете, что к женщине подход нужен и такт. Чего скалишься, не слыхал такого слова: такт? Скажите ему, товарищ лейтенант. Я вот там, значит, лечусь, с Ниночкой гуляю потихоньку,— твердо выговаривая «ч», продолжал Тележко,— она мне все рассказывает, как жила да где, как в армию пошла и все такое. Вот, говорит, в армию я пошла, а мама мне говорит: «Главное, дочка, береги ноги и горло». А я и брякни: «А муж ничего беречь не велел?» Она — ф-р-р-р — и все, будь здоров. Я туда-сюда, Ниночка, Ниночка,— ничего, пустое дело. Еще и начальнику капнула: мол, ранбольной Тележко распорядок нарушает. Через баб вообще много неприятностей. Вот Серега может рассказать. Товарищ Лабутин! Товарищ гвардии сержант, как се звали? Не помните?..
— Отстань! — сказал Сергей, но, когда Тележко действительно отстал и начал плести что-то новое, Сергей уже не слушал его. Он лежал, уткнув лицо в гимнастерку, подставив майскому солнцу свою изуродованную спину, почти дремля, и память его заколебалась: затихнуть ли и отдохнуть или оживиться снова? Она выбрала второе и все быстрее пошла по тропинке, указанной Петькой.
...Тогда стояли на переформировке и отдыхе в Московской области, летом, в лесу, и ходили в самоволку за шесть километров на кирпичный завод. Там девчонки жили в бараке, в трех громадных комнатах. Что там творилось! Но все полюбовно. Безотказные были девчонки. А звали ее Вера. Он много раз бывал у нее. Когда в последний раз пришел (он не знал, что в последний), в бараке было очень душно, и многие спали на крыше. И они вытащили тюфяк на крышу и укрылись одеялом и шинелью. Потом перед рассветом пошел мелкий дождик, она не просыпалась, он спросил: «Ты спишь?». Она ответила: «Спю!» и сама услышала и засмеялась сонно: «Как я смешно сказала — спю!..» Потом он под меленьким-меленьким дождичком шел домой, а когда вошел в лес, дождик давал о себе знать лишь еле слышным шуршанием. До подъема было, наверное, еще полчаса, когда он прямиком, через овраг, поднялся к расположению,— все было в порядке. И здесь он увидел комбата, майора Губу, который, вместо того чтобы спать, прогуливался, опираясь на трость, по задней линейке. И комбат издали увидел его. «Стой!» — крикнул он и побежал, размахивая тростью. «Стой!» Сергей резко завернул за угол, пропетлял между землячками, скатился в свою, показал кулак изумленному дневальному и быстро лег на свое место. Разъяренный комбат побегал между землянками, сбежавшиеся дежурные по ротам ничем помочь не могли, никого не видели, они были в помещении, ведь шел дождик.
— Тревога! — крикнул Губа.— В ружье! Всех на линейку — дневальных, дежурных, всех!
Он перехитрил Сергея. У всех были сухие шинели, не успели намокнуть, а у Сергея мокрая. Комбат определил это даже на глаз.
— Ты! — закричал комбат.— Младший сержант Лабутин? Пять шагов вперед! Кругом! — Сергей стоял перед батальоном, перед своим взводом, перед подчиненным ему отделением. (Сейчас только двое осталось от этого отделения — Тележко да Мариманов, направляющий и замыкающий.)
Комбат швырнул трость, подскочил к старшине, вырвал у него из ножен финку и, повернувшись к неподвижно стоявшему Сергею, двумя точными движениями срезал у него с погон лычки.
— Разжаловать в рядовые!
А затем рванул и погоны.
— Десять суток ареста!
— За один и тот же проступок два наказания? — спросил Сергей.
