Евгения Изюмова - Дорога неровная
Александра присела рядом с ними на пенек, взялась, как и они, чистить грибы, удивляясь, что грибы разные — и маслята, и белые, и осенние грузди с опятами — все вместе.
— Рассказывай-рассказывай, — подбодрил Гена.
— А что рассказывать? В целом все нормально.
Братья рассмеялись: младшая сестра никогда не скажет «хорошо», а всегда «нормально». Бог наделил её характером спокойным и сдержанным, она редко принимала решения сгоряча, хотя могла и буйство проявить, если терпение лопнет. Ну что с неё возьмешь? Близнец! Она словно медаль: реверс — спокойствие, рассудительность, логика; аверс — горячность, несдержанность, лихость. Она не двуличная по натуре, но в ней словно два человека живут, потому поступает, то как наивная девчонка, то проявляет мудрость старухи.
— Видела сегодня чудесный сон. А, может, чудной? — начала она рассказывать. — Я часто во сне еду куда-то, мчусь, говорят, это хорошо, это — к перемене жизни, — мама кивнула, дескать, верно.
— Не знаю, меняется ли что-то в моей жизни, но мне нравятся мои сны. Вот и сегодня вышла из поезда на какой-то мрачной станции. Ну, правильно, настроение у меня — более, чем мрачное: все как-то с начальством ладу нет.
Братья опять усмехнулись: знали упрямый норов сестрёнки. С детства никого не боялась. Даже пешком, когда ей всего года четыре было, одна уходила на Белый Яр к Насекиным. А чего удивляться? Они, Дружниковы, все такие, неважно, родная фамилия у кого-то из них, или принятая, словно магия какая-то в той фамилии. Гена — Дружников настоящий, а Шурка — лишь по фамилии Дружникова, Виктор — Копаев, но пока паспорт не получил, считался Дружниковым. Лида тоже всегда бесстрашной была. Правдивые они все, неуступчивые, если уверены в своей правоте. Потому и не достигли больших жизненных высот. И Шурка, хоть имеет высшее образование, и работа у нее хорошая — одна из всех работу по душе имеет, и что интересно — выбрала ту, которая ей была предназначена. Не знала, как и прочий человек, а дорогу выбрала правильную. Ей предназначенную. Идет по ней, никуда не сворачивая, упрямством своим расчищая путь. «Ну и молодец», — братья обменялись добродушными взглядами. А сестра продолжала рассказывать.
— Иду по перрону, и он похож на перрон старенького вокзала родного города, ну, Тавды, значит. Впереди мост, а за ним — огни моей улицы Сталина, куда мне и надо добраться. Но меня никто не встретил, конечно. А кто меня там может встретить? Вас ведь там нет, вы все уехали в эту свою Неведомию. Хорошо, что есть у меня там хорошие друзья, можно у них остановиться и отдохнуть. В прошлый раз у Лёни Жалина останавливались. А Степан Захарович, мама, умер. И тётя Катя — тоже, — сообщила Александра. Мать кивнула: знаю. — Ну вот, пошла одна в ночь, страшась, что по дороге могу натолкнуться на каких-то подонков. Я ведь тоже иногда боюсь, — сказала, словно извиняясь перед родными за плохой поступок. — Так и случилось — натолкнулась на пьяного мужика, на Карякина похожего, который возник передо мной из-за огромной кучи песка. Песок был такой чистый и желтый даже в темноте, и такие контрастные жестокие злые глаза пьяного насильника. Он бросился на меня, однако я упала на песок и резко отбросила его прочь ударом обеих ног. Мужик упал, но тут же вскочил и, совсем озверев, вновь бросился на меня, а я… Я вбежала на самую вершину песчаного кургана, оттолкнулась от него, чтобы прыгнуть вниз, и… полетела! Полетела над железнодорожными путями, над этим пьяным, теперь уже обалдевшим, мужиком, полетела, замирая от восторга и счастья. Честное слово, не обманываю!
Братья поторопили:
— Не отвлекайся!
— Знаете, оказывается, так здорово летать самой без всякого мотора, без самолета! Потом ко мне привязалась какая-то группа пьяных, отвратного вида юнцов — парней и девчонок, и от них я тоже улетела: просто оттолкнулась от земли и взлетела. Они орали что-то внизу, а я мчалась по ночному небу и радовалась простору, хотя в том «просторе» было немало проводов, за которые я могла зацепиться, но все равно, рассекая воздух, стремительно летела вперед, успевая заметить все преграды и ловко уклониться от них. Это непередаваемое чувство!
— Шурка, ну почему за тобой кто-то вечно гонится? — спросил Виктор. Ему ответил Геннадий:
— Потому, что неприятности за ней бегут, а она им не дается. У нашей Пигалицы — бойцовский характер.
— А потом всё шла и шла вперед в дождь и слякоть, почему-то никак не могла дойти до дома, где кто-то меня ждал родной и близкий, и, наконец, добралась до какого-то селения, — продолжала свой рассказ Александра. — Продрогшая и грязная, босая, я вошла в какой-то магазин, чтобы купить что-нибудь поесть или хотя бы узнать, как мне добраться куда-то… Куда? Я не знаю, но во сне была твердо уверена, что мне надо именно туда. Я подошла к прилавку, и в этот момент к магазинчику, ставшему вдруг маленьким и тесным, подкатила группа юнцов на мотоциклах — рокеры и панки, настоящие подонки, и я узнала в них своих ночных преследователей. И они меня узнали. Хозяин магазина перепугался, сказал, что эти молодые люди — настоящие бандиты. Он схватил меня за руку и потащил куда-то прятать. Толкнул в какую-то комнатёшку и сказал, что там есть выход на улицу. Выход, может, и был, да дверь-то на замке. И всё-таки мне удалось выбраться на улицу, и опять я бежала в ночи, скользя и падая на мокрой дороге, иногда мне удавалось взлетать и парить над землей, так я преодолевала более длинный путь. Но за ночью неизбежно приходит день, и в моём сне он тоже пришёл, и я обрадовалась тому, тем более что преодолела огромную гору, и осталось только спуститься вниз. Говорят, подняться на гору и спуститься с неё, означает, что человек преодолел какое-то препятствие. Верно, Гена? — тот кивнул утвердительно. — И вдруг опять увидела тех же самых юнцов! Но на сей раз они были прекрасно одеты и по разговору я поняла, что они — бывшие студенты, им осталось защитить диплом, и на заводе у них — последние дни практики. Они были страшно самоуверенные, громко хохотали, задевали шутками рабочих, а я, конечно, постаралась не попасться им на глаза. Я металась по заводу между какими-то механизмами, похожими на громадные шестеренки, жернова, где-то перебегала, где-то пролетала, мысленно молясь Богу, чтобы моя способность летать неожиданно не исчезла, как неожиданно и появилась: уж очень не хотелось, чтобы меня перемололи эти жернова. И все-таки враги увидели меня. Их лица мгновенно стали злобными и безжалостными, они бросились за мной, несмотря на свои импозантные одежды, отбрасывая прочь со своего пути и предметы, и людей, а я бросилась бежать, задыхаясь и падая, бросилась к людям, но никого не было, и я вновь оттолкнулась от земли, и хоть тяжело, но все-таки взлетела. Взлетела! Что бы это значило, Гена?
— Душе твоей больно, тяжело, но она вновь и вновь взлетает, как раненая птица ввысь. А сон, наверное, потому такой приснился, что твоя душа стремится вырваться из тенет лжи, зла, жестокости. Она беззащитна, твоя душа, как босой человек на мокрой дороге, но она могуча, потому что ты летала во сне. Хороший сон.
Александра дочистила грибы и, вздохнув, сказала:
— Как же славно здесь у вас, как все по-доброму, по-справедливости… Ты прав, Гена, я устала жить среди корыстных людей, среди злобы… Хороших людей немало, их больше, чем плохих, в этом я — счастливый человек, но от кого завишу, чаще всего… сволочи. Мне бы к вам сюда, душа бы моя отдохнула.
— Не твой черед, — строго ответил брат.
— А чей?! — резко спросила Александра, но Геннадий грустно покачал головой, мол, не скажу.
— Одно могу сказать, что не твой. Ты еще нужна на земле.
— То есть… — не поняла Александра брата.
— То есть, каждого человека Бог забирает к себе, если его земная миссия завершена.
— Скажешь тоже… А всякие пропойцы, убийцы, матери, бросившие детей — они-то, зачем живыми нужны? Или пословица — «Богу не надо, и чёрт не берет!» — справедлива, и здесь, у вас, отбросы человеческие тоже не нужны?
— А ты никогда не задумывалась, что именно в их настоящей жизни искупление грехов прошлых поколений? Нам ведь тоже досталось крепко за грех прабабушки.
— Ну, тогда маме надо было жить да жить до ста лет, чтобы искупить грех бабушки Лукерьи, а она умерла, зато тётушки живут и здравствуют, тёте Зое уже восемьдесят. Им-то за что дана такая долгая жизнь, за какие добрые дела?
— А ты прости их, ведь за добро судьба одаривает добром, а зло возвращается обратно. Зоя и так, думаю, несчастлива, хоть и в почете в своем городе, но несчастлива, потому что сын у нее — шваль настоящая. Кстати, знаешь, откуда это слово пошло?
Александра отрицательно качнула головой.
— А ты, как журналист, должна это знать, — назидательно поднял вверх указательный палец Геннадий. — Такая фамилия — Шваль — была у предателя портного, который открыл ворота Нижнего Новгорода шведам, когда те пришли завоевывать русскую землю.
