Евгения Изюмова - Дорога неровная
— Да, ты прав: Шваль и в самом деле — шваль. И живут наши тётушки — просто небо коптят, никакой от них пользы, только под себя гребут да между собой цапаются. Тут уж наша прабабушка в точку попала — разъединение полное.
Ну вот, сам же говоришь, что они просто небо коптят, а они живут, а вот мамы нет…
— А ты сама спроси у нее, счастлива ли она, что теперь она не у вас, а здесь. А ты молодец, пытаешься как-то всех объединить, с Лидой помирилась, вместе с ней ездила на наши могилы.
— Ты-то откуда знаешь, тебя там не было.
— Я же говорил тебе, что в таких случаях каждый из нас бывает «на месте», разве не помнишь? — лукаво усмехнулся Геннадий.
— Ген, да когда ты мне говорил, если я вас первый раз вижу, тут, знаешь, одного раза хватит со страху самой не умереть: видеть тех, кого давно уж на белом свете нет. Слава Богу, что это во сне… Ведь это сон, правда, Гена? Но какой реальный… И страшно бывает порой по-настоящему.
Брат улыбнулся:
— Ну, ничего, ты у нас храбрая, ничего не боишься.
— Боюсь умирать в мучениях, чтобы никто из-за меня не страдал: раз, и все. А больше ничего, потому что от судьбы не уйдёшь, правда ведь? И если что-то случается, то, видимо, так и надо, только хочется, чтобы плохого случалось меньше, чем есть на самом деле. И так хочется оказаться там, где нет подлости и зла… Здесь, мне кажется, так и есть.
— Не твой черед! — нахмурился Геннадий.
— А чей черёд?! Знаешь, так скажи.
Но Геннадий ничего не ответил, только покачал отрицательно головой и растаял в зеленой весенней дымке, и Александра оказалась одна на поляне, усыпанной белыми крупными ландышами. Она не понимала, как оказалась на этой поляне, но стало светло и ясно на душе…
А черёд вышел Антонине Маренковой, с которой Александру связывали странные неприязненно-уважительные отношения.
Антонина Маренкова была экономическим директором завода, где работала Александра, известным человеком в городе. Характер имела властный и не терпела несогласия со своим мнением, но Александра всё же несколько раз противоречила ей. И, как ни странно, Маренкова соглашалась с Изгомовой. Вероятно, именно поэтому она обращалась к ней по имени-отчеству, а всех прочих называла по имени. Александра, в свою очередь, тоже с уважением относилась к Маренковой, но не хотела бы оказаться в числе её друзей по одной единственной причине, высказанной ещё Александром Грибоедовым: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Эта крылатая фраза из его знаменитой пьесы «Горе от ума» стала опять актуальной в России в конце двадцатого века.
В отпуск Александра уезжала с тяжелым сердцем — она поссорилась с Маренковой, да так, что решила, вернувшись, написать заявление об уходе, к заявлению приложить иконку в знак благодарности, что она оказала Александре материальную помощь для поездки на Урал.
Но в первый же день после отпуска ей предложили участвовать в раскрутке кандидата в депутаты в областную Думу — представителя завода, где она работала. Кто стремится к власти, ей не сказали, да она и так догадалась: никому в администрации завода, кроме честолюбивой Маренковой, не пришла бы в голову подобная мысль. Во время разговора она поняла, почему между ней и Маренковой «пробежала» чёрная кошка: её коллега сам хотел участвовать в такой хорошо оплачиваемой кампании, но его, видимо, «бортанули» — жаден мужик до денег, заломил, наверное, несусветную цену за свою работу. Вот мужик-кляузник сплел небылицу и передал Маренковой, что Изгомова, дескать, готова написать серию разгромных статей о состоянии дел на заводе в одной из газет, осталось лишь определить цену за них. Это было неправдой. Конечно, Александра могла написать такие статьи, но она чтила журналистскую этику и никогда бы такого себе не позволила. Александра не понимала, зачем так поступил человек, который был с ней в приятельских отношениях, но раздражало, что Маренкова поверила кляузнику, и вот это уже становилось опасным: госпожа Маренкова мстительна.
И когда Александра поняла, почему Маренкова рассердилась на нее, на душе стало гадко: никогда она не понимала наушников и предателей, тех, кто ради собственной выгоды мог подгадить даже друзьям.
Подумав, Александра приняла предложение, тем более что утром видела Маренкову, и та приветливо с ней поздоровалась. «Выходит, Маренкова разобралась, — подумала Александра, — что я не виновата, она же умница, и накричала тогда на меня сгоряча. Ну и хорошо».
Но оказалось совсем нехорошо. Предложение к Александре поступило в пятницу, а в понедельник она узнала, что Маренкова погибла: её убили двумя выстрелами из пистолета неподалеку от дома.
В день похорон Маренковой во дворе ее дома была огромная толпа: не только заводчане пришли проводить ее в последний путь, много было и просто любопытных, которые жадно глазели на множество венков, на усыпанный живыми цветами гроб, на лицо покойной — белое, словно алебастровое. Рядом с гробом стоял мальчишка и огромными глазами от застывших там слез смотрел на лицо неподвижного существа, лежавшего в роскошном дубовом гробу, сверкавшем лаком, позолотой, белизной внутренней обивки и кипенно белым покрывалом. Это была не его мать, это было незнакомое парализованное тело, которое не могло шевельнуться без посторонней помощи. Мальчишка посмотрел на сотни праздных и равнодушных людей, пришедших во двор, и Александра прочла в его глазах: «Это неправда, что мама умерла! Скажите хоть кто-нибудь, что это неправда!!!» — и заплакал, уткнувшись лбом в плечо товарища.
Приватизация государственных предприятий в пять минут поделила людей на бедных и богатых, потому что Ельцин своим Указом разрешил руководству предприятий брать в свой актив пять процентов от прибыли, получаемой от реализации продукции. А сам ход приватизации обозлил рабочих до предела — формально они работали как бы на себя, ведь тоже были держателями акций, а по сути — на руководство, которое владело контрольным пакетом акций. Да и конкуренты оказались не такие корректные, как их показывали в заграничных фильмах. «Новые русские», опьянённые возможностью быстро «срубить бабки» из-за экономической неразберихи в стране, готовы были, как стая волков, накинуться на слабого. И кто «приложил руку» к убийству Маренковой (свои заводские или конкуренты), так и осталось неизвестным.
На кладбище в часовне вместе с Маренковой отпевали другую женщину, раза в два старше её, умершую, вероятно от болезни или просто от старости. Возле её обычного гроба, обитого лиловой тканью, стояли несколько человек, все одеты в чистую, но слегка потрепанную одежду. И на фоне огромной разодетой толпы они выглядели убого, но зато на их лицах светилась настоящая скорбь, и слезы были непритворные.
Об убийстве Маренковой посудачили месяца два и забыли о ней: жил когда-то человек, его уважали, даже боялись, а не стало его, и память о ней осталась только в сердцах близких людей. Да еще охране заводской в течение года мерещилось, что по ночам по этажам заводоуправления стучат бойкие каблучки: Маренкова была маленького роста, и чтобы казаться выше, носила туфли на высоких «шпильках». Простучат из конца в конец коридора и стихнут возле её бывшего кабинета.
В первую годовщину смерти Маренковой на её могиле священник опять служил молебен, на котором присутствовало немало людей, в основном те, для кого Маренкова была «матерью родной».
Александра заметила неподалёку несколько человек, стоявших у простой могилы с обычным деревянным, покрытым лаком, крестом. Она пригляделась и узнала тех, кто стоял возле второго гроба, когда шло отпевание Маренковой. На их лицах, как в день похорон, так и сейчас, была невыразимая печаль от утраты близкого человека. А на лицах толпы, ожидавшей завершения молебена, было спокойное равнодушие: они просто отдали долг памяти. Лишь лица сына, мужа и матери Маренковой были печальными: они-то скорбели по-настоящему.
И Александра подумала: перед смертью все люди равны, независимо от того, богат или беден человек — его телу, лишенному души, требуется всего два кубометра земли, чтобы навсегда лечь в подземную темноту и никогда оттуда уже не подняться. А душа… Ей все равно, под чем покоятся бренные останки того, что называлось когда-то человеком — простым крестом или мраморным памятником.
Кто знает, куда улетает освобожденная душа? Может, она просто растворяется в атмосфере, а может, есть место, где собираются все души умерших землян? Какой-нибудь небесный посёлок?
… Александра кружилась по странному селению, где мало домов, одни заборы. «Господи, — простонала Александра, — ну куда меня опять занесло?» За ней кто-то гнался, но она ловко ускользала от преследования, пока не наткнулась на прислонённый к низенькому заборчику велосипед. Возле него стоит парнишка, трогает руль, блестящие детали, но ехать не решается.
