Лев Давыдычев - Трудная любовь
А тут еще Копытов назначил Валентина в отдел рабочей молодежи, которым заведовал Рогов.
К сердцу подступила обида. Редактор, конечно, не виноват, а он, Валентин, в чем виноват? Теперь каждый день будет мукой. Каждый день встречаться с этим существом, которое… Что делать?
Надо взять себя в руки. Это первое.
Надо держать себя в руках. Это второе.
Держать себя в руках во что бы то ни стало. Это третье.
Ну, а дальше? Так и жить? Нет, не о такой жизни он мечтает.
Но Валентин заставил себя сейчас же пойти к Рогову и сообщить о назначении. Николай снял очки, сделал озабоченное лицо и проговорил:
— Горы свернем?
— Можно и горы, — Валентин старался не смотреть на него, придумывал предлог, чтобы уйти, но не уходил: уж если сейчас не сдержишься, потом во сто раз хуже будет.
— Вот квартальный план отдела, включайся. — продолжал Николай. — Собирайся в командировку. По лесу давно материалов не было. Вишняков ездил, привез одну сплошную ругань. Надо положительное.
Работал Николай неохотно. Он не умел скрывать своего настроения и сидел мрачный, подчеркнуто страдающий. Он при каждом удобном случае жаловался на занятость и усталость.
Валентин отложил ручку в сторону — не писалось, и заходил по номеру. Ну и жизнь! Вместо того, чтобы работать, засучив рукава, ноешь!
В таких случаях он отправлялся к Вишняковым. Тепло у них, уютно. Дома Олег был проще; Лариса варила такой вкусный кофе, что аромат его наполнял всю квартиру.
Олег его почти не интересовал. Ему больше нравилось разговаривать и спорить с Ларисой, а она, наоборот, старалась подружить его с мужем, пыталась отыскать у них общие интересы.
Больше всего Олег говорил о газете.
Усадив Валентина на кушетку, он сразу начал:
— Сейчас мы с Ларисой вспоминали университет. В нашем выпуске было, например, тридцать человек. Всех их направили в редакции. Ты думаешь, все они журналисты? Нет, большинство из них — человекоединицы, окончившие факультет журналистики.
— Олег сел на своего любимого конька, — огорченно заметила Лариса.
— Это не конек, а больная мозоль… Ведь я прав? Прав. Или бывает еще хуже: присылают в редакцию проштрафившегося комсомольского или партийного работника. Имеет, говорят, большой опыт. А он, кроме отчетов да нудных докладных, никогда ничего не писал. Журналист! Толмят общеизвестные истины тоном пророков! У них одна забота — не наврать бы в цитатах да, упаси господи, употребить живое слово. Или наш шеф. Какой он, извините за выражение, редактор? Кого только не найдешь в редакциях, кроме журналистов!
— Не надо нервничать, — мягко остановила Лариса, — ты прав, но…
— А нельзя ли без «но», если я прав? Неужели вы не согласны, что в редакциях хоть отбавляй перестраховщиков? Вот почему мало появляется резких, по-настоящему смелых статей!
Все это было правдой и в то же время — неправдой. И все это имело прямое отношение к тому, о чем думал и думал Валентин. Он спросил осторожно:
— А ты писал такие статьи?
Олег сразу оживился, прошелся по комнате и радостно заговорил:
— Предположим, я написал такую статью! Написали принес ее к шефу, подчеркиваю, принес не к обобщенному образу советского редактора, а к хорошо известному вам Сергею Ивановичу Копытову… Ну? Ну, скажите мне, что произойдет? Не будет он печатать эту статью! Не будет!
— Не будет, — согласился Валентин, — но не в этом дело. Я беспокоюсь не о том, напечатает Копытов мою статью или не напечатает. Я боюсь, смогу ли я, хватит ли у меня таланта написать такую статью, которую Копытов побоится напечатать.
Олег резко повернулся к Валентину, но Лариса проговорила торопливо:
— Об этом надо подумать.
— Однако, вы оптимисты, — насмешливо произнес Олег. — Вот Лариса все успокаивает меня. Просит не говорить на высоких нотах. А я не могу быть равнодушным! Я уж лучше уйду из газеты, чем спокойно взирать, как она сереет.
— А я никогда не уйду из газеты, — задумчиво сказала Лариса. — Я буду работать, учиться писать, а не предсказывать трудности. Меня работа интересует, а не условия, — ей, видимо, не хотелось говорить об этом, но она пересилила себя. — Ты думаешь о себе, а не о газете. Ты беспокоишься о «Смене» лишь потому, что тебе не хочется работать в плохой редакции.
— Законное желание.
Лариса отрицательно покачала головой и сказала еще тише;
— Надо думать над тем, как сделать нашу газету газетой, а не выбирать место, куда сбежать… Я пойду включу чайник.
Олег криво усмехнулся.
— Замечательная у тебя жена, — твердо сказал Валентин, — честное слово.
— Да, чудесная, — с неопределенной интонацией отозвался Олег. — Завидуешь, что ли? — просто спросил он.
— Завидую, — так же искренно ответил Валентин. — Надоела мне холостяцкая жизнь хуже горькой редьки. Общежития, гостиницы, пустые комнаты…
— Романтика, — мечтательно вздохнул Олег.
— Со стороны. Иной раз даже к мещанскому счастью тянет. Хочется в собственной квартире за собственным столом с собственной женой посидеть и пить чай из собственного самовара.
— А что мешает?
— У меня по ряду причин бестолково все получилось. Я вот подрасту, буду перед студентами с лекцией выступать, — грустно пошутил Валентин, — буду доказывать, что невест себе надо еще в вузе выбирать. Потом поздно будет.
— Любопытная теория. А что мешает тебе завести, ну, хотя бы подобие семьи — из двух человек? Ну, до встречи с настоящей?
Они впервые посмотрели друг на друга изучающе. Впервые на какое-то мгновение почувствовали взаимную неприязнь. Но Олег произнес примирительно:
— Я сказал так… шутки ради…
— Я понял. Дело в том, что я просто… не так устроен.
Олег промолчал, ему, видимо, тоже не хотелось спорить.
Домой Валентин вернулся сумрачным. Он бежал от мыслей, а они не отпускали его. Как назло, дежурная по этажу предложила заплатить за номер, и Валентин обнаружил, что сейчас ему не по карману жить в отдельной комнате. Он собрал вещи и перешел в общий номер.
Теперь он старался возможно дольше задержаться в редакции, искал работу на вечер. И как он ни старался заполнить работой каждый вечер, однажды вышел из редакции в семь часов и остановился, раздумывая, куда идти.
Собственно, он твердо знал, куда идти, и просто обманывал себя, чтобы отвлечься. «Иди к ней, — доказывал он себе, — ничего ведь не случится. Посмотришь на нее, и легче станет». Не возвращаться же в редакцию и придумывать себе занятие?
Он остановился у театральной афиши — «Пиковая дама», махнул рукой и направился к театру.
Оркестранты настраивали инструменты, когда Валентин вошел в зрительный зал. В нестройном гомоне легко улавливались знакомые мелодии: скрипка пела фразу из арии Елецкого, и Валентину отчетливо слышались слова: «Печалюсь вашей я печалью и плачу вашею слезой…»
Сегодня музыка действовала на Валентина сильнее, чем когда-либо. Он не видел ни покосившихся декораций, ни круглого живота Германа, ни белого, нещадно напудренного лица Лизы. Сцены и певцов не было. Была музыка. В ней боролись и не сдавались жестокой судьбе человеческие жизни.
В антракт он подошел к раздевалке и протянул номерок.
— Вам что, плохо? — участливо спросила гардеробщица, старушка с папиросой во рту.
— Плохо, — Валентин невольно улыбнулся, — хуже не придумаешь.
— Маленький у нас театр, — сказала старушка, — душно. Как в бане. Вы свежим воздухом подышите — и обратно.
Летел редкий снег. Он напомнил Валентину о вечере на катке, о печальном Ольгином взгляде. «Надо зайти к ней, — спокойно подумал Валентин, — и рассказать ей обо всем». Мысль показалась ему простой и верной.
В конце концов он абсолютно ничем не рискует. Ну, прогонит… Все равно хуже того, что есть сейчас, быть не может.
— Молодец, что навестил, — сказала Ольга, проведя его в комнату, и в голосе ее он уловил и грусть и недовольство. — Сижу одна. Скука… Чаю хочешь?
Он поднял на нее глаза, и Ольга недоуменно спросила:
— Что с тобой?
— Знаешь… — выговорил он и, обжигая пальцы, раздавил окурок.
Она прижала руки к груди, оглянулась по сторонам, словно ища, куда спрятаться, и снова спросила неестественно веселым тоном:
— Болеешь, что ли?
Валентин шагнул к ней, и она не пошевелилась. Он обнял ее и, закрыв глаза, уткнулся головой в плечо. Ольга стояла, опустив руки. Он понимал, что через мгновение потеряет ее навсегда, и не мог убрать отяжелевшие, непослушные, горячие ладони.
— Я сейчас уйду, — прошептал Валентин, — уйду. — Он тихонько, почти невесомо гладил ее плечи.
— Не надо, — сказала Ольга, — нехорошо…
Если бы она отшатнулась от него, он бы не выпустил ее. Если бы она придвинулась к нему, он бы еще крепче обнял ее. Но она стояла, не двигаясь, будто не понимая, чего он хочет.
