Руслан Тотров - Любимые дети
И вот он входит наконец, а следом за ним — Васюрин, тот самый, главный инженер головного НИИ, доктор наук, о приезде которого мне сообщил Эрнст — реагенты A и B, давление P и катализатор K, если вы помните, — и я усмехаюсь про себя, поняв, что директор не стены осматривал, а нас в первую очередь — мало ли что может случиться в вечернюю смену, когда начальство отдыхает у телевизоров! — и если бы мы с Аланом играли в карты или спали валетом на полу, он оттеснил бы спиной, как домкратом, Васюрина и повел его дальше: «Здесь нет ничего интересного», и утром бы разобрался с нами по-свойски, без лишних глаз и ушей. Потом он действительно озирал потолок и стены, но длилось это чуть дольше обычного и, кроме прямого, имело и другой, тайный смысл: загородив дверной проем своим немалым телом, он продержал некоторое время Васюрина в коридоре, дав понять тем самым, что превосходит его не только ростом и статью, но и является здесь полновластным хозяином.
— Здравствуйте! — энергично здоровается Васюрин.
Говорят, что он побочный сын одного из известнейших киноартистов, фамилию которого почему-то произносят шепотом; и криминал его рождения каким-то странным образом воздействует на наших дам, добропорядочных по сути, но так упорно не желающих носить мягкую обувь, и когда он приезжает, а это случается нередко, взволнованный шелест проносится по предприятию — Васюрин! Васюрин! Он действительно похож на многих злодеев, но и похож на многих героев, сыгранных — его отцом ли? — и, как герой, он крепко пожимает нам с Аланом руки и, как злодей, ребром ладони резко постукивает по железному боку 386-го, а постучав, пытливо смотрит мне в глаза.
— Алан, кажется? — спрашивает, вспоминая.
— Бесагурович, — уточняю. — А вас как величать?
— Не балуйся, сынок, — директорская рука остерегающе похлопывает меня по холке, оглаживает, как норовистого коня — тпру-ру-у.
— Юрий Степанович, — с некоторым недоумением отвечает Васюрин.
Я мог бы и не спрашивать, он — лицо известное, основоположник и зачинатель, отец — незаконнорожденный? — молодого нашего предприятия. Так говорят, во всяком случае, и он не отрицает этого, принимая почести, как должное, и популяризируя себя. Приезжая в командировки, даже на самый малый срок, он успевает выступить по телевидению с рассказом об успехах нашей отрасли и предприятия в частности, нанести визиты секретарям обкома и горкома, побывать в театрах и на концертах, но не в качестве рядового зрителя, а с обязательным заходом в артистические гримерные, посетить Дворец пионеров — встреча с интересным человеком, — прочесть лекцию в университете и так далее и тому подобное, включая футбольные матчи с участием местного «Спартака», с посещением раздевалки, естественно, Васюрин и сопровождающие его лица. Живой, приятный в общении — герой, одним словом, он известен в самых различных кругах, и только что не почетный гражданин нашего города, хоть и это возможно в будущем.
Имеет он и оппозицию. Поговаривают — злые языки? — что неуемная энергия его вторична, она лишь результат, первичной же является его любовь к дензнакам любого достоинства, вплоть до разменной мелочи, вот он и хапает, где может, выражаясь по-хамски, а из предприятия нашего родного сделал себе кормушку: заключает договора на какие-то работы, о которых знать никто не знает, — злодей, да и только! — и директор, представьте, потворствует ему, потому что у него, Васюрина, есть рука в главке, и он, директор, имеет тут свою выгоду: и оборудование у нас самое современное, и заказы самые выгодные, и переходящие знамена нам вручают регулярно. Об этом не только поговаривают, но и пописывают, и уже дважды на предприятие приезжала комиссия из министерства, но оба раза уезжала ни с чем, и после первого ее отъезда уволился по собственному желанию главный бухгалтер, а после второго — начальник планового отдела.
ТАКАЯ ИГРА.
«Васюрин приехал, — сообщает мне З. В., а я только что получил техзадание на 386-е, а на улице весна, сияет солнце и девушки прохаживаются с распущенными волосами, а я должен сидеть, чертить эскизы, искать решение. — Вы что, не слышите меня? — бубнит З. В. — Васюрин, говорю, приехал. Надо бы встретиться с ним, проконсультироваться — я думаю, это вам будет полезно».
386-е мы делаем для одного из воронежских заводов, но и Воронеж, оказывается, входит в сферу влияния Васюрина, он и там подвизается, и еще в Одессе, Томске, Ашхабаде — осуществляет художественное руководство, по его же собственному выражению.
«Я привык надеяться на себя, — отвечаю с легкой улыбкой, — и на вас, конечно».
«Я тоже поеду», — кивает З. В.
Васюрин всегда останавливается в мотеле, за городом, в начале Дарьяльского ущелья, — любитель природы, З. В. звонит ему и просит зайти к нам при случае, а тот приглашает нас к себе, сейчас же, и обещает прислать машину — директорскую, — и вот мы усаживаемся в нее, З. В. впереди, рядом с шофером, а я на заднее сиденье, категорией ниже, и мы едем по веселому, зеленому, солнечному городу и минут через десять останавливаемся у мотеля, вваливаемся в холл — чеканка, мрамор, деревянные панели, — подходим к дежурной и спрашиваем Васюрина. Если бы это был Иванов-Петров-Сидоров, она бы долго искала его в книге, а тут без запинки сразу же называет номер. Мы поднимаемся на второй этаж, идем по коридору, по пушистой ковровой дорожке. З. В. осторожно стучит согнутым пальцем в дверь, и, услышав энергичное: «Прошу вас!», мы входим, а на диване сидит, поджав ноги, и смотрит на нас, не мигая, молодая женщина в японском кимоно, и З. В. улыбается, он знаком с ней, она уже приезжала в Орджоникидзе, третья или четвертая? жена Васюрина, которых он меняет периодически, по мере их старения — ах, злые языки! — и которой представляет меня:
«Алан, кажется?»
Длинная, гладкая рука тянется ко мне снизу вверх, и шелковый рукав скользит по ней, опадая к плечу:
«Люда».
Белокурая, красивая женщина с твердо очерченным подбородком и затаенной тревогой в глазах.
«Перейдем к делу?» — предлагает З. В.
«Смотрите, — Васюрин показывает на окно, — смотрите, какая погода! Чего сидеть тут, в конуре? Пойдемте на воздух! А, Людок?»
Он улыбается жене и смотрит, не отрываясь, словно подарок ей преподнес, и ждет восторга и благодарности, и улыбка застывает на его лице, как бы поощряя и требуя, и жена — Людок — кивает ему и говорит, насмешничая мило:
«Ах, Юрий Степанович, я вам так признательна».
«Я знаю тут одно местечко, — торопит он, — там и стол есть, там и поработаем».
Он достает из шкафа кожаную сумку со многими застежками, и мы выходим из мотеля, — какой-то шофер-деревенщина таращится на васюринскую жену, как на жар-птицу, — спускаемся по довольно крутому склону, по тропе, петляющей между деревьями, и вступаем на поляну, посреди которой, на самом солнцепеке, стоит вкопанный в землю стол и лавки, вкопанные по его периметру. Вынув карандаши и бумагу, Васюрин бросает сумку жене — лови, Людок! — и, весело посапывая, начинает раздеваться и через секунду оказывается в плавках, неожиданно пухленький, весь в складочках, как младенец.
«Надо прихватить немного солнышка!» — деловито сообщает он, втягивая живот и по-петушиному переступая ногами.
Жена его, расстелив на траве ярко-красную подстилку, сбрасывает кимоно и предстает перед нами в голубеньком бикини — можете любоваться.
«Хорошо?!» — требовательно улыбается Васюрин.
«Прекрасно», — стонет она.
Достает из сумки журнал, укладывается животом вниз на подстилку, расстегивает крючочек на спине, отбрасывает в стороны лямочки и, надев огромные, на пол-лица, очки-светофильтры, принимается за чтение.
«А вы чего?! — подбадривает нас Васюрин. — Чего не раздеваетесь?»
«Нет, нет, — З. В. смущенно мотает головой, — не хочется».
«Понимаю, — смеется Васюрин, — обычаи, суровые законы гор!»
Он усаживается за стол, и мы следом, и они с З. В. заводят разговор, но не о деле, а так, треп о каких-то неизвестных мне людях, сотрудниках главка и министерства, и я тут сбоку припеку, бантик к известному месту, а в трех-четырех метрах от нас на изумрудной траве, на красной подстилке лежит Люда, Людок, чужая жена, и я стараюсь не смотреть на нее, но все-таки вижу ее, белокожую, и узкие плечи, и крохотную родинку между лопатками, и ложбинку, сбегающую вниз по спине, и возвышающийся задик, едва прикрытый голубеньким, и крепенькие бедра, и гладкие икры, и пятки наконец: ей хорошо здесь, на поляне, она читает себе и солнышка заодно прихватывает, или читает заодно, а мы с З. В. паримся, соблюдая приличия, два пиджака при исполнении служебных обязанностей, а Васюрин рассказывает, смеясь, о чем-то непонятном мне, и словно почувствовав мой взгляд, жена его поднимает голову, задумчиво смотрит на нас из-под темных очков и говорит с кокетливой строгостью:
