Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна
Иные возражали:
— Главное — это производство, добыча золота. Ради этого в конечном итоге все и затевается. А людям мы платим двойную заработную плату, оплачиваем отпуск в любую теплую часть нашей страны и даже за границу: только работай, не хнычь!.. Конечно, важны и бытовые удобства. Хорошо отдохнувший человек работает лучше, дает больше продукции, того же золота.
И все-таки для приезжающих готовили неплохое жилье. Лучшее, что можно было построить тогда в здешних условиях.
Маша осматривала еще пустые общежития и не стеснялась мечтать вслух:
— Придет время, когда к нам поедут за опытом из других районов страны, будут любоваться прекрасными северными городами. У нас появятся плавательные бассейны, сколько угодно горячей воды, тепло. А тепло на Севере — это такая драгоценность, такое благо! Нигде оно не ценится так высоко, как здесь.
На одном из новых северных приисков перед прибытием комсомольцев с материка она сама вместе с уборщицами прошлась по комнатам с веником и шваброй. Даже не вернулась в гостиницу — осталась ночевать здесь.
Утром за ней заехал начальник прииска Коля Ковынев ее ровесник, окончивший Ленинградский горный институт. Вместе отправились встречать новоселов.
Самолеты приземлялись прямо на ледовое поле, расчищенное на реке. Лед был трехметровой толщины, а река в этом месте, перед впадением в океан, текла удивительно ровно, как по начерченной стреле десятикилометровой длины.
Два «АН-12» с интервалом в пятнадцать минут приземлились на реке. Оркестр грянул марш. Из вместительного чрева самолета высыпали комсомольцы. Сгрудились возле импровизированной трибуны из плотных снежных плит. Рабочие, сооружавшие эту трибуну ночью, сделали ее в виде маленькой копии Мавзолея.
Ковынев сказал короткую приветственную речь, а потом предоставил слово Маше.
— Дорогие земляки! — сказала она и почувствовала, как по толпе прибывших прошла волна оживления. — Да, я не оговорилась. С этой минуты вы мои земляки, люди Чукотки. У вас молодые руки, вы сильны и выносливы. Оглянитесь вокруг! — Маша сделала паузу, давая новичкам возможность осмотреться, увидеть дальние горы, освещенные набирающим силу солнцем, голые — снег там не задерживался — бело-розовые их вершины, похожие на гигантские женские груди, необозримое пространство тундры, открытое на все стороны.
Маша помнила, как сама она впервые углубилась в показавшийся ей нескончаемым ряд деревьев в подмосковных Вешняках. Ее охватил тогда ужас. Она бежала через лес и старалась смотреть вверх, чтобы не потерять неба. А выбравшись из леса, долго не могла отдышаться и все думала: что же может быть хорошего в пространстве, ограниченном со всех сторон, пусть прекрасными — с этим она согласна, — деревьями? Ей и в голову не приходило, какое удручающее впечатление производит поначалу на людей из тех мест бесконечная снежная равнина, как угнетает непривычного человека мысль о том, что на этой равнине не отойти далеко от теплого жилья: отойдешь — наверняка расстанешься с жизнью
— Здесь, — продолжала Маша, — живет маленький чукотский народ, который на протяжении многих веков доказывает всему человечеству, что для настоящих людей нет безжизненных земель. А вот вы пришли, чтобы доказать другое, самое главное — можно и эту землю сделать цветущей. Я не имею в виду оранжереи под стеклянными колпаками. Пусть тундра остается тундрой. Но пускай эта тундра наполнится яркими знаками человеческой жизни. Пусть по ней пройдут благоустроенные дороги! Пусть этот пейзаж прочертят линии высоковольтных передач тепловых, атомных, гидроэлектростанций! Пусть здесь будет такое море электрического света, чтобы померкло перед ним полярное сияние! Пусть и чукчи, и эскимосы, и эвены, и все другие малые народности этой земли приобщатся к труду, которого не знали их предки. Вам доверили громадной важности дело. Не позволяйте решать другим то, что должны решить вы сами! И еще: никогда не забывайте, что комсомолец — тот же коммунист. Я желаю вам веселой жизни!
Последние слова Маши вызвали сначала некоторое недоумение. Слушатели ее привыкли к другим завершениям речей, но потом раздались аплодисменты, и озябшие музыканты, обжигая губы о прокаленную морозом медь, снова грянули марш.
В Анадырь Мария Тэгрынэ возвращалась на самолете. Погода стояла ясная. С высоты полета видно было далеко. Маша узнавала знакомые хребты, долины рек, морское побережье. Она смотрела и думала, что, если по этой равнине подняться к северу, там начнется уже побережье Ледовитого океана, куда следующим летом направится партия Семена Кутова.
В анадырском аэропорту было тихо — уже несколько дней держалась устойчивая летная погода. Маша на вездеходе переправилась через лиман, вышла у строящегося Дома культуры и направилась к своему «особняку».
Издали она не узнала его. Подумала даже, что ошиблась дорогой. Весь домик по самую крышу был обложен ровными плитами плотного снега: настоящий эскимосский иглу. Желтый свет из глубоких оконных проемов еще больше подчеркивал сходство заснеженного домика с древним жилищем дальних арктических родичей Марии Тэгрынэ.
Она остановилась, перевела дух, опустив чемодан на снег. В этот предвечерний час на улицах Анадыря тоже было пусто — мороз, да и ветер резковат. Но Маша как-то не замечала ни этого мороза, ни этого ветра. Ее согревала радость возвращения после удачно выполненного дела. Ей было очень приятно, по-женски приятно вернуться в свой дом, чуточку постояв на крыльце в предвкушении того, что она вот-вот увидит привычные вещи, сядет на свой единственный скрипучий стул или покрытый ковром топчан, будет есть и пить из своей посуды.
«Странные настроения», — подумала про себя Маша и тряхнула головой, словно отгоняя все это. Напоследок мелькнул какой-то обрывок мысли о хороших соседях — Роберте, Розе, маленьком, избалованном родителями да и ею самой Олежке. И еще…
Она не успела подумать, что же еще. Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел человек. Сердце у нее забилось. Хрипло позвала:
— Семен!
Он близоруко вгляделся и в несколько прыжков очутился возле Маши. Подхватил чемодан, сказал не то виновато, не то укоризненно:
— Мы вас ждали, Мария Ивановна, чуть позже. Послали за вами машину из экспедиции, еле выпросили у начальника. Роберт поехал под видом редакционной необходимости… Как же так? Всю торжественность встречи нарушили…
— Тогда, может, мне вернуться в аэропорт? — пошутила Маша.
— Да что вы! — смутился Семен. — Пошли скорее в дом!
Входная дверь была обита оленьими шкурами, уже объеденными снизу поселковыми собаками. «Не сообразили прибить доску или что-нибудь другое, что не по зубам анадырским бродячим псам», — усмехнулась про себя Маша.
В прихожей вешалка была задернута яркой ситцевой шторкой, а чуть сбоку висел искусно вырезанный — об этом можно было догадаться только вблизи — из консервной банки фонарь. Он казался выкованным из тонкой меди.
В своей комнате Маша не нашла никаких перемен, но по тому, как в некотором напряжении застыли на пороге и Роза и Семен, даже маленький Олежка притих, почуяла, что и тут есть какой-то сюрприз.
Маша еще раз внимательно оглядела комнату и увидела на столике телефонный аппарат. Семен отрицательно покачал головой.
— Вот это здорово! — радостно воскликнула Маша и устремилась в угол, где стоял проигрыватель «Юбилейный».
— Стереофонический! — с гордостью сказал Семен.
На диске стояла пластинка. Чайковский! Первая симфония — «Зимние грезы».
— Сейчас не надо! — остановила Маша Розу. — Попозже, когда будет тишина.
Но в этот вечер тишины долго не было. Едва Маша успела переодеться, как затрещал телефонный звонок и послышался сердитый голос Роберта Малявина:
— Мы тут ждем тебя, переругались со всем аэродромным начальством, а ты уже дома! Как же мы разминулись? Ну хорошо, мчимся домой!
Потом пришел Саша Горелов и принес удивительный напиток, названный им «Почти джин».
Только под утро, когда Маша быстро убрала со стола и сняла передник, она поставила пластинку. При первых звуках музыки она прикрыла глаза. Хотелось вспомнить место и время, когда впервые услышала эту симфонию: Концертный зал имени Чайковского в Москве, необыкновенный для столицы мороз; чтобы не замерзнуть, Маша поехала на концерт в расшитых бисером торбасах, в белой песцовой шапке с длинными ушами; на нее оглядывались в метро, даже у входа в зал, разглядывали ее торбаса…
Но сейчас же Маша попыталась вызвать другие видения. Черные скалистые складки, заполненные никогда не тающим снегом, замерзшие озера и реки. И чувство огромного простора, необъятных расстояний. Она сидит в бухте Провидения и буквально «видит», как через два часа очутится уже на берегу другого океана — Ледовитого, а оттуда унесется на берег Восточно-Сибирского моря. Из Певека — в Билибино, из районного центра — в оленеводческие бригады, в глубины тундры…
