Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
Беседин вдруг сорвался с места, подскочил к Андреичу и схватил его обмороженную руку:
— Ты это видал? Ради чего человек страдает? Ради красивых глаз Смайдова? А? Чего молчишь?
Марк встал. Бросив папиросу в печь, некоторое время смотрел, как обугливается картонный мундштук. Потом взглянул на Беседина и тыльной стороной ладони провел по лбу. Лицо его слегка побледнело, на нем сейчас не осталось и следа того полуиронического добродушия, с которым он минуту назад глядел на бригадира.
— Я н-никогда не был вегетарианцем, Беседин. — Как всегда, когда его захлестывало крайнее волнение, Марк начал заикаться. — Ты меня понимаешь? И н-никогда не прощал оскорблений. Такой уж я есть. Извинись, Беседин.
— А е-если не извинюсь? Т-тогда что? — зло передразнил Марка Беседин.
— Не паясничай, Илья! — крикнул со своего места Костя Байкин. — Не подличай!
— А ты заткнись! — Беседин резко повернулся к Байкину и так же резко махнул рукой. — Заткнись, понял? Это принципиальный разговор.
— Правильно, Илья Семеныч! — сказал Харитон.
Он уже забыл о той пилюле, которую проглотил там, в доках, и снова полностью поддерживал бригадира.
— Правильно, — повторил Харитон. — Разговор принципиальный. Нечего совать рыло не в свои дела, кому по штату не положено. Много их развелось, таких…
— Ты тоже заткнись! — бросил Беседин, не глядя на Езерского. — Без адвокатов как-нибудь обойдусь. — И к Марку: — Так что, Талалин? Ты, кажется, хотел высказаться? «Никогда не прощал оскорблений…» А знаешь ли ты, что мне начхать на твои принципы? И на то, прощаешь ты или не прощаешь, мне тоже начхать. Понял?
— Понял, — негромко ответил Марк.
Он вдруг почувствовал, что как-то сразу успокоился. Может быть, потому, что теперь ему до конца стало ясно, кто таков Беседин. Не осталось никаких загадок, бригадир сам поставил все точки над «и». Все то невольное уважение, которое Марк испытывал к нему, как к искусному мастеру, исчезло. Степан Ваненга оказался прав: Беседин обыкновенный сквалыга, ни больше, ни меньше. В общем — Харитон.
— Я все понял, — повторил Марк. — Ты даже не подлец. Ты просто второй экземпляр Харитона. Хотя, может, я и не совсем прав: Харитон, кроме денег, ничего не любит, а ты еще любишь и власть. Да-а, это ты любишь, Беседин. Показать себя сильным, необыкновенным, подмять под себя любого. И знаешь, что страшно? Кто не знает тебя, может поверить: Беседин и вправду человек необыкновенный… Я ведь тоже вначале этому поверил. А теперь…
Марк присел на корточки, протянул к печке руки и, казалось, забыл о Беседине. Илья тоже некоторое время молчал. В позе его, в том, как он шумно выпускал изо рта дым папиросы, нельзя было не заметить крайнего напряжения. Он походил сейчас на мину: зацепи нечаянно невидимый волосок — и взрыв! И все полетит к черту!
— Илья!
Костя Байкин решил как-то разрядить это ожидание взрыва, но Беседин резко, коротко взмахнул рукой: молчи!
За окном поднималась пурга. Билась в дверь, в стены, взметала сугробы. Казалось, дрожал весь остров. И еще казалось: там, за порогом этой маленькой деревянной избы, нет уже никакой жизни. Все закрутилось в хаосе, пурга в клочья разорвала все живое и мертвое, все расшвыряла по сторонам, и ей осталось прикончить вот только этот ничтожный терем-теремок, в котором почемуто еще кипят страсти…
И вдруг Беседин сказал так уверенно, точно речь шла о давно решенном вопросе:
— Слушай, Талалин, завтра утром, когда будем идти на работу, прихвати свое барахлишко… Не понял? В общем, будешь жить на угольщике. Смайдову скажем, что здесь слишком тесно. Нечем дышать.
Марк поднял голову, спросил:
— Кому нечем дышать?
— И мне, и тебе, — ответил Беседин. — А вернемся домой — ищи себе место в другой бригаде. Точка.
— Правильно, — сказал Харитон. — Так будет лучше для всех.
— Да, так будет лучше для всех, — подтвердил Илья.
Марк взял в руку кочергу, пошуровал в поддувале.
Хотел сразу крикнуть: «Не выйдет!» Но ждал, что скажет бригада. Может, все хотят, чтобы он ушел? Может, и вправду он пришелся не ко двору. Почему даже Костя Байкин молчит сейчас и не возражает Беседину?
Марк швырнул кочергу, поднялся, минуту постоял в нерешительности, потом молча направился к своему топчану и выдвинул из-под него чемоданчик. Бросил в него две книжки, полотенце, мыльницу, рассеянно поискал глазами еще что-то и, не найдя, захлопнул крышку…
Теперь оставалось одеться и идти. Конечно, на корабле место найдется. В крайнем случае устроится в машинном, там часто прогревают дизели и всегда тепло. Перебраться на угольщик не страшно, страшно другое: он-то думал, что все, кроме бригадира и Езерского, относятся к нему по-дружески. Он был почти уверен в этом.
Марк подошел к вешалке, снял кухлянку и молча стал одеваться. Он как-то весь расслаб от захлестнувшего его чувства обиды. Ему даже показалось, что он болен: непонятная слабось в руках, ноги вздрагивают, словно от озноба, гудит в голове. Или это пурга?..
Не оглядываясь, он медленно пошел к двери. Очень медленно, все чего-то ожидая. Вот так же он уходил от Марины. И тогда, как сейчас, думал: его окликнут. Не могут не окликнуть. Марина тогда промолчала. Теперь молчат они…
Костя Байкин вдруг метнулся со своего топчана, загородил Марку дорогу:
— Куда? Беседин что — бог? Если ему тесно и нечем дышать — никто его тут не держит.
— Ты тоже не бог! — закричал Харитон. — И нечего вмешиваться. Илья Семеныч — бригадир, он имеет право решать по-своему.
Костя продолжал загораживать дверь.
Хоть бы ты уже не пищал — возмутился он. — А то давно руки чешутся. Дам один раз — надолго умолкнешь!
— Ну-ка, дай! — Харитон подошел к Байкину, уставился на него злыми глазами. — Дай! Ты, шкет несчастный! Молочко сперва на губах вытри… Нашел дружка себе… Скажи, без него бригада как жила? Была у нас свара такая? Скажи, была? Жили себе тихо-мирно, а этот… Тихоня! Исподтишка кусает… Выслуживается перед начальничками…
— Ладно, — сказал Марк, отстраняя Байкина. — На Харитона я не в обиде — подонок и есть подонок, чего с него возьмешь? А Беседин… С ним еще разговор будет. Пусти меня, Костя.
И в это время с целой лавиной снега в избу ввалился Смайдов. Он быстро захлопнул за собой дверь, прислонился к стене и рассмеялся.
— Думал, не доберусь до нашего «отеля» Сколько лет прожил в тундре — такой заварухи не помню. Ну-ка, помогите мне стащить реглан.
Он взглянул на Марка, у которого в руках был чемоданчик, на Костю Байкина, в смущении переминающегося с ноги на ногу, посмотрел на Харитона Езерского и Беседина и, кажется, сразу все понял.
3— На пляж? — спросил он у Марка, покосившись на его чемодан. — Или на прогулку?
Ответил Беседин:
— Талалин ведь южанин, Петр Константинович, привык там к свежему воздуху, вот и чудит: душно, мол, тут в избе, тесно… Хочет местожительство поменять, на угольщике решил поселиться.
— Вот как! — Смайдов сам стянул с себя реглан, повесил на крючок и пошел к печке. — Не думал, что Талалин такой привередливый человек. Или просто не может ужиться с бригадой? А, Талалин? Индивидуалист по натуре? Да ты поставь чемоданчик-то, потолкуем, потом пойдешь. Или торопишься?..
Марк присел на край топчана, снял шапку. Смотрел он на парторга неприветливо и угрюмо, говорить ему ни о чем не хотелось…
Харитон сказал:
— Правильно вы определили, Петр Константинович.
Талалин — индивидуалист. Сугубый. Трудно ему ужиться с нами, это вы здорово подметили.
— Должность у меня такая, чтобы все подмечать, — улыбнулся Смайдов. — Грош бы мне была цена, если бы я не умел этого делать.
— Да-а, вы человек проницательный, — выдавил из себя Костя Байкин. — Уди-ви-тельно проницательный.
Словно не замечая Костиного сарказма, Смайдов опять улыбнулся:
— Чудак ты, Байкин! Где это ты встречал непроницательных парторгов? Только вот сейчас преувеличивать моих заслуг не стоит. Тут каждому дураку понятно: раз человек собрал чемодан и норовит навострить лыжи подальше от коллектива — значит, что? Значит, он пренебрегает коллективом. Так? Ведь наверняка и Думин, и Баклан, и Харитон Езерский и бригадир его удерживали. Наверняка говорили ему: «Брось ты, Талалин, чудить, лучше в тесноте, да не в обиде!» Говорили ведь? Но когда человек думает о собственной персоне — тут уж ему ничем не поможешь. Нет, не поможешь, Байкин!..
Беседин сразу же уловил в интонации Смайдова что-то не совсем обычное. Он насторожился и смотрел на парторга испытующе, еще не совсем поняв, к чему тот клонит. А Смайдов, закурив, блаженно выпускал папиросный дым в открытую дверцу печки и продолжал, обращаясь к Косте:
