Михаил Пархомов - Хороший парень
Когда весь пыл прошел и Яшка понял, что не должен был и не имел права так разговаривать с Надей, ее уже не было, она ушла, и Яшка обнаружил, что стоит под дождем.
По его спине змеились струйки воды, заставлявшие его вздрагивать. Надвинув шапку на глаза, он побрел к бараку, в котором жил. На Бояркова, который стоял в дверях соседнего барака и подавал Яшке какие-то знаки, он не обратил внимания.
Ему пришлось раздеться и лечь в постель: его бил озноб. Пожалуй, он был уже по-настоящему болен. И оттого, что его трясло под двумя одеялами, поверх которых был наброшен ватник, Яшке снова стало казаться, будто Надя была к нему несправедлива. Вот он лежит, больной, одинокий, а она, возможно, смеется сейчас над ним.
Откуда было знать ему, что Надя сейчас тоже лежит в своей комнатке и плачет от обиды и горя?
И потому, что Яшка этого не знал, он подумал, что у него есть только один выход — уехать. И он представил себе, как уезжает глухой ночью, один, не простившись с Надей, которая горько пожалеет о том, что так обидела его.
Надя, Чижик, Кузя... Он стал думать о ребятах, и его воображение создало другую картину отъезда. Вот он складывает вещи, запирает чемодан. И в это время в барак заходят ребята. «Ты что, спятил?» — говорят они и начинают его уговаривать, чтобы он остался. Потом появляется скуластый Барамбаев и предлагает ему, Яшке, любую машину на выбор. И Чижик, подсев к Яшке, говорит: «А я тебе, Яшка, не советую уезжать» или что-нибудь в этом роде. И тогда он, Яшка, уступит, так и быть...
Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы его упросили остаться.
Только теперь он заметил, что барак наполнился серыми сумерками. Скудный свет, тишина... Яшка ждал, чтобы кто-нибудь вошел и зажег лампу. Но так и не дождался. Уже поздно вечером, когда, стуча сапогами, в барак ввалились усталые ребята и стало шумно, словно на вокзале, кто-то зажег свет.
Ребята говорили о тракторах и бензовозах, о гектарах, плугах и предплужниках; чувствовалось, что лекции Барамбаева им пошли впрок. Они спорили, громко смеялись, и Яшка завидовал не только их непринужденному веселью, но даже тому, что они чертовски устали. Они работали, они были вместе, тогда как он провалялся целый день.
Он был одинок и понимал это. И, как это ни странно, он чувствовал себя одиноким не тогда, когда все были на работе и он оставался наедине со своими мыслями, а именно сейчас, когда вокруг него были люди, когда он слышал их голоса...
Затем его внимание привлек какой-то странный шум. За окном тяжело и слитно урчали трактора. Значит, завтра или послезавтра они уйдут в степь. И Надя уйдет, и Чижик... А он, что он будет делать тогда?
И, думая о Наде, о Чижике и о других ребятах, Яшка уже в который раз спрашивал себя, что ему делать, как ему теперь поступить.
Он не знал, что есть вопросы, на которые каждый человек должен ответить себе сам, без посторонней помощи, но уже чувствовал, что надеяться ему не на кого, и ощупью, словно в потемках, искал на них ответа. Еще смутно, но он уже догадывался, что хотя мир огромен, но и в этом огромном, вместительном мире может вдруг не найтись человеку места, если он, этот человек, противопоставит себя другим людям.
Несмотря на жар и боль в пояснице, он заставил себя натянуть гимнастерку, надеть сапоги. Когда за ним закрылась дверь, он прислонился к косяку и на мгновение закрыл глаза.
Глухая ночь. Тишина. Только справа из маленького окна на аспидную землю льется золотистый свет. Из того окна, за которым Надя...
Потом из-за крыши барака вывалилась круглая луна.
Влажный ветер остудил Яшкино лицо. Дождя уже не было. О нем напоминали только лужи, блестевшие холодным стеклом. Было похоже на то, что кто-то ударом оземь разбил на тысячи осколков огромное зеркало.
Яшка закурил. Он был на распутье. Что ж, он может, конечно, уехать. Вот лежат перед ним сотни дорог — глубокие колеи исполосовали вдоль и поперек всю необъятную степь. Выбирай любую: на север, на запад, на юг, на восток... И вдруг Яшка понял, что среди всех этих дорог есть только одна, ведущая к счастью. Одна дорога... Пойди отыщи ее!.. Впрочем, никто его не гонит. Он сам выдумал, будто...
А что, если остаться? Подняться завтра поутру вместе со всеми и сказать, что уже здоров. А потом подойти к Наде и улыбнуться. И Надя... Она умница, она все поймет.
Ему стало легче дышать. Он неожиданно почувствовал, что ознобил руки... Тогда он решил вернуться в барак.
Ребята сидели кружком. Подойдя к Чижику, Яшка положил ему руку на плечо и шепотом попросил:
— Подвинься...
Глава восьмая
Ты еще пожалеешь!..
На этот раз развиднелось поздно. Утро рождалось в муках. Было свежо. Редкий, рассеянный свет с трудом пробивался сквозь тучи, и земля холодно серела, сливаясь с низким небом.
И все-таки это был знаменательный день.
Первыми, как по команде, поднялись трактористы. Поеживаясь и фыркая, хлюпали холодной водой, тщательно скоблили притупившимися бритвами подбородки, прилизывали отросшие вихры, наводили глянец на порыжевшие сапоги. Со стороны могло показаться, будто ребята готовятся к параду.
Едва ли не больше всех старался Захар Гульчак. Пиджак застегнут, торжественно-строгое лицо, новая рубашка... Этот сонливый парень выглядел сейчас степенным и важным.
— Смотри, как вырядился! — Яшка подмигнул Чижику, сидевшему на соседней койке. — А Гульчак, оказывается, пижон... Спешит на свидание. Она уже дожидается...
— Кто она?
— Трактор, — не моргнув глазом, ответил Яшка. — Слушай, Гульчак! — Яшка схватил его за руку. — Ты человек рассудительный, хозяйственный. Я бы даже сказал, чуть-чуть скуповатый. А надел новую рубашку. Не пойму... Ведь вымажешься, как черт!..
— Ну и что? — Гульчак остановился, повернул голову.
Сказать Яшке и Чижику, что у них в селе спокон веку в поле выходили во всем чистом? Как в церковь. И дед и отец Захара Гульчака всегда в пояс кланялись кормилице-земле... Только Яшка и Чижик городские. Они не поймут. И Гульчак, пожав плечами, направился к выходу.
— Провожающих просят приготовить белые платочки, — тотчас отозвался Яшка.
Вместе с Чижиком он вышел из барака. Машины направлялись в степь. Они шли по четыре в ряд, грозные и спокойные. Слитно рокотали моторы. Шпоры гусениц оставляли глубокие вмятины в мягкой земле. И Яшка, не выдержав, побежал, скользя и оступаясь, за последним трактором.
Оказалось, что весь поселок высыпал за буерак. Теперь степь, высветленная оторвавшимся от земли небом, была как на ладони. Далеко впереди желтел малахай Барамбаева, трепыхалась на ветру шинелишка главного агронома. И когда какой-то тракторист (уж не Гульчак ли?) нетерпеливо вырвался вперед и острый лемех вывернул, сваливая набок, жирные, лоснящиеся пласты земли, Яшка, поддавшись общему порыву, сорвал с головы шапку и подбросил ее в воздух. А ровный металлический гул становился глуше, скатывался к горизонту.
Теперь нашлось дело и для шоферов: надо было развозить продукты и горючее по тракторным бригадам. Так что автомашины не застаивались под навесом. И мастерские, в которых, окончив ремонт машин, возился лишь механик с подручными, опустели. Поэтому у Яшки появилось еще больше пустого и ненужного времени, и, стараясь его убить, он забирался в кабину то к одному, то к другому приятелю и вместе с ними колесил по полям. Все-таки его помощь могла им пригодиться в дороге.
Особенно часто Яшка ездил вместе с Чижиком.
Машина мощно рассекала воздух, дрожа от нетерпения, буксовала в кислых лужах и снова неслась вперед. Не успеешь оглянуться, как впереди уже видны полевые вагончики.
В каждом таком вагончике было три окна, он отапливался котелком, а на нарах лежали полосатые матрацы, жидко набитые слежавшимся сеном.
Бархатным майским вечером Яшка и Чижик появились в полевом вагончике третьей бригады. Приехали, что называется, в самый раз, к ужину.
Сидели за столом. Жестяные кружки, наполненные кипятком, обжигали руки. Густо пахло тяжелым потом, на полу валялись окурки. Взопревший Кузя стянул через голову рубашку, положил брюки под матрац. И вдруг появилась Надя.
Остановившись в дверях, она осмотрелась.
— Персональный привет! — сказал Кузя. — Заходи, Грачева. Посмотришь, как живем.
— А мне и отсюда видно. — Надя продолжала стоять.
— Прошу прощения... Я, правда, без галстука... — рассмеялся Кузя.
— Перестань паясничать! — Надя поморщилась. — Подай лучше ведро и тряпку, живо! Где тут у вас горячая вода?
Не обращая внимания на ребят, она разулась и, шлепая босыми ногами, окатила пол вагончика кипятком. Трактористам пришлось взобраться на нары.
Молча следили они за тем, как Надя моет пол, проветривает вагончик, сметает крошки со стола. Потом она принялась за постели.
— Вот... — Она выпрямилась. — Теперь садитесь к столу. К вам и в барак зайти было совестно, а тут и вовсе разленились. И не думайте, что я к вам буду ездить для того, чтобы мыть полы! Показала раз, как это делается, и хватит! Теперь сами... Ничего, вас не убудет!
