Михаил Пархомов - Хороший парень
Не сразу Яшка пришел в себя. Ему стало противно. С брезгливостью посмотрев на Бояркова и Костю, продолжавших хохотать, он резко остановил машину.
— Чего стал? — спросил Боярков.
— Надо! — Яшка перегнулся, открыл правую дверцу и громко сказал: — Выматывайтесь!..
Боярков вытаращил глаза.
— Вылезай!.. Ну, я кому говорю!.. — Яшка толкнул Глеба плечом.
— Ты что, шутишь?
— Выматывайтесь! — повторил Яшка. — Оба. А то я вас выкину. Ну, поживее!..
— Сам выматывайся, пока цел!.. — Костя приблизил к Яшке свое лицо, дохнув на него водочным перегаром. — Ты с нами не шути, понял? Не таких видали! Погоняй...
Двое на одного! Яшка в мгновение ока оценил обстановку. Боярков не в счет: труслив, как курица. Зато Костя, видать, не раз бывал в переделках и похуже этой. Недаром он нагибается и вытаскивает из-за голенища сапога складной нож.
Это был тот самый нож с наборной плексигласовой рукояткой, которым Костя недавно открывал рыбные консервы.
Медлить нельзя.
Мотор, нетерпеливо пофыркивая, все еще работал на малых оборотах. Машина! Вот его союзник и друг! Яшка рванул ее вперед с такой силой, что его самого откинуло к задней стенке кабины. И тут же, выпустив баранку, наотмашь ударил Бояркова в грудь.
Второй удар, последовавший за первым, угодил в челюсть Косте.
Всю свою злость, все свое отчаяние вложил Яшка в эти удары. И он не почувствовал, когда по его ватнику скользнул нож. На Яшкино счастье, дверца была открыта, и Костя полоснул его ножом, уже вываливаясь из кабины под тяжестью Бояркова, которого Яшка ударил ногой.
Мимо просвистел камень. Яшка пригнулся и быстро захлопнул дверцу. Машина, послушная ему, взревела. Яшка успел еще увидеть, как вскочил на ноги дружок Глеба, увидел острый блеск ножа, но в следующую секунду был уже далеко.
Его выручила машина. Ее колеса обдали Костю липкой грязью, и тот оступился, заслонил локтем глаза. А когда он отнял руку от лица, было уже поздно.
И тут, поняв, что машину, увозящую одеяла и вещи, ему не догнать, Костя оборотился к хнычущему Бояркову и, сказав: «Дура, это ты виноват!» — ударил его в лицо.
Глава девятая
Кровь на земле
Только теперь, когда, сделав изрядный крюк, Яшка повернул в МТС по другой дороге, он с невольной дрожью подумал о том, что могло произойти, замешкайся он хоть на секунду. С такими, как Костя, шутки плохи. Промедлишь — пеняй на себя. Если бы он, Яшка, оплошал, то наверняка валялся бы сейчас в канаве, тогда как Костя и Глеб, посмеиваясь, уже подъезжали к Атбасару. А там — поминай, как звали...
От одной мысли об этом Яшку прошиб пот. Крупный, горячий, он катился по лбу и разъедал глаза. Было душно. Сердце тревожно колотилось. Оно, казалось, то подступало к горлу, то проваливалось куда-то вниз.
Яшка опустил стекло, и в кабину ворвался ветер. Он остудил лицо, проник под ватник, под гимнастерку, прохладно лаская тело. И сразу стало зябко — по спине прошли струйки холода. Но сердце по-прежнему билось в густой и липкой теплоте.
Машина неслась, задрав над передними колесами широкие сильные крылья. Ее швыряло из стороны в сторону, но Яшка не замечал этого. Скорее, скорее! Он сам не знал, зачем летит как на пожар.
Меньше всего он думал о том, что его могли хватиться. Не задумывался он и над тем, куда девать одеяла, уворованные Костей и Глебом. Это не так важно. Ему хотелось лишь одного: привести машину на место и очутиться среди друзей. А потом — будь, что будет. То ли оттого, что он полностью «выложился» во время драки, то ли по какой другой причине, но Яшка совсем обессилел, и его почему-то стало клонить ко сну.
Ночь была обрызгана звездами. В темноте скреблись робкие огоньки. Потом они окрепли, стали ярче, почти вплотную к дороге придвинулся длинный неосвещенный барак, который с тех пор, как Яшка покинул его, словно еще больше врос в землю, и Яшка, чувствуя в себе непонятную вялость и пустоту, последним усилием заглушил мотор.
Его не удивило, что со всех сторон к машине бегут люди. Яшка узнал директора, размахивавшего руками, старичка-механика, Надю, Чижика... У Чижика было встревоженное лицо — еще бы, у него увели машину! — и, подбежав к трехтонке, он рванул дверцу.
— Ты?! — Чижик разглядел Яшку. — Я так и знал, что это твоя работа!
Яшке хотелось сказать: «Чего кричишь?» Собрав остатки сил, он выбрался из кабины и, опускаясь на подножку, с трудом произнес глухим голосом:
— Снимите тюк. Там одеяла... В кузове...
Папиросы — Яшка помнил это — он впопыхах засунул в нагрудный карман гимнастерки. Почти целую пачку. Дрожащими пальцами отыскал пуговку, отстегнул клапан. Вытащив папиросу, сунул ее в рот.
— Прикурить...
Кто-то услужливо чиркнул спичкой, поднес ее к Яшкиному лицу и отшатнулся, увидев кровь.
Пропажу машины обнаружила Надя. Обычно трехтонка Чижика стояла рядом с ее машиной. А теперь ее не было, и Надя решила, что Чижик снова заночевал в поле, у трактористов. Поэтому она удивилась, когда девчата, с которыми она жила в одной комнате, сказали ей, что заходил Чижик.
— Ко мне приходил? Давно? — спросила Надя, принимаясь стелить постель.
— С полчаса тому... А может, и больше. Вернулся, поставил машину — и сразу сюда. Даже не присел. Сказал, что ты ему очень нужна.
«Странно, — подумала Надя. — Может, Саня еще не спит?» И, думая о том, что Чижик, вероятно, заходил неспроста, она сняла с гвоздя ватник и набросила его на плечи.
— Чижов? — Парень, с которым Надя столкнулась в дверях барака, остановился. — Есть такой! Дрыхнет... Разбудить, что ли?
— Не надо... — Надя отступила на шаг. — Хотя... — И, вспомнив о машине Чижика, сказала уже решительно: — Буди!
Заспанный, взъерошенный Чижик хлопал добрыми глазами. Никак не мог понять, о чем толкует Надя. И вдруг сорвался с места, оставив Надю в темных сенях.
— Нет его... — сказал он, вернувшись. Дышал тяжело, прерывисто.
— Ты о ком?
Яшка! Ну конечно же, пока Чижик спал, Яшка забрал ключи от машины и укатил.
— Не может быть! — Надя боялась поверить. — Уехал? Совсем?
— Почему совсем? Он у меня машину просил. А я не дал. Тогда он сам...
— Идем! — сказала Надя. С ее лица медленно сходило выражение растерянности и отчаяния, появившееся в то мгновение, когда она решила, что Яшка позорно бежал. — Идем! — повторила она, поторапливая Чижика. — Довольно терпеть! Хватит! Этот номер ему не пройдет!
Она говорила о Яшке.
Заставив Чижика одеться, она вместе с ним отправилась на розыски директора. Затем подняла с постели главного механика. Пусть посмотрят, что у них творится под носом. Пусть убедятся! Вот до чего доходит, когда люди слоняются без дела...
Крупное темное лицо Барамбаева хранило спокойствие. Только сузившиеся глаза смотрели остро и зло. Убедившись, что одной машины не хватает, Барамбаев сказал:
— Ну, пусть вернется! Я с него семь шкур спущу!
— И поделом! — поддержал механик. — Надо его разделать, как бог черепаху. А вот, кажись, и он...
Прямо на них на бешеной скорости неслась темная машина. Механику пришлось отскочить в сторону. «Нализался, шельмец! — подумал он, прижимаясь спиной к столбу. — Должно быть, здорово накуролесил».
По правде говоря, Наде тоже показалось, что Яшка вдребезги пьян. И когда она увидела, как он медленно, лениво вылезает из кабины, как, усевшись на подножку, закуривает, ее взорвало. Хорош, нечего сказать!.. А она, дуреха, еще сохла по нем! Ревела белугой, уткнувшись лицом в подушку...
Никого в жизни Надя не презирала так, как Яшку, который спокойно, словно ничего не случилось, подносил папиросу ко рту. Он был ей ненавистен в эту минуту. Впервые она испытывала такое глубокое чувство презрения и ненависти. И, прислушиваясь к тому, что творилось у нее в душе, она не сразу поняла, почему кто-то произнес слово «кровь».
— Смотрите, он весь в крови!.. Что с тобой?
— Яшка!.. — с отчаянием вскрикнула Надя.
Видя, как Яшка кренится набок, она рванулась к нему, прижала его голову к своей груди. Без конца твердила она его имя: «Яшка, Яшка...» — и, плача от нежности, жалости, тревоги и стыда, только то и делала, что гладила его волосы.
— Сестру! Быстрее!.. — приказал Барамбаев.
Чувства изменчивы. Горе сменяется радостью, отчаяние — надеждой. И почти всегда неожиданно, со стремительностью горного потока, который, нахлынув, сметает все на своем пути, становясь с каждой минутой все мощнее и бурливее.
Так было и с Надей. Жаркая, гневная ненависть, клокотавшая в ней до того, как она увидела окровавленного Яшку, сменилась тревогой и нежностью. И это новое чувство было так ярко и полно, что Надя ни о чем другом думать уже не могла. Теперь она знала, что любит. Знала и не стыдилась этого.
Запыхавшись, прибежала медицинская сестра — подвижная, болтливая толстуха с черными усиками над обиженно вздернутой губой и с мягкими проворными руками. При свете фонарей она опустила на землю свою брезентовую сумку с красным крестом и наклонилась над Яшкой. Ее ловкие пальцы бережно прикоснулись к его груди.
