Александр Серафимович - Том 7. Рассказы, очерки. Статьи. Письма
А по степи, по растрескавшемуся чернозему, местами почти в полметра, пустынно, неохватимо простирается сизый шершавый полынок.
Долго едешь пустынным простором, да вдруг, как золотое море, тучно заблестит, залоснится пшеница с зеленеющими межами – царство неисчислимо кишащих вредителей. А то овсы потянулись, бахчи, просо – и все перепоясано, исчерчено зелеными изгибающимися по увалам межами – и в них века.
А там опять пустыня сизого полынка да бесчисленные балки. И все налилось неисчислимым звучанием кузнечиков. Плавают коршуны, ястребы.
Надо всем нестерпимое солнце.
Мужики пришли гурьбой в райком. Расселись по стульям рядком вдоль стены в кабинете секретаря.
На стене Маркс, Ленин, Сталин.
Исступленно краснеет сукно на длинном столе.
И бородатые и гололицые. Расселись в шапках.
– Что, товарищи, с чем пришли?
Бородатый, с красным лицом, как кряж на заскрипевшем под ним стуле. Расставив ноги, свесил кудлатую голову; положив локти на колени, мнет шапку в руках.
А поодаль ото всех – длинный, тонкий и шея по-гусиному. Нос длинный, как правило. Дьячок – не дьячок, рваный, и шапчонка на голове рваная. Сидит как аршин проглотил, и будто его не касается, зачем пришли и что тут происходит, – глядит себе через комнату в беленую стену.
Остальные – тоже как будто их не касается.
Секретарь отложил бумаги и глянул на мужиков веселыми глазами. И на голове – веселый хохол. Даром что сидит на стуле, а видать – небольшого роста, ладный собой. Тонко перехватил серебряный с чернью пояс темно-серую, хорошего сукна рубашку. А в плечах раздался.
Со сдержанной улыбкой на румяном лице, как будто не из города недавно приехал, сказал:
– Так что, товарищи, по какому случаю в райком заявились?
«Ого-го-го! Он их насквозь видит, мужичков-то. Мужичок, он зря не придет. Мужичок, он изо всего трудится шубу себе сшить. Да и не удивительно: своя избенка, своя коровенка, своя лошаденка, своя полоска. Знает он их насквозь!..»
И опять полуулыбка тронула крепкие голые губы – усики сбривал.
Глыбастый сказал, разминая шапку и свесив к коленям голову:
– Так что не могем, не вылезем. Опять же – расчету произвести не в силах. Кабы расчет, всех удовлетворили. А то энтот жалится, энтот морду воротит, энтот все забирает – не хочу, сказывает, с вами поганиться. Кабы расчет. Вот до тебе пришли.
– До партии, – сказал неожиданно тонким голосом длинный, все такой же, с проглоченным аршином.
– Да в чем дело?
Хотел сказать «не пойму», да прикусил язык.
Тогда все загалдели:
– Счета надо совершить.
– Как, кому, сколько пределится.
– Чтоб по-справедливому.
– Соответственно.
Секретарь свел брови, но веселый хохол лишал его строгого вида.
«Черт их знает, о чем они…»
Откашлялся. Больше всего боялся, как бы в лужу не сесть. С мужиками – разве их поймешь! У них – свое. Ежели б у себя, в типографии, там бы навел порядок, а тут, – черт их знает: деревня – как лес.
И, чтоб выиграть время, опять откашлялся и сказал строго (а хохол веселый):
– Ну, да это понятно. Ну, так дайте данные для подсчету. Да говорите по одному, а то как на базаре.
«Управдела, что ли, позвать?» Протянул руку, чтобы постучать, да опять отвел: мужики – хитрый народ, догадаются, что не умеет разобраться.
– Ну?
Тут приподнялся со стула и, переломившись в пояснице, как будто его тянуло к земле, шагнул коленями врозь к красному сукну стариковатый, со слезящимися глазами, а нос мучной, белый.
– Во-во, это самое. Потому, скажем, у энтого плуг двухлемешный, а у энтого – пара быков, а у энтого – семена добрые, а энтот – работников привел, сыновья у него.
Его повалил галдеж.
– Чево работников, – сами все работаем.
– Как нечем взяться, голыми руками, на кой ляд работники!
– Ежели плугу нету али тяговой силы, цаловаться, што ли, с работниками?
Секретарь откашлялся:
– Ну?
– Вот это самое… – начал белоносый, все так же согнутый в пояснице и колени врозь.
Да длинный, глядя перед собой гусиной шеей, покрыл его просительно тонким голосом:
– Ведь для кого стараемся, – для трудящих. Неграмотные мы. Оттого и горе. Никак не могем развязаться. Сутолка через это самое. Друг дружку за грудки. Главное, неграмотные.
«Тьфу, дьяволы!..» – и мысленно припечатал крепким словом, пот пробил. Откашлялся, вслух сказал наугад:
– Много хлеба собрали?
И как будто сослепу попал в нужное место: вдруг все заговорили, загалдели, даже приподнялись со стульев.
– Все сдали, подчистую все. И хлебозаготовки, и по мясу, и молочные, и куриные, – все, все как есть.
– Во-во, хфитки, во! – торопливо заговорил со сломанной поясницей, стоя коленями врозь. – Во!
А гусиная шея протянул квитанции.
Кряжистый, с лицом как мясо, заговорил:
– Через чево самое? Через то самое: у ево, скажем, – показал на сломанную поясницу, – двухлемешный плуг, а ево, – показал на гусиную шею все так же неподвижно смотревшего перед собой, – пара быков да лошадь, опять же сеялки.
– Чево брешешь! – тонко отозвался гусиная шея.
– …вот ты и рассуди: скольки хлеба приходится на две бычиные пары, да на лошадь, да на сеялку, а мне плуг, а вон ему…
И опять загалдели:
– Расчету произвесть не могем. Не могем произвесть расчету.
Секретарь крякнул:
– Да вы помогаете, что ль, друг другу?
Взорвало галдежом:
– Ды вмистях сеем. Совокупили усю землю ды засеяли.
– А межи куда же?
– Ху-у, да одним кусом вся земля. Вот двенадцать нас хозяв усю землю сдвинули вмистях и скрозь запахали. Волчий Кут, може, слыхал? Как вы-дешь на взгорье, чернеет пахота скрозь, аж глазом не окинешь. Палестина! Это – самая наша.
У секретаря округлились глаза, и хохол, как будто у него тоже были глаза, торчком изумленно глядел.
– Так у вас коммуна?
В комнате заметался испуг.
– Што ты, што ты, што ты! Окстись!
– Ну, а хлеб как?
– А хлеб делим. Как сымем, так и делим.
– Вот тут-то у нас и неуправка, – подал гусиная шея, – расчетом не сдюжаем. Скажем, ему на плуг, а энтому на лошадь, а энтому на быков, а…
– А тебе, скажем, на сеялку ды на молотилку.
– Не бреши! – обиделся гусиная. – Вот и не произведем расчету. У энтова плуг перетягает, у энтова быки, у энтова лошадь, – никак не призначим: от энтова разор хозяйству.
Секретарь глубоко передохнул. Если б кто съездил сзади дубиной, не так бы зазвенело в ушах, как сейчас.
«Эх ты, мама постная, – проморгали! Надо сейчас же на бюро…»
И, чтоб успокоиться, покатал между пальцами и зажег папироску.
– Кто ж вас надоумил?
– Нужда.
– Слышь ты, – заговорил сломанная поясница, стоя на раскоряченных коленях, – лошадей подобрала германская да гражданская. Быков фронты поели, – скольки разов прошли через нас.
– Хронт – прожорливая брюха.
– …вот мы и соединились.
– Нда-а! – протянул секретарь.
На бюро секретарь говорил запальчиво, и хохол, весело поглядывая на всех, покачивался:
– Проморгали, ребята. Нельзя на мужика смотреть только как на собственника. Он те еще десять очков вперед даст как общественник. Видел, землю в общий котел склал, да сам. Это, товарищи, не фунт изюму.
Их сидело пятеро, и краснел стол. И у всех лица с желтинкой, худые, У одного глаз кругло заклеен черным.
Ближе всех к секретарю – немного постарше его, тоже чуть-чуть усики, нахмуренный.
Сентябрь, еще не начавший золотиться, глядел в окна, сентябрь двадцать девятого года. Паутина, искрясь, плавала на солнце.
А четверо – каждый по-своему. Артамонов – маленький, с белыми мышиными усиками и тридцатилетний золотистый пух на голове, щупленький, общипанный, с десятилетнего мальчишку, – предрика. Горбунков – в гимнастерке с засаленным воротником, и рыже-небритый, – уполномоченный РКК. Кулибин – длинный, в сером бумажном измятом пиджаке, и он на нем как на вешалке.
– Ну, все, что ль? – сказал секретарь, доглядывая бумаги, а их и доглядывать нечего, ведь уж подписаны.
– Все.
– А Лапин где же? – все не подымая глаз от бумаг.
– Тут я, – угрюмо-сосредоточенно из угла,
– Так вот, товарищи, – и отодвинул бумаги, – мужик потянулся к общественным формам хозяйствования в нашем районе. Это надо понять.
А из угла угрюмо:
– Не в нашем одном, а и в соседних.
Секретарь тряхнул хохолком, рассердился. Заметил: этот невзрачный, приземистый, с круглым, как желтая слива, распухлым носом, в стоптанных сапогах, что бы ни говорил секретарь, всегда вставит свое, ослабляющее. Секретарь опять тряхнул хохолком.
– A я скажу наоборот: может, по всему округу. А может, и дальше. И это мы должны учесть и поставить в известность округ.
