Николай Чаусов - Сибиряки
— Товарищ Сизых!
Паренек вернулся к Позднякову, поправил сбившийся на бок шоферский шлем.
— Что, Алексей Иваныч?
— Еще раз увижу с огнем у стружки, переведу в пожарники.
— Так ведь цигарка же…
— И не болтайтесь… если не надоела баранка.
— Ясно, Алексей Иваныч, — бросил, раздавил окурок обиженный паренек. — Все?
— Идите.
«Строг!» — отметил Наум Бардымович.
— Скажите, товарищ Танхаев, — снова, после длительного молчания, заговорил Поздняков, — верно ли, что недалеко от Баяндая есть хороший деловой лес?
— Есть лес. Иркутский ДОК рубит.
— А что же мы? Так и будем побираться с досками? Я думаю, в Баяндаевском автопункте надо организовать лесопилку. Свой ДОК. Что скажете?
«Хватка!» — удивился Танхаев. Но вслух сказал:
— Я не специалист, Алексей Иванович…
— Я это уже слышал… от Житова. А вы парторг ЦК.
Узкие черные глаза Танхаева нацелились в Позднякова.
— Подумайте, предложите, бюро соберем, решать будем.
— Я прошу вашего мнения, а не решения, — недовольно пробасил Поздняков и, оставив Танхаева одного, пошел к складу.
«Грубоват, — невесело подумал Танхаев. — Тце, тце, тце… Не единоначальник — единоличник, однако».
Но окончательный вывод о Позднякове сделать повременил. Поначалу Перфильев тоже деловым и умницей показался, непорядков уйму нашел, а потом все поняли: фразер и трус редкостный. На одном Гордееве шло хозяйство. Не споро, а шло. Как теперь пойдет? Хорошо ли сделал Поздняков, что перепробеги позволил? Слыхал и Танхаев о стотысячниках, что в Москве такие появились, так они по асфальту ездят. А тут: горы, ступняк, выбоины… Технику не разбить бы. Бюро собрать надо, Гордеева заслушать, Позднякова заслушать надо.
В автопункте Танхаева поразили хаос и неразбериха. Все гаражи, боксы, весь двор забиты машинами, в цехах — и то не во всех — по одному рабочему, командуют сами шоферы: паяют, куют, сверлят — кто во что горазд, кто что хочет! И на ремонте шоферы, и в смотровых канавах шоферы. Одни механики из дневной смены; ни смазчиц, ни слесарей, ни баллонщиков. Грязь, разлитое на полу масло, куски рессор, болты, гайки — всюду! Вот так порядочек!
Танхаев поймал за рукав механика:
— Где ремонтники?
— На стройке, Наум Бардымович.
— Смазчицы?
— Тоже там.
— Сидоров?
— Там же. Труба, Наум Бардымович, кругом труба! Мало, что слесарей забрали, болта выточить некому. А что она, шоферня, может? А все Поздняков…
— Тце, тце, тце…
— Еще не все: нам теперь, механикам, никакой веры не стало, Наум Бардымович! Житья нет! Руки пообломали!
— Кто так?
— Он же.
— Ай-ай!
— Факт. Ведь что выдумал: пока шофера из ремонта сами не примут, в контрольном листе не распишутся — в рейс не посылать! Еще и приказ написал, нас, механиков, предупредил строго.
— Тце, тце, тце…
— Факт. Теперь шофера нами командуют, а не мы ими. Хотят — в боксе стоят, хотят — едут. Вот он, к примеру, кашалот усатый, всю душу вымотал: то не так, это неладно… Ему бы в капиталку надо по графику, так Поздняков разрешил: езди! Вот и ездит: с утра возле своего ЯГа штанами трясет, место в гараже держит… В общем — труба!
Танхаев подошел к ЯГу, выждал, когда «кашалот» захлопнул капот, выпрямился во весь свой могучий рост, размял плечи.
— Как дело, товарищ Николаев?
Богатырь, тоже узнав парторга, осклабился в добродушной улыбке, расправил ус.
— Лады, идет дело.
Цепкие угольки Танхаева прыгнули из орбит, снова спрятались в щелки.
— Ой ли?
— А что? Не жалуюсь, пошло дело.
— А стоим почему?..
— Так ведь… А я так скажу, товарищ парторг: лучше поту лишку, чем горя гаку.
— Это как? — не понял Танхаев.
— А так: я тут лишний час протолкаюсь, зато там — он показал зажатой в кулаке тряпкой на гаражные ворота — неделю, а то и две не хвачу горя. Имя, механикам, что: план нужен, с гаража машины постолкать, а там катись, как знаешь. Вот и катались: то на боку, то на буксире. Я свою ласточку пуще глаза берег, царапины ей не позволил, кормилице. А ноне товарищу Позднякову Алексею Иванычу слово дал: еще полста тысяч наездить, сверх графика, стал-быть. Вот первую тыщу кончаю. Сверх-то. Так на кой же бес мне ее несмазанную, немытую выгонять? Враг я ей или кто? Это ж кобеля год не мыть — и тот опаршивеет. А машина — вещь тонкая, за ней присмотр нужен. А ты погляди, дорогой товарищ, кто со мной в гараже стоит, люди какие. Вон Косых, вон Рублев тоже. Первый во всем трансе водитель, сам знаешь. Тоже, погляди, скоблят. Работать люди хотят, вот почему. А шантрапа — та давно выехала. Может, за воротами, может, еще где уже козлом пляшут, буксира ждут. Сам не раз подбирал, знаю. Мусор!
— Тца, тца, тца…
— Товарищ Поздняков Алексей Иванович вчера самолично сказал нам: «Вы — шофера, вы — хозяева, вы и в ответе». Правильный он человек, не то что там… некоторые…
— Так и сказал?
— Так. А что?
— Правильно сказал.
— Вот и я так считаю. Правильный человек. А что машин в гараже много — так это ничего. Это мы старую грязь чистим.
— Без ремонтников?
— Без их. Так ведь временно же. Вот седня транзиты последний раз грузы приняли, а завтра куда возить? Перфильев морозов пообещал, Гордееву вовсе до нас дела нету, эти… как их… рольганги в мастерских строит, а товарищ Поздняков… Нет, мы, шофера, не в обиде.
8Долго еще присматривался и прислушивался ко всему Наум Бардымович, что делалось, говорилось на автопункте. Побывал и в райкоме. Теплов сказал:
— Поздняков народ поднять может — это главное. Ты вот, например, не смог, помнишь? — и рассмеялся, глухо, отрывисто.
— Забыл. Сегодня напомнили, однако.
— Ну-ну, знакомьтесь. Народ раскачаете — он вам не транзит — горы выстроит! Морозов бы еще да Гордеева подстегнуть. Жалуются на него люди, консерватором называют. Знаешь, шофера как его? Сухарь наш! Сухарь и есть.
9Было уже темно, когда Танхаев постучал в калитку Рублевых. Вся большая семья Николая Степановича была в сборе. Не было только Нюськи. Сидели за столом, за большой муравленой чашкой.
— Хлеб-соль, хозяева! — громко приветствовал с порога Танхаев.
— Едим да свой, — в тон ему ответила бабка, оглядывая незнакомого гостя.
Рублев встал. Засуетилась, освобождая стул гостю, жена Рублева. Танхаев, не ожидая особого приглашения, снял, повесил на гвоздь полушубок, пригладил жесткий ежик волос.
— Здравствуйте, Николай Степанович, — пожал он руку Рублеву. — Вот вспомнил о пельменях, зашел. Здравствуйте, здравствуйте, — поздоровался он с каждым членом семьи. А мальчикам и Машеньке сунул по шоколадке.
Рублев улыбнулся.
— С нами, Наум Бардымович. Чем богаты…
— Тце, тце… щи? А пельмени? Приглашал, а?
— Приглашал, точно. А ну, Варя, уважь гостя, — кивнул он жене на сени.
— Уж не обессудьте, не ждали мы. Сейчас я, — заторопилась женщина. — Маманя, поставьте воду. — И выбежала, впустив в кухню облачко стужи.
Рублев, настороженно оглядываясь на парторга, сам принес перец, уксус. Понял, что не пельмени, а другое привело к нему парторга ЦК. Что бы это?
Танхаев сел к столу. Жена Рублева внесла кулек мороженых пельменей. В наступившей тишине было слышно, как они булькали в воду.
— А где же ваша певица?
— А кто ж ее знает, — не решаясь продолжать ужин, промолвил Рублев. — Ноне все: кто на стройке, кто на Лене шивер морозят…
— Перекат? — будто не понял Танхаев.
— Он самый.
Танхаев ждал, что Рублев еще скажет о замораживании перекатов, но тот молча водил по столу ложкой и в свою очередь ждал, что ему скажет Танхаев.
— Почему ложки лежат? Почему щи стынут? — попробовал Танхаев разбить шуткой ледок молчания. — Меня ждете? Я догоню, я ведь конник.
— Ешьте, — глянул Рублев на притихших мальчиков. И сам зацепил из общей глиняной чашки щи.
— Ну и что, заморозят?
— Шивер-то?
— Шивер, — хитровато сузил щелки Танхаев.
— Уж что будет… Инженер наш придумал, он науку прошел, — неопределенно ответил Рублев.
— Голос у вашей дочери хорош, сильный голос, — не зная, как завязать разговор, сменил тему Танхаев. — В клубе ее слыхал, помню, — артистка! Учиться ее послать надо.
— Знатный голос, — впервые вставил свое слово дед.
— Ваша правда, Наум Бардымович, — подхватила от печки Варвара, мать Нюськи. — Уж лучше учиться куда, чем по ночам горло драть на весь Качуг да бог весть где…
Но Рублев одним взглядом оборвал ее излишнюю откровенность.
— С шулей вам, Наум Бардымович, или так? — спросила она Танхаева, накладывая в тарелку пельмени.
— С шулей, хозяюшка, с шулей, — потирая от удовольствия руки, просиял Танхаев.
Разговор по-прежнему не клеился. Обжигаясь, нахваливая пельмени, Танхаев мучительно соображал, как лучше подступиться к Рублеву, не вспугнуть, на прямоту вызвать.
