Алексей Ельянов - Просто жизнь
Сидя верхом на сковороднике, «Пахомиха» высоко приподнимала зад, вихляя им, зазывно оттопыривала груди, увеличенные тряпками до размеров огромных арбузов. Они подпрыгивали, колотили «Пахома» по спине. Но вот «суженые» слезли с «коня», стали рядом на подостланную тряпку и оказались лицами в разные стороны друг от друга. «Пахом» повернулся спиной к «попу».
А тот сделал вид, что надевает на пальцы «молодых» венчальные кольца. «Крестные» сейчас же стали их переодевать — с руки «жениха» на руку «невесты» и наоборот. Все это сопровождалось ужимками, возмущением, шумом при дурашливой солидности «попа».
— Таперича корцы напялит, корцы! — снова захихикала, как маленькая девчонка, беззубая бабка, соседка профессора.
И верно. На голову «Пахома» и «Пахомихи» «поп» нахлобучил что-то вроде горшков. «Молочницы это досюльные», — охотно пояснила бабка. «Корцы» тут же были подхвачены проворными «шафером» и «шаферицей», потом их торжественно держали в руках, пока шло «венчание».
Истово крестящимся и кланяющимся «Пахому» и «Пахомихе» дали по «свече» — по тлеющей лучине. После каждого креста и поклона «молодые» начали поворачиваться кругом так, что все время оказывались лицами в разные стороны. «Пахомушка» к тому же еще трясся от неуемного волнения.
Толстопузый «поп» повернулся спиной к «молодым», в одной руке он держал «крест», в другой «кадило» — спичечный коробок на веревочке. И, подражая церковному пению, завопил сиплым басом:
Поп Макарий
Ехал на кобыле карей.
Кобыла его с беси в шее я
И попа Макария на землю сверзившеся… —
и пошел обводить «молодых» трижды вокруг «аналоя».
Профессор тряхнул Петра за руку, прошептал восхищенно:
— Настоящий народный театр! В нем что-то от сатурналий и от римских маскарадов. Запомни, это большая теперь редкость. Все просто, озорно, искренне, — и засмеялся над очередной выходкой «Пахомушки».
Илья все еще не мог забыть кучу-малу, был сдержан, хоть и улыбнулся.
«Поп» снова запел, гнусавя:
Заварила теща квас
в недобрый час…
Исайя, ликуй,
Пахом, Пахомихе не бракуй…
Старушка, сидевшая рядом с профессором, заерзала, зашлась смехом и неожиданно икнула.
— Ахти, господи. Изловил бес душу грешную. — Старушка перекрестила рот. Но икота от этого не прошла. Она вздрагивала, крестилась, все более смущаясь, сникая.
А тут как раз началась «обедня», «поп» заголосил утробно:
Баба ты, баба, дура деревенская.
Сено в зубах, палка в руках,
Куда ты пошла-то?
И все присутствующие подхватили хором:
На поминки, мой батюшка, на поминки,
На поминки, батюшка, на поминки.
Старушка тоненьким голоском тоже подпевала, с трудом сдерживая икоту:
На поминки, мой батюшка, на поминки…
«Молодые» подошли к «попу» поближе, он велел им целовать «крест» из лучины. И после объявления «Пахома» и «Пахомихи» мужем и женой, «поезд» снова с бесовскими прискоками направился «домой», где уже разостланы были на полу тряпье и сено.
— Таперича ночь ночевать надоть, — хихикнула старушка, уже не обращая внимания на икоту.
А профессор снова воскликнул:
— Ну и Пахомушка-Петрушка, никогда такого не видывал!
Петр поискал глазами девушку-одуванчик и увидел в общей кутерьме, среди возбужденных, плутоватых, прослезившихся, азартных, раскрасневшихся лиц ее милое лицо, ее полуулыбку, смущенную и лукавую. Взгляды их встретились. Она хмыкнула, прикрылась ладошкой, потом легко отбросила за плечи пышные свои волосы и спряталась за каким-то гогочущим парнем возле дверей.
А посреди зала продолжалось, разворачивалось действие. «Пахомушка» и «Пахомиха» легли спать-ночевать на тряпье и сено. Да вот незадача — «молодуха» не головой легла к голове «супруга», а ногами. Ощупывает он, ищет голову «молодухи», а найти не может и кричит в отчаянии:
— Маменька, у невесты головы нет.
«Мать» отвечает ему жалостливо, с повизгиванием:
— Поищи хорошенько, должна быть.
«Пахомушка» ищет, старается, да находит лишь «Пахомихины» ноги в лаптях. Это у него получалось уморительно, с напускным ужасом, досадой и шумным пыхтением, под громкие советы всех вокруг. И снова «Пахом» взмолился:
— Маменька, ищу, и все нет!
Хохот, посвистывание были ответом на его жалобу. А когда провозились «молодые» без толку всю ночь, раздосадованный «муж» начал бранить «жену», честить ее за то, что она и «дельницы» — большие грубые рукавицы — надела каждую не на ту руку.
— Неуклюжая! — закричал «Пахом». — Бестолковая! Как без меня-то жить будешь? Вот уеду в город по делам, смотри у меня!
— Насмотришься за ней, мужикатой, — серьезно и строго проговорила старушка, наконец-то справившись с икотой. От смеха же и прошла ее морока. — Пока муж в работах, молодуха всякого прохожего ждет. Это уж как водится у нынешних.
— Сказка-то старая, — напомнил Петр.
— Сказка-то старая, да присказки новые, — отрубила старушка.
А «Пахом» бросил работу, собрал инструменты, приложил к губам руки рупором, закричал во все горло:
— Эй, перевозу! Трам-тара-рам!
И сейчас же «Пахомиха» приехала к нему на скамейке. Обнялись супруги, целуются. «Пахомиха» спрашивает:
— Здоров ли ты жил, имел ли работу, много ли заработал, не имел ли какой заботы?
— Я-то хорошо, — ответил «Пахомушка». — А ты как поживала? Тятеньку мово уважала, слушала ли маменьку, топила ли баеньку, запирала ли дверь на замочку? Спала ли всегда в одиночку?
— Все делала, как ты велел, Пахомушка.
А тот глядь на дерюги да на сено, видит, «ребенок» лежит — старый пиджак, перетянутый веревкой.
— Откуда у тебя ребенок?!
— Вот и поймал гулящую! — обрадовалась бабка, поддергивая платочек.
— Ребенок твой, — смело говорит «Пахомиха».
А муж оторопело:
— Как может быть мой? Я дома не ночевал!
— А ведь первую ночь я с тобой спала, — изворачивается, лукавит «Пахомиха».
— Врешь, безголова-неуклюжа! Откуда дитя? — И замахнулся грозно.
А «Пахомиха» смело:
— Откуда, откуда. Ребята сделали!
И расшумелись пуще прежнего все в клубе, стали искать меж собой отца ребенка. «Пахом» ярится, злее всех ищет. Натыкается на «прохожего человека», спрашивает грозно:
— Был у моей Пахомихи?
— Был, — лихо, с вызовом отвечает «прохожий человек». «Пахом» в отчаянии кричит, вопит на своих «родителей»:
— Что же глазели? Пахомиху не уберегли! — И ударил «родителей» «ребенком», а потом стал колотить скомканным, перевязанным пиджаком «прохожего человека»:
— Не ходи к чужой жене, не ходи к чужой жене!
Набросился и на «Пахомиху»:
— Не спи с другими, не спи с другими!
И до того разошелся, что стал бить всю «родню» свою и всех, кто рядом стоит. Со смехом и визгом побежали кто куда. На том завершилось представление.
— Поразительно, — сказал профессор, — нелепо, дико все закончилось, а смешно. Как быстро и смело реалии переходят в символику и наоборот. Трагедия, фарс, драма, комедия, цирковое трюкачество — все берет свое начало из таких вот народных гуляний да игрищ.
Около дверей толкалось много молодежи. И там вдруг резко засипел, заорал магнитофон у кого-то в руках. Парни и девушки задергались, запрыгали в модном танце.
— А вот и новый тур праздничных представлений, — сказал Даниил Андреевич, и по его глазам было видно, что это веселье ему тоже очень интересно. Но старики и старухи рассердились не ра шутку, они вытолкали молодежь из клуба:
— Пошли отсель, бесовские дрыгалки. Не для вас веселье!
А «Пахом» да «Пахомиха» вскоре вновь стали рыжим прихрамывающим мужиком и вернувшейся в свой прежний облик лукавой, быстрой теткой Евдокией. И вся их возбужденная «родня» расселась по лавкам, живо переговариваясь и пересмеиваясь.
Вечер еще не закончился. Но усталость, духота и желание покурить вывели на улицу многих мужчин. Профессор тоже хотел было уйти, но Петр уговорил его остаться.
— Что-нибудь тут еще придумают. Я чувствую.
Радостное его возбуждение было не только от веселого праздника. Глаза девушки нет-нет да выглядывали из-за кого-нибудь, светились то в одном месте большого зала, то в другом, она будто играла в прятки с Петром и в то же время хотела, чтобы он видел ее повсюду.
Надо было поскорее, пока не закончился вечер, сделать, совершить что-то невероятное, что-то такое, что помогло бы завоевать эту девушку. Петр побежал за своей гитарой.
Никогда еще не пел он для стольких людей сразу. Сначала не мог настроиться, голос звучал не в полную силу, с хрипотцой, потом все стало получаться само собой.
