Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Павел Михайлович. Чьи?
Клара. Его письма… написанные его рукой.
Павел Михайлович. К кому?
Клара. Письма к одной девушке.
Павел Михайлович. Кто же она, эта девушка?
Клара. Научная сотрудница, практикантка из Ленинграда… работает в областной библиотеке. Имя — Майя.
Павел Михайлович. И что же там есть, в этих письмах?
Клара. Ну, если, скажем, пожилой ответственный работник называет постороннюю для него девушку… ну, как бы вы думали?
Павел Михайлович. Боюсь думать, потому что сам — пожилой ответственный работник. Как же он ее называет?
Клара. Он называет ее своей песней.
Павел Михайлович. Как?!
Клара. Вот видите, невероятно… Песней.
Павел Михайлович. М-да, эпитет поэтичный. И как же вы достали эти письма?
Клара. Случайно.
Павел Михайлович. Вам дали их прочесть?
Клара. Кто же даст читать письма с таким материалом! Я их случайно обнаружила.
Павел Михайлович. И взяли себе?
Клара. Зачем же? Я сняла с них копии. А письма находятся на своем месте.
Павел Михайлович. Зачем же вы их водворили на свое место?
Клара. Странный вопрос — пускай накапливаются.
Павел Михайлович. М-да, я об этом не подумал. Ну и что же?
Клара. Не понимаю вашего вопроса.
Павел Михайлович. Чего же вы хотите от меня?
Клара. Я хочу, чтобы вы прочли эти письма.
Павел Михайлович. Вот видите, какое дело: вы хотите, а я не хочу.
Клара (изумлена). Серьезно?!
Павел Михайлович. Да.
Клара. Не хотите взять?!
Павел Михайлович. Не хочу.
Клара. Тогда… не понимаю… кому же я их должна отдать?
Павел Михайлович. А почему вы должны их непременно кому-то отдать? Суходолов пишет не мне, не вам, а девушке. И девушка, как я полагаю, эти письма хранит. Так пусть они у девушки и остаются.
Клара. Это директива?
Павел Михайлович. Звонок, слышите? Пойдемте музыку слушать.
Клара. Нет… как же мне быть? Если директива, то я сделаю соответствующие выводы… обобщения.
Павел Михайлович. Какая же тут может быть директива! Просто я думаю, что нехорошо воровать письма у девушки… снимать копии… Может быть, девушка — ваша подруга? Как хотите, а по-моему, это нехорошо. (Уходит.)
Клара. Либеральничает. Могу послать по почте… прочтет.
Подбегает Майя.
Майя. Клара, бежим в зал, а то сейчас свет погаснет.
Клара. Ступай одна. Мне неприятно…
Майя. Отчего неприятно? Что случилось?
Клара. Нехорошо мне. Голова разболелась. До свиданья. (Уходит.)
Майя. Странная и трогательная. (Увидела вошедшего Суходолова). Вот и вы. Здравствуйте.
Суходолов. Здравствуйте, Майя Сергеевна. Вам не смешны мои послания? Вы на меня не сердитесь?
Майя. Я их берегу. В них ничего смешного нет.
Суходолов. Прощайте, милая.
Майя. Привет вам… привет.
Суходолов (резко вернулся; тихо). Непременно уничтожьте письма.
Майя. Как?! Зачем?!
Суходолов. Просто — в печке на огне… И тогда ничего не будет.
Майя. А что же может быть?
Суходолов. Мало ли что!
Майя. Эти письма — чистая поэзия…
Суходолов. Мне не положена поэзия… не понимаете?
Майя. Тогда вы не пишите.
Суходолов (оглянувшись, с настойчивостью, сильно). Нет, буду писать… буду. Но вы хоть спрячьте их подальше.
Майя. Не беспокойтесь, никто на свете не узнает.
Суходолов. Какая страшная радость смотреть на вас… (Уходит.)
Майя. Ни себе, ни мне этот человек солгать не может… любит.
Картина третьяВ квартире Суходолова ночью. Марина и Суходолов.
Суходолов. Спи, дорогая, поздно.
Марина. То-то вот что поздно… А то сказала бы я все, что знаю про тебя.
Суходолов. Ну хорошо, скажи.
Марина. И скажу. Не любишь ты свою жену. И она тебя не любит. А то не стал бы молоть мне, что твоя жизнь прошла. Сколько я вас помню, вы никогда друг к дружке горячо не относились. А как поднялись, то и вообще почти что порознь жить стали.
Суходолов. Зачем ты все это мне твердишь?
Марина. Зло берет… терпеть не могу ложной жизни. У него жена где-то пропадает, а он толкует о старости. Не в том дело.
Суходолов (подтрунивая). А в чем?
Марина. Скрипач на горизонте появился.
Суходолов. До чего ты, Марина Герасимовна, говорить интеллигентно научилась. Горизонт… А что это такое «горизонт», ну-ка, скажи?
Марина. С образованным хозяином пятнадцать лет по России скитаюсь. Просветилась.
Суходолов. Нет, все-таки — что такое горизонт?
Марина. То самое…
Суходолов. Не знаешь, а мелешь… Горизонт — это великое дело… И когда он исчезнет… ни зги не видно… тогда дело дрянь.
Марина. А ты правду слушать не уважаешь. Скажи лучше, где жена?
Суходолов. Оставь меня в покое, иди спать.
Марина. Эх ты… не проспал ли ты свою жизнь?
Суходолов. Проспал — не вернешь.
Марина. И не жалко?
Суходолов. Эх ты… добрая подружка бедной юности моей[10]… Это стихи.
Марина. Сам ты добрый. Даже удивительно.
Суходолов. Что удивительно?
Марина. Что добрый… любезный какой-то.
Суходолов. Ну, сядь.
Марина. Ах, все-таки и с темной бабой поговорить приятно, даром что горизонта не понимает. Поговори.
Суходолов. Нет, почему ты считаешь, будто я какой-то любезный?.. Мне это очень важно.
Марина. Потому что давно таким не был.
Суходолов. Каким?
Марина. «Каким», «каким»… Любезным.
Суходолов. «Любезным», «любезным»… Будто я на людей кидался.
Марина. Кидаться не кидался, а нелюдимым был до крайности. Мне-то ничего, а чужому человеку — страх.
Суходолов. Умные вещи говоришь ты, старуха. Откуда берется.
Марина (делая вид, что удивлена). Как, как?
Суходолов. Так, вот так… умные и большие. Ведь я, например, с ранней юности учился ненавидеть… Вспомни революцию, чапаевские годы.
Марина. Как не помнить. Ну так что же?
Суходолов. А то, что если это чувство потерять, то пиши пропало. Ты уже тогда не член нашей партии, а служащий в ее рядах. Поэтому классовую ненависть я считаю чувством святым и достойным. Но теперь у нас враждебных классов действительно нет. Спрашивается, кого же ненавидеть? Есть негодяи, отребье, воры… они достойны разве что презрения, а иногда и сожаления. Я ведь говорю сейчас о большой ненависти. Кого я должен ненавидеть в своей стране? Может быть, пора учиться любить…
Марина. Вот хорошо было бы…
Суходолов (раздумывая). Что я любил?.. (Пауза). Любил начинать строительство, жить на новом месте, удивлять людей размахом, славу любил…
Марина. Помирать не звали, а ты в исповедь ударился.
Суходолов. Ах, не мешай, а то мысль потеряю.
Марина. А ты не говори — любил.
Суходолов. Да. Вот признаюсь — славу люблю, будущее люблю, партию свою люблю, сына люблю, тебя, народ люблю, а вот человека обыкновенного, каждодневного я ведь не люблю. Я к нему отношусь подозрительно, чуждо отношусь к человеку. Что ты на это скажешь?
Марина. Что скажу? Врешь ты!.. Насчет людей одни разговоры, ты всегда о них заботился. А насчет характера — да, характер у тебя мягче стал.
Суходолов. Может быть, что-то зашевелилось, не одна ты заметила, но я в широком смысле толкую вопрос… философски.
Марина. И это… философски… врешь. Если бы ты людей не любил, то тебе бы и в голову не пришло, что ты их не любишь. Жену ждать будешь?
Суходолов. Чего ее ждать, она вполне здорова.
Марина. В мое темное время такие отношения назывались собачьими, а в твое — светлое — называются товарищескими. Спокойной ночи! (Уходит.)
Суходолов. Страшные вещи ты, старуха, говоришь. Я ведь до сей поры и сам не знал, что не любил жену, желал ее даже без тени чувства… Старуха знает, а я нет. Дико. А впрочем, что особенного? Привычка. Но я — то — вот что дико! — я не знал, что это лишь привычка. Вот несчастье!.. Поздно делать такие открытия, непоправимо. Может быть, тут одна холодная рассудочность. Может быть, я Ксению просто недолюбливаю за ее беспросветное мещанство, за разухабистые манеры, за мелкий ум, за ее каменную статность?.. Что-то много всего набралось. И все это надо было видеть двадцать лет тому назад. Поздно мы с тобой прозрели, парень. Свет озарил житьишко — вот и пошло прозрение. Свет… странно это. Три раза видел человека, а люблю. Нет, это не любовь, а ее потребность… желание любви… мечта о какой-то необыкновенной девушке, которой не было и никогда у тебя не будет. А сама эта Майя, может быть, довольно заурядная и примитивная девица… И пусть! Пусть мечта останется мечтой. Только бы жена не впуталась. Тогда пойдут концерты. Нет, Армандо не расскажет, он человек больших понятий. Так и решим. Жена ничего не будет знать, и знать тут нечего, и у меня останется в жизни одно видение… Никому оно не помешает, никому не принесет ни капли горя…
