Езетхан Уруймагова - Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи)
— Вот наш «фамильный склеп», — сказал он. — Здесь похоронены прадед, дед и отец.
— Может, и тебя, столетнего старца, Академия наук из Москвы потащит сюда хоронить, — пошутил Володя, почувствовав в голосе Алана взволнованные нотки.
— Посмотреть интересно, — тихо сказал Алан и погладил холодный камень. — Камень все такой же, все на месте, будто это было только вчера… Смотри…
Над башней плыли голубые туманы, звезды то гасли, то вспыхивали в вышине.
— Расскажи, — попросил Володя.
— Хорошо, — промолвил Алан, овеянный воспоминаниями детства, — я расскажу. Этот кусочек земли много раз спасал мне жизнь, поэтому он мне так дорог.
…Алан смутно помнил бурную осеннюю ночь и грохот горного обвала. Под обвалом погибла вся баранта аула. Мужчины все ушли туда, в саклях остались только женщины и дети. Утром, когда утихла буря и взошло над горами солнце, люди принесли тело отца, завернутое в черную бурку. Этой бурки долго потом боялся мальчик, потому что не узнал под ней отца, изуродованного обвалом…
Алан помнит, как собрался весь аул и отца понесли высоко-высоко к каменной стене. Здесь его замуровали и заложили расщелину большими камнями. Он помнит искаженное горем лицо матери, длинные распущенные волосы, исцарапанные щеки. И еще помнит Алан, как летними ночами, когда все погружалось в глубокий сон, он медленно шел за матерью по узкой осыпающейся тропинке, по которой уже не проходили люди, говоря, что она оползает. Они приходили к старой башне на краю ущелья, и мать, прижав его к груди, долго молча сидела на холодном камне у могилы отца. Похолодевшими губами она прикасалась к щеке сына и тихо шептала, заглядывая в пропасть:
— Хочешь, полетим?
Сколько безысходного вдовьего горя было в этих двух словах!
Мальчик всем телом прижимался к матери, ему было страшно.
— Не хочу лететь, — говорил он, — пойдем домой, разведем огонь и будем греться у очага.
Сердце матери теплело, и смерть отступала от них.
Дома, у каменного очага, мать рассказывала сыну долгие сказки о голубой мерцающей звезде, которую нужно похитить у злого колдуна, чтобы все люди были счастливы. Но эту звезду может похитить только самый сильный, самый смелый и самый добрый человек.
И мальчику грезились могучие богатыри и необыкновенные кони, летающие по небу. Но звезду поймать никому не удавалось. Один за другим исчезали богатыри в голубом звездном море и не возвращались. И мальчик плакал горькими, беспомощными слезами.
Помнит Алан и другую осеннюю ночь. Обвала не было, но от грохота выстрелов сотрясались горы. В ауле появилось много чужих вооруженных мужчин. Их называли партизанами. Прекрасные черные бурки были на них, а на шапках — яркокрасные, огненные звезды…
В ту ночь, улыбаясь и плача, прижимая голову сына к сердцу, она без конца повторяла.
— Ты будешь жить… Теперь ты будешь жить…
Много дней и ночей стоял в горах непрерывный гул. Из самых отдаленных и высоких аулов спустились к входу в ущелье старики и молодые, чтобы не пропустить врага в горы.
У высокой башни, где только птицы летают да проплывают тучи, за покрытыми мхом камнями, за корнями диких сосен, за жестокими сухими кустами — всюду врага поджидала смерть.
— Белые, — говорили мужчины.
— Белые, — шептали женщины.
— Белые, — повторяли дети.
Они играли в войну, и Алан помнит, как его выгнали из игры за то, что он не захотел быть «белым».
— Молодец, хорошо сделал, что не захотел быть белым, — похвалил его партизанский начальник, греясь ночью у костра. — Всегда будь красным. Ленин тебя похвалил бы.
В ту ночь впервые услышал мальчик имя Ленин. Вокруг очага на бурках лежали партизаны. На рассвете они уходили.
— Ленин послал нам помощь из России, враг бежит…
«Кто такой Ленин? Что такое Россия?» — молчаливо вопрошали горячие глаза мальчика.
Партизанский начальник говорил, что Ленин самый главный богатырь, самый смелый и самый добрый.
«Значит, он может достать голубую звезду», — подумал Алан.
— А земля? — спрашивала мать.
— Будет у тебя земля. У всех будет земля, — отвечал начальник. — И сын твой будет учиться в большом городе.
«А что такое город?» — думал мальчик, не смея спросить.
В долгие зимние ночи ему снились большие сильные люди, которые шли по краю ущелья, и огромные камни из-под их ног с грохотом скатывались в пропасть. Мальчик просыпался с бьющимся сердцем, звал мать и тихо говорил: «Ленин».
— Скоро, скоро ты вырастешь, уйдешь в большой город и увидишь богатыря Ленина, — шептала мать, успокаивая его…
— Я помню день, когда тебя впервые привели в общежитие рабфака, — перебил товарища Володя, желая отвлечь его от печальных воспоминаний детства. — Ты был смешной-пресмешной. Черт знает, куда делись твои кудри? Не было ни одной девушки, которая бы не заглядывалась на тебя.
— А мама не дожила, не увидела меня взрослым, — занятый своими мыслями, сказал Алан.
— Смотри: огонек, огонек, — зашептал вдруг Володя и прижался лицом к расщелине, вглядываясь в темноту склепа.
Алан тоже поднялся, но ничего не увидел.
— Что бы это могло быть, как ты думаешь? — спросил Володя.
— Я ничего не вижу.
— Как не видишь? Отойди немного. Вот, смотри, опять.
Действительно, в глубине могильника светился острый, как игла, голубоватый огонек.
— Вижу, — выдохнул Алан.
— Голубой меч… А камень трудно отвалить, как ты думаешь, Алан?
— Днем лазить в эти могильники нельзя, райисполком не разрешает.
— Давай попробуем сейчас, — с мальчишеским озорством сказал Володя.
— Давай.
Друзья изо всех сил налегли на камень. Вначале он не поддавался, но после нескольких усилий отвалился и полетел в пропасть.
Товарищи вошли в могильник и на секунду остановились, освещая фонарем углы склепа.
— А где же голубая игла?
В могильнике лежали большие квадратные камни.
— Под этими камнями похоронены мои старики, — сказал Алан. — Вот здесь отец, вот здесь — мать.
Товарищи пошли дальше в глубь пещеры. На одном повороте они опять увидели манящий свет голубой иглы, но она сверкнула и снова померкла.
— Что за чертовщина? — воскликнул Алан. — Гаси фонарь.
Они медленно пошли дальше, уже в темноте, изредка освещая путь электрическим фонариком.
— Вот опять… Смотри, вот она… Стой! — прошептал Володя.
Товарищи остановились. Размеренно, со звоном падала на камень вода. В этом месте пол пещеры был темный и влажный. Друзья опустились на колени. Светящаяся игла теперь не убегала от них, она лежала на одном месте и искрилась серовато-голубым светом.
— Лопатку, — прошептал Володя и ладонью погладил светящийся луч.
Маленькой лопаточкой, напоминающей аптечный шпанель, Володя осторожно сиял верхний слой земли. Алан небольшой щеточкой бережно сметал землю со светящейся иглы. Увлеченные работой, они не заметили, как в могильнике поредел мрак, поблек свет фонаря и наступило утро. Наконец, они вытащили металлический шлем причудливой формы. Голубая игла, которая светила им в темноте, оказалась блестящим камнем, вделанным в шлем.
— Похоже на сапфир. А впрочем, пошли, — сказал Володя и поднялся, отряхивая колени.
Алан снял с себя фуфайку и бережно завернул в нее находку. «Чей он был? Кто носил его?» — взволнованно подумал он.
— Какое солнце! — воскликнул Володя, когда они вышли из могильника. Оба закрыли глаза от яркого света и легли на землю.
Черникой и мхом покрылись здесь камни. Сине-розовыми слезами играла роса под солнцем.
— Фиалки, как в слезах. Нарвем и преподнесем Ольге Кондратьевне, — сказал Алан и неожиданно расхохотался.
— Ты чего? — удивился Володя.
— Едва ли мой предок, которому принадлежал этот шлем с голубым камнем, преподнес бы женщине эти маленькие цветочки…
— Пошли скорее, пока не подняли тревогу. Хотя, насколько мне известно, у вас, у осетин, мужчин никогда не крали, только женщин, — сказал Володя.
— А ты попробуй, укради осетинку, — смеясь ответил Алан.
— А почему бы и нет? Ведь посмел же ты на русской жениться. Чем я хуже тебя? Правда, у меня нет такой величественной лысины и такой кавказской талии, но я начну заниматься спортом.
Перед ними открылся лагерь. Необычайное оживление чувствовалось кругом.
— Она приехала… Это она, — заволновался Алан и побежал к машинам. Владимир едва поспевал за ним.
Ольга Кондратьевна подняла на них прищуренные в мягкой улыбке серые глаза.
— Вот они где! — сказала она и протянула Алану руку.
Алан положил на ее маленькую сухую ладонь несколько влажных синих фиалок, а в другой руке поднял шлем со сверкающим голубым камнем…
На рассвете
[16]
