Василий Еловских - Четверо в дороге
«Шпарь, Таисия!» — заликовал Утюмов.
— Я знаю Максим Максимыча, можно сказать, с малых лет. Когда он еще опыта в работе не имел. И тогда уже по-настоящему болел за дело, вникал во все. Я вот помню, сказали однажды ему: на ферме родственное разведение...
«Подь ты к черту!» — Утюмов скривился, как от зубной боли.
Он хорошо помнил ту постыдную историю, происшедшую с ним, когда он поступил на заочное отделение сельхозтехникума и был назначен зоотехником, в те годы и без диплома ставили на руководящие посты. В конторе совхоза ему сказали, что на ферме «родственное разведение, а в этом таится большая опасность». Он не стал спрашивать, что собою представляет эта опасность, зоотехник на то и зоотехник, чтобы разбираться в таких вопросах, и он, приехав на ферму, сказал управляющему:
— У вас тут родственное разведение... Это плохо.
— Не знаю... Только хряки в случку идут хорошо.
Больше Утюмов не заговаривал о родственном разведении. Начали появляться поросята. Много народилось. Но — боже ты мой! — какие слабенькие, настоящие доходяги, к тому же не белые, как положено быть кабанчикам, а темноватые, будто их только что искупали в грязной луже. Родились и, не побегав, не похрюкав, начали дохнуть. Максим Максимович тотчас скумекал, что к чему, и начал надоедать директору совхоза и главному зоотехнику: «Давайте других хряков! Только межпородное скрещивание спасет положение. Не взявшись за топор, избы не срубишь».
Он и тогда был большим любителем пословиц.
«Зачем она вспомнила об этом? Хочет помочь и приводит черт знает какой факт, дура баба!»
Зал как бы колыхнулся слегка — не то приглушенный смешок, не то шепот.
— Сразу понял человек, что к чему, хоть только-только начинал свое дело.
«Какое «свое дело»? — злился Максим Максимович. — Плетет, не зная что».
— Я вам прямо скажу... Товарищ Утюмов самый такой... который больше других болеет за наше хозяйство и за людей тоже. Не кто-то, а именно он чаще всего приезжает к нам. Все, как надо, растолкует и посоветует. С раннего утра и до ноченьки человек крутится, а люди вроде и не замечают.
«Дуреха, ну и дуреха!»
— Тут зря бросают камешки в его огород. А вот товарищ Лаптев, тот сказал управляющему: «Думайте и решайте сами». А ты начальство или не начальство? Заставляет управляющих...
Она замялась, и тут послышался голос секретаря парткома Весны:
— Принимать самостоятельные решения.
— Да! — подтвердила Таисия. — А ты подскажи...
Утюмов никак не думал, что Таисия такая недалекая. Ведь десятки раз разговаривал с ней, бывая у Вьюшковых, и она казалась ему здравомыслящей, деловой женщиной, хотя и не очень грамотной.
— Надо бы пожалеть, стока работает...
«Заставь дурака богу молиться, так он весь лоб расшибет», — печально думал Максим Максимович, уже окончательно убедившись в том, что окаянная Таисия не выручает, а топит его, что «заключительное слово», с которым он скоро выступит, уже ничего не сможет изменить, каким бы оно ни было...
6
Лаптев уже много месяцев живет в совхозе, а кажется ему, будто недавно приехал, будто только-только обживаться начал: время отсчитывало свои минуты что-то слишком уж торопливо, подозрительно убыстрение И он не переставал удивляться, до чего же долго тянулись дни раньше...
Утюмов получил новое назначение — переехал в город, стал начальником цеха ширпотреба на заводе, и, как говорят, был в общем-то доволен, хотя поначалу шумел, вздыхал, куда-то на кого-то жаловался, видимо, рассчитывал на лучшую должность. Директором совхоза утвердили Лаптева. До Ивана Ефимовича доходили слухи, что председатель райисполкома Ямщиков возражал против его кандидатуры. Лаптева вызвали в райком, куда приехал секретарь обкома Рыжков.
Рыжков глядел на Ивана Ефимовича изучающе, затем сказал:
— Думаем назначить вас директором совхоза.
Лаптев ожидал этих слов, но нельзя сказать, что обрадовался им; условия работы в Новоселово все же тяжелые... Поработать бы пока главным зоотехником.
Когда много лет назад его утверждали директором МТС, то кто-то из работников облсельхозуправления сказал с усмешкой:
— Зоотехник, а идете в эмтээс. Конечно, с машинами легче, чем с животными. Машины человек создал. Заменил какие-то детали, части — и снова в ходу. А с животными — нет! Тут сама природа трудилась миллионы лет, тут посложнее.
Ему почему-то часто вспоминались эти слова. «Тут посложнее». Так оно! Но, пожалуй, самое сложное — наука управления, по ней даже и учебников не найдешь.
«Что ж ты раздумываешь, чего боишься? Может, тебе ларек с квасом дать?» — так, помнится, сказал один из работников облисполкома, когда Лаптева избирали председателем райисполкома. Странно: наивная, бестактная реплика о ларьке подействовала на Ивана Ефимовича сильнее, чем красивые, умные слова о «необходимости» и об «обязанностях».
Сейчас немыслим был бы такой разговор.
Рыжков сказал:
— Соглашайтесь! Надо!..
Новая должность — новые заботы. Теперь-то уж он мог, выражаясь языком Утюмова, «провести в жизнь» все то, за что ратовал недавно и о чем мечтал: общесовхозные планерки отменили, стали проводить экономические совещания, на которые собирались раз в месяц, с десяти утра.
Лаптев до сей поры с удовольствием вспоминает то, самое первое совещание, весь тот день.
Чувствовалась некоторая скованность. И — понятно. Ведь люди годами говорили «в общем и целом», а тут — на тебе! — рентабельность, себестоимость, хозрасчет — умные слова, смысл которых не до конца понятен, поневоле закроешь рот на замок.
Лаптев говорил:
— В красном уголке Травнинской фермы после ремонта надо было протопить печь. Для этого хватило бы нескольких поленьев, а здесь списали и провели по отчету кубометр дров. Напомню, кстати, что за март, когда было уже сравнительно тепло, на отопительную печь в том же красном уголке списали ми много ни мало сорок кубометров. На одну печку сорок кубометров! Да такого количества березовых дров для всего Травного хватило бы с избытком. Что вы скажете на это, товарищ Вьюшков?
— А какая была печка-то? — нервно выкрикнул Вьюшков. — Неисправная она была.
— На каждый полевой домик для свиней в Травном списано по четыре кубометра теса. А должны расходовать только ноль целых семь десятых кубометра. Может быть, в Травном домики более крупные и запускают в каждый из них не одну матку с поросятами, а по десять? Нет, разумеется. Снова убытки, и немалые — более восьмидесяти рублей от домика. Я хочу еще раз спросить товарища Вьюшкова: почему вы подписывали документы, не проверяя?
Тут же, на трибуне, Иван Ефимович вспомнил вдруг... В райцентре сняли с работы директора завода, который так же вот, не глядя, расписался на бумажке, подсунутой ему недругами. В бумажке той было напечатано на машинке: «Я подпишу любой документ, не читая». Излишняя доверчивость переходит в легкомыслие, а от легкомыслия до беды — один шаг.
Закончил свою речь Лаптев призывом:
— Надо учиться бережливости и экономии. Рабочий застеклил окна в свинарнике, — проверь, хорошо ли. И сколько пошло стекла... Если три листа, так и запиши — три, а не пять или десять.
Он говорил о многих фермах, критиковал не одного Вьюшкова, но, кажется, только Вьюшков принял так близко к сердцу его слова и заволновался, заерзал на стуле. Ивану Ефимовичу даже стало жаль его.
Выступающих было много, кое-кто из них говорил старыми словами:
— Коллектив фермы примет все необходимые меры к тому, чтобы в кратчайший срок ликвидировать отставание, в котором мы находимся на сегодняшний день.
— Рабочие и специалисты полны решимости добиться новых успехов...
Слова, слова, одни слова, пустые и никчемные, как скорлупа от семечек.
Лаптев выступил снова:
— Это бесплодное прожектерство. Каких «новых успехов» вы хотите добиться? Никаких успехов у вас нет. Вот цифры...
Потом «узкоспециальные вопросы» решали отдельно животноводы, полеводы, плановики, ветеринарные работники. Тут уж вовсе неуместно, просто нелепо звучали бы слова «в общем и целом». Это поняли все.
На втором экономическом совещании Лаптев сказал, не скрывая радости:
— Наши люди поняли, что теперь могут хорошо заработать. Раньше учет в совхозе был никудышный. Никто не знал, когда и сколько получит за свою работу. Порой недобросовестный человек оказывался в выгодном положении — наврет с три короба и ему верят. Низкая оплата, неопределенность губили все дело. У многих опускались руки. Сейчас мы стремимся к тому, чтобы на фермах установить такие же порядки, как на хороших заводах. Ведь совхоз тоже производство, только продукция у нас особая. Между заводом и совхозом много общего. У нас вот часто пишут и говорят о всякого рода тонкостях в полеводстве и животноводстве. Конечно,это важно. Агрономию и зоотехнию надо знать и вести дело на научной основе. Но главное все же — человек. Мне могут сказать: не ново. Да, не ново. Вопрос-то не новый, только подходили к нему в совхозе не так. Теперь изменится система оплаты труда свинарок. Им будут начислять за каждый центнер живого веса скота, за центнер его привеса, за хорошую подготовку свиноматок к опоросу и по другим показателям. На слово уже никому не поверят. Взвесят, подсчитают, все до мелочей учтут...
